Оливковое дерево - Люсинда Райли
– Ничего страшного, пап. – Я знал, что он всегда называет вещи своими именами.
– Ладно, я спрошу маму. И успехов на экзаменах.
Он спросил мать, которая, соответственно, перезвонила мне и сказала, что Джулз говорила ей, что не станет рассказывать Рупсу и Виоле.
– Если я правильно помню, она сказала: «Сообщать им дурные вести – это его работа, не моя, но я уверена, что он промолчит, потому что трус». Или что-то в этом роде, – добавила она.
– Думаешь, мне следует сказать Виоле, мама?
– Не сейчас, конечно. Судя по всему, у нее и так достаточно проблем. Спешить ведь некуда?
– Точно. Спасибо, мам. До скорого.
В тот вечер я решил, что поеду в Лондон, как только закончатся экзамены, и скажу Виоле правду. В конце концов, все это едва ли моя вина.
Но подлая судьба распорядилась так, что в пять утра в день последнего экзамена я почувствовал вибрацию телефона. Это был пропущенный звонок от Виолы, и голосовая почта принесла новости, которые я ожидал. Я сразу же перезвонил ей и услышал рыдания. Я спросил, кто с ней, и она ответила, что никого.
– Рупс говорит, что слишком занят. И мне надо делать все эти ужасные вещи: получить свидетельство о смерти, найти похоронное бюро и… – раздался странный звук, и я знал, что она вытирает нос рукой, – прочее.
– Послушай, последний экзамен заканчивается в полдень. Потом я приеду в Лондон и помогу тебе.
– Нет, Алекс! Сегодня вечером ты должен праздновать! Пожалуйста, не беспокойся…
– Я напишу тебе, когда буду в поезде, и мы встретимся возле больницы. Просто держись до тех пор, милая. Хорошо?
В общем, вместо того чтобы добрых двенадцать часов шататься по барам и клубам Оксфорда с прочими третьекурсниками, я оказался в Лондоне, занимаясь оформлением мрачных документов о смерти моего отца вместе с его безутешной дочерью.
Которая на самом деле не была его дочерью. И которая не знала, что я на самом деле был его сыном…
И она была так чертовски благодарна и пугающе прекрасна в своем горе. В тот день она смотрела на меня, будто я ее спаситель, ее краеугольный камень и снова и снова благодарила меня, пока меня не затошнило от всего этого обмана.
Хотя, по сути, какой обман, ведь независимо от того, приходился ли Саша мне отцом или нет, я бы был рядом с ней. Все, чего я хотел, это защитить ее – инстинкт, который я ярко помнил еще со времен Пандоры. И, учитывая ее состояние, ни за что на свете я не мог прислушаться к инстинкту и сказать ей правду. Потому что думал, что это ее сломит.
Вот и не сказал.
В тот вечер мы отправились в грязный паб где-то на вокзале Ватерлоо, и я выпил три пинты, а Виола два бокала белого вина. Измученная, она положила голову мне на плечо, и я попытался сосредоточиться на списке дел на завтра.
– Почему ты так добр? – внезапно спросила она, повернув ко мне прелестное бело-розовое (сейчас опухшее и бледное) лицо.
– Я просто… хотел. – Я пожал плечами, в кои-то веки не находя слов. – Хочешь еще выпить? – спросил я, вставая.
– Спасибо.
Я вернулся к столику, уже заглотив треть новой пинты и успокаивая себя, что сегодня в Оксфорде моей печени пришлось бы куда хуже. Когда я сел, она взяла мою левую руку и обняла себя ею за плечи, чтобы снова прижаться ко мне.
– Мы же вроде как родственники, правда, Алекс?
Я едва не подавился пивом.
– В смысле твой отец – мой крестный и они с папой знали друг друга еще с детства. И мы проводили массу времени в домах друг у друга, когда были моложе, правда? Алекс, можно спросить тебя кое о чем?
«Господи боже».
– Угу.
– В то лето в Пандоре… ты был влюблен в Хлою?
Я посмотрел на нее, сдвинув брови.
– Откуда ты знаешь?
Она захихикала.
– Потому что я ревновала!
– Ревновала?
– Разве не очевидно? Я была без ума от тебя. – Она погрозила мне пальцем, и я понял, что она захмелела, возможно не евши несколько дней.
– Честно говоря, Виола, я понятия не имел.
– Даже после того, как я потратила почти два часа и двадцать минут, разрисовывая тот конверт сердечками и цветами? Уж не говоря о том, как долго я писала тебе стихотворение.
– Я помню его. – Господи, как же я был рад этому. – Оно называлось «Друзья».
– Да. Но ты, конечно, прочитал между строк?
– Нет, – я посмотрел на нее сверху вниз. – Тебе тогда было всего десять.
– Вообще-то мне было почти одиннадцать, всего на два года и четыре месяца младше тебя, – чопорно ответила она.
– Ты была маленькой девочкой!
– Совсем как Хлоя, наверное, считала тебя маленьким мальчиком.
– Да, – вздохнул я. – Вероятно.
– Это на самом деле довольно забавно, правда? Ты мечтаешь о Хлое, я мечтаю о тебе?
– Да, наверное, – сказал я, желая убедить ее, что эту часть сюжета надо быстро и полностью вырезать, потому что она больше недействительна.
Тут она выпрямилась и посмотрела на меня.
– Ты все еще любишь ее?
– Нет. – Самый легкий ответ в моей жизни.
– Понятно.
Она смотрела на меня, словно ждала продолжения. Не мог же я сказать ей, что именно она наконец рассеяла те чары всего два дня назад. Тем более учитывая причину, по которой мы вообще сидели в этом баре. В будущем, когда она наконец узнает правду о моем внезапном возвращении в ее жизнь, любой намек на то, что я воспользовался текущей ситуацией, станет приговором моему бедному сердцу.
– Что тут скажешь?
Я вздохнул с облегчением, когда она снова положила голову мне на плечо.
– Это хорошо. В смысле немного странно – увлечься сводной сестрой, да?
– Не знаю, Виола, – ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал, – и, боже, мне надо было дать ей убедительный ответ. – В смысле мы же с Хлоей не родные по крови, да? И согласись, в былые времена в большинстве общин заключали браки между своими. Не говоря уж о поколениях королевских семей. Кузены часто вступали в брак – это было нормально. Как, уверен, ты знаешь из всех романов Джейн Остен, которые, наверное, прочитала с тех пор, как я видел тебя в прошлый раз, – добавил я на всякий случай.
– Да, наверное. Вообще-то последнее время я часто видела Хлою, – сказала она вдруг.
– Да?
– Ты, конечно, знаешь, что она стажировалась в лондонском отделении журнала «Вог». И любезно написала мне и пригласила на ланч, когда я только поступила в универ. Думаю, ее твой папа попросил.
– О, – сказал я.
– Ага, и, честно, Алекс, я понимаю, почему ты всегда души в ней не чаял. Она и правда замечательная. И такая милая. Знаешь, она
