Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

Оксана Бердочкина

Звездочет поневоле

Стеклянная голова

«И каждая звезда знала силу своего сияния, и каждая травинка знала о сроке своем, каждый исполненный звук точно знал, куда он уходит, и каждое яблоко, падая, зрело высоту и место своего падения, и кто-то знал еще точнее смысл всего того, что знало о себе хоть что-то».

Оранжевое солнце печет твою голову, а ты все тот же ястреб, пробирающийся сквозь летние вечерние тени. Покинь меня во имя всех делений. Восстановись гонимым сном. Горечь подобна слюне того, кого не желаешь целовать. Иметь. Хотеть. Желать. «У»! – кричит избалованный свет, указывая пальцем роговицы на испачканную ложью, покоренную фигуру. Ночь – это шахматная доска, ее боится пряная бабочка – однодневка, ее запишет скрытый среди однообразных клеток жучок. Этой ночью звездный аншлаг с любовью светит на землю, жаждущий правды – срывает белеющие парики с ее потомков. Пугает и смеется, оголяя их гнилые зубы, злобствующие рты, и все это больше, чем мысли, рассужденья, сплетни…

«Время летело, словно кассовый чек пробивался, он не мог взять с собой в эту жизнь пять сердец на смену, чтобы все пережить без последствий. Ему, как и всем, было дано лишь одно. Проснулся однажды в белой чистой постели, обнаружив случайно, что уж как неделю назад с него исчезли все родинки. Упомнил, что это все черный орех постарался, и твердо решил, для себя: „Всё. Сладкое я больше не ем, пора перевести часы биологического механизма на два часа назад“. Это как день, забытый ночью, как ночь, забытая днем, и только думаешь: „всё как-то не так“. Здесь очень важно рассосать неопределенность, решить проблему настроения, снова научиться радоваться и обязательно немного раскаяться еще до появления обличающих титров. Когда-то, очень давно, когда они еще просыпались вместе, он писал свои резкие правдивые песни во сне, а наутро она пела их в его сонное ухо. Откуда она знала эти смыслы? Будь там, где тебя всегда ждут, возьми с собой „Ящик для письменных принадлежностей“, попытайся перечитать популярный юридический словарь, чтобы, когда уста закона напишут свое заключенье, ты не заболел и не сошел с ума. Всегда носи в кармашке пиджачишка третий глаз, чтобы точно знать, на кого ты работаешь, знать лучше, чем знают те, на кого ты работаешь. Обязательно прихвати ниоткуда пришедшее легкое уверенное волнение, чтобы лучше ощущать других и знать наперед, с чем придут к тебе из внешнего мира. Снись только чистеньким, для грязных ты уже бесполезен. Знай, что когда я пишу о тебе – я ставлю свои любимые пластинки интеллектуального декаданса и тихо нашептываю наученным пальцам каждое верное слово своим чувствительным лиловым ртом, и все сказанное о тебе не роман – это мое время после работы, мое время, когда все уже уснули».

Закончив вечернее чтение монологов, господин «Дело» перевернул книгу, обнаружив ее несложное знакомое название: «Бледные бабочки на ярком». Еще утром самым мистическим способом он получил сей экземпляр по почте из Дюссельдорфа. Обратного адреса не наблюдалось, да и отправитель, к слову сказать, отсутствовал. Сложность диалогов и непрозрачность сюжета существенно утомили господина, более того философия фабулы оказалась слишком уж закрученной да еще с божественным подтекстом, двойным дном, а то, по правде сказать, и без дна вовсе. Однако самым неестественным и мистическим было то, что господин «Дело» ее все-таки прочел, хотя являлся он читателем неважным. Разве что деловая газета подносилась в утренний час или же дрянь всякая, что у жены на тумбочке время от времени скапливалась, во всяком случае, так он характеризовал ее литературный выбор. Да еще, к слову сказать, господин «Дело» в довольно редкие минуты сам лично разбирал полученную почту, для подобного процесса имелись верные наученные лица, и все это по причине того, что боялся он искусного отравления, а именно заложенного в коробку яда. «Кураре», – с дрожью пронеслось в его озадаченной голове. «Антиквар, что ли?» – сам себе он задал вопрос. «Откуда она знала эти смыслы?» – особенно вспомнилась философия из прочитанной книги. Запах наступившего вечера пробил его разогревшийся висок, господин выпрямил спину и в неестественном положении умеренно проник в себя сквозь большое многоугольное зеркало. Постигая трагедию замирания, одновременно переживал за абсурдность своих движений, с чертой пьянки блуждал он в коридорах своего ограниченного сознания. Слезы соблазняли его, ощущая дикость свою, он опустил лицо, всматриваясь в свою красную лаковую обувь, пытался наладить улыбку. Скрученный от фена сорванный волос в святой день лежал на затопленной подушками постели. Господин «Дело» с толком нашел его в темноте и, поглощаясь редчайшим впечатлением, накручивал волос на палец, с вопросом: «Кто эти те, что делают? Кто эти те, что думают?» – а дальше добавил, упираясь указательным пальцем в пыльную поверхность консоли: «Наверное, самые обыкновенные демоны». И показалось господину, что не он это сказал, а кто-то, кто за ним ведет свое загадочное наблюдение, оценивая его жесты, мысли, движения и даже игры непременно личного характера.

«Китайский повар для японской пищи», – так называлась миниатюра на звенящем фарфоровом колокольчике, он сообщал, что время ужина настало, господин обернулся на звук, подкрашивая нос белым порошком. «Русалка на вертеле», – так звалась картина за его спиной, написанная маслом, он неспешно перевел глаза, раскусывая совет современного полотна. «Всего один маленький миллион для старости, да мухи наследники; я так побаиваюсь удушенья подушкой, – это все после того святого дня», – прошептал он сам себе, безуспешно подговаривая спрятавшееся от сердца спокойствие. Сейчас он случайно остынет, от нового приобретенного значения и медленно спустится вниз на зовущий звук вечернего колокольчика. В свой мир, где модные жёны рожали от шоферов, а мужья варили из рабов похлебки и гуляли давлением рукоблудья для закрепления союзов – азбуки, пробирки, плетки. После приходили тести в мундирах, матушки разноцветные, сестрички пухленькие, побраниться, к люлькам придвинуть, денежки пересчитать, а те так рады и не рады своим расчетам. Человек открыл окно, ему хотелось подышать чем-то ядовитым. Горела потемневшая Москва, вся в сверчках украшенная, слышалась едкая брань, стучали колесики сверху – соседи после Парижа чемоданы разбирали. Весь мир был на их ладонях, во всяком случае, им так казалось. Первой возникшей мыслью было: «Проклятые „да“ и „нет“ – разберутся, а я еще не спекся. Найдется повод порадоваться настоящим». Перетянув время в опоздание, он спустился вниз по декоративной лестнице из зебрано, горящие лампы стесняли его, и он отключил их хлопком, тем самым создав полумрак комнат. Заведомо прибрав с пыльной консоли свежую газету, человек в красных лаковых ботинках судорожно внюхался в страницы и наваждением домыслил: «Вовремя делай свои дела». Звенящий колокольчик был ему свидетель, он только добрался до прохладного мертвого зала, как звук колокольчика неожиданно кончился, словно кто-то перекрыл струйку воды в раковине.