Оксана Бердочкина - Книга движений (сборник)

Оксана Бердочкина

Книга движений. Рассказы

Апельсиновый рыцарь

Горячим опустошённым от плутовства вечером слезливый глаз заглянул в древесную прорезь, что развилась еще более от стараний длительных времен. Он печально растворял зрачком действительность лавандового поля, смотрящего ему в ответ, сквозь случайную щель впечатляясь довольно неважно. Бредливо теребя мочки ушных раковин, раздавленный человек горько зачитывал в мыслях шесть правил успеха и медленно плакал, усиливая этим давление в висках. Ведь шли годы, и все повторялось, час от часа. Все по стрелке, все на весах по чайной ложечке. Даже бодрость, надежда, веселье. Казалось ему, что уйдет сезон и все сменится начисто, ибо все его правильные усилия, наконец, зачтутся и в его старательной душе поселится маленькое счастье, самое совершенное и утонченное, служившее в качестве легкого послевкусия от желаемых сделанных дел. Протирая лоб серой дурно пахнущей тряпкой, он грезил о традиционном тосканском ужине, а уж позже вообще упоминал о сладком мешочке из тонкого теста, проговаривая: «Вот бы над этим всем прочесть молитву, не забыть». Шумные пляжи тянулись вдоль морской кромки, белый хлопок смотрелся на движущимся человечке издали, варился томатный суп из рыжих помидоров и медленно стекал грязный присоленный пот по изгибам его работающих мышц. Ветер сегодня с гранями, будто камень в кольце, можно вытянуться к северу и ощутить его холодные тоненькие язычки. Он со смыслом разгибал вечно скрученную спину и, касаясь больной рукой до прогретого затылка, мягко причитал сам себе: «Нет сил моих, и когда же это все кончится». Вечерело в долине его трудов, а он все не сходил с полей, продолжая работать еще пару часов в темноте, ибо это редкая возможность поразмышлять о возможности побега, вообразить себя уходящим на одной из яхт. «Если я до конца поверю в то, что сюда придет моя старость и смерть, то лишу себя всякого сознания, ибо я накрыт душным стеклянным стаканом, у меня нет цены – я обесценен». В пятницу, когда он уйдет в сады собирать несчитанные корзины цитрусовых плодов, где-то к полудню заедет темный пятнистый ягуар и некто в карамелевом костюме вынесет горчичную коробку с самым необходимым и единственным для него. Первое время, все та горчичная коробка успокоительно уговаривала его, он верил, что, отработав свой материальный долг заемщика, люди кредитора по приказу освободят его. Но шло время, обретая форму десятилетия, и все срослось в привыкание, не оставляя гложущий его вопрос: «Неужели я до сих пор не отработал данные мне и впоследствии украденные у меня пять тысяч? Неужто каждая скотская воля, жаждущая экспериментов, имеет подлинное право обманом отбирать мои жизненные возможности, эксплуатировать мое бесценное время за несколько пачек риса и два куска белого мыла в неделю? Мне нужно хотя бы одно новое полотенце и немного белья – я весь износился. Одежду боюсь лишний раз полоскать. И еще очень хочется белого мяса, и крепких, очень крепких сигарет с кофеем».

Падая на матрац, ощущал несносность ног, позвонка, линий шеи, и в его сознании разворачивалась стена падук – кровавая древесина, он отожествлялся с ее колоритом. Он бежал вдоль нее почти всю ночь, ощущая удушливость, самоистребление, смешение запахов.

Внезапно на рассвете подъем уж кончился, сон, когда еще не прогрелся воздух, что-то съев, уходил в долину трудов, мечтая испить вина, в то время когда жадно делили куски земель у моря. «Наверное, в этой жизни я лакей. Тогда, где же хозяйская шуба, на которой отдохнуть впору?», – думалось коричневому от пекла страннику, инфантой попавшему в сжатое кольцо обстоятельств. Вечером снова ставит ящик напротив стены, и слабо глядит в случайную щель, отмечая, что все тело его пронизано цитрусом, в особенности ладони и ногти. Заедая слюной каждое из преследовавших его желаний, шептал: «О, мой великий Бог! Прогони этот час секундной стрелкой. Я знаю, что завтра нет завтра, а ты все даешь и даешь мне последние силы».

«Не плачьте, сеньор, примите подарок», – неожиданно постучался детский голос из-за спины, и человек с покорным лицом мягко обернулся, медля в обороте. Прямо перед ним стояло двое мальчишек, восьми и двенадцати лет, это были две попрошайки с городской площади.

«Подарок?», – изумился измученный изучая наученных .

«Ну, да! Ваш день рождения… сегодня сеньор. Вам тридцать три. Кредитор расщедрился, прислал вам ляльку, чтоб потрясли, успокоили», – заметил малыш, указывая на стоящую в стороне избитую проститутку.

«Ах, это… Нет, я не хочу ее», – спокойно отвелся измученный человек.

«Почему? Она гибкая, все может», – загорелся малыш, убеждая в качестве.

«Я подозреваю, но сегодня я плохо пахну, да и она синяя».

«А сеньор – рыцарь», – улыбнулся мальчишка грязной мордашкой, запахивая на себе дырявый пиджак, длина которого спускалась до его колен.

«Ну, и пошел ты! Мне же легче. Если этот не хочет, ведите к рыбаку. Тот хоть пожрать даст и пораньше отпустит», – заговорила затасканная девица, расчесывая пальцами взбитые волосы.

«Девочка сердится, нам пора, вот возьми», – и малыш протянул ему крепкую сигару, покровный лист которой был привезен из Эквадора. Сигара обладала сочной кофейной дымкой с переигрывающим оттенком миндаля. «Сеньору, наверное, сейчас бы туда, где яблоки и груши расцветают?».

«Нет разницы… Спасибо», – ласково ответил взаимный человек и, неспешно раскурив сигару, чисто рассмеялся уходящим вслед.

Найденный покой в точке сердца – сильная редкость. Хоть дай мне все, иль отбери данное мне – мне при всем поровну. Все подобно светлому началу .

Вечер сместил его день снова, апельсиновый рыцарь улыбнулся сполна, показав свое состаренное веко в когда-то случайную щель. Теперь – в широкое окно с расписными надежными ставнями, выходящее в парадокс лавандовых полей, в спокойную мысль его головы. Это было его особенным предназначеньем – «пережить своего палача». После смерти кредитора он добровольно остался возделывать земли апельсиновых садов еще три десятилетия со словами: «Такое страшное и одновременно счастливое время, что хочется всех простить».

15 июля 2007

Ветерэ

Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер». «День в ущерб всем, когда правда забыла одеться», – говорит черный голос, эксплуатируя Морриконне, да так, что слышно из всех приоткрытых окон. Я точу карандаши, предвкушая горловой эллипс, образуя каноническое уравнение и это мое задание второго порядка. Ведь я не буду останавливаться на данных преобразованиях, поверхность надежно не раскрыта в уже написанных статьях.

Расковывая речь без виноделия, быть настолько смиренным, что, однажды не надев трусы, прожить белый день, убедившись в том, что этого никто не заметил, этого никто не видел, есть исключительное правило смиренного. Очень хитрых лис, если крадет твои мысли, потому что чужая хорошая мысль есть кусок сладкого сыра от болтливой вороны. Отголосок традиций, если мысль где-то там отлежалась на берегу редкого моря без соли и волн, где-то между центральной нервной системой и четыре восьмых половины затылка. Он говорил «Достаточность – это мудрый выбор, и здесь нет соотношений, если вглядеться в эту поверхность» – подумав, что «Разве мед хоронят с солью?», – взлетал, образуя брызги на параллелях Атлантики. «Где ваш нос? У меня в кулаке!», – красовался сильными пальцами, сказав уличенным следующее: «Я написал эту книгу движений преднамеренно, дабы вы все в нее заглянули», – смеялся над головами, не подпирая мышцей живота своего. Я готовила бусы, чтобы встретиться с ним. Бисер любит свободу, если ты не слишком спокоен, он мигом выскакивает из пальцев, закатываясь в пленке твоего пота в протоптанные ворсы гостевого ковра, но это все же лучше, чем ветер в поле, ибо это уже целый remake на свободу, а я говорю не об этом, я спасаю то, что горит дотла.

Любителю первых и последних теорем с доказательством на полторы страницы мелкого печатного текста с подписью «теорема доказана», с сохранением избирательной части элементов множества, я посвящаю возможность простора. Чтобы было где разгоняться, переходя из жизни в жизнь, разбиваясь на мотоцикле в год своего вещественного возраста, в произвольный час своего тринадцатого вторника, между тем, как Юпитер забудет обо всех своих спутниках и самолет 1953 года, парящий над высотой прожитого времени, бросит правым крылом свою первую тень в море Скотия. На каждого такого, как ты, найдется теорема, найдется доказательство, ибо твоя величина переменна, твое время способно сокращаться. Ты родишь вопросы, потому что твой час – это термин, это мышцы, это все то, что полно значений, обладающее своей скоростью и температурой. Ты есть функция в действиях, тем и уточняешь свое понятие, чем и продолжаешь свой график, заданный свыше, сопровождая начислениями определений с указаниями на уровень своей непрерывности. Знай, что если в твоей точке проставить многоточие, весь мир разойдется в безумии, подобно сломанной молнии на сапоге. Усилься до свежего бриза, имя тебе Вечный Ветер. Каждая щель обернется в пьесу музыкальных нитей, если ты только свернешь нижнюю четверть лица, совращаясь на пять баллов, всем состояньем своим приподнимешь в груди свое крепкое легкое. Я вешаю бусы на вековое тисовое дерево, изображая поклон своему отражению, что воспроизводит неглубокий овраг после дождя, а герцогиня Саванны что-то твердит мне про деньги и их шелест, про звуки купюр и кому как удобней. «Но я» знаю истину, как знала бы «Ноя», в каждой точке я вижу множество многоточий и линий. Для денег не важен ни звук, ни запах тех, кто прикасается к ним, для них есть только движение, за которым борьба становится смыслом. Сделать все, чтобы не сгнить в сундуке. Движение – Бог, и я затащу тебя в это движение.