Оливковое дерево - Люсинда Райли
Хуже всего было, что, хотя каждая клеточка мозга и сухожилие во мне отчаянно хотела ответить теми же словами, я чувствовал, что не могу. Потому что снова думал о том, что она может почувствовать, когда узнает правду.
Та ночь была одна из самых мучительных в моей жизни. И не потому, что я только что потерял отца, – скорее потому, что я только что обрел будущее. Всю ночь я не смыкал глаз, пока Виола спала урывками в моих объятиях. Каждый раз, когда она шевелилась, я поднимал руку, обнимавшую ее за талию, к шелковистым волосам. И когда она плакала, я гладил их, и она снова засыпала.
– Я люблю тебя, – беззвучно шептал я ей на ухо. – Я люблю тебя.
Говоря по справедливости, уверен: ни один мужчина не смог бы пролежать целых шесть часов, обнимая одну из самых прекрасных женщин на свете, не чувствуя запретных плотских побуждений, – даже оставляя в стороне сложность «запретности» моих отношений с Виолой.
Виола… Наверное, у меня в какой-то момент начались галлюцинации, потому что внезапно перед глазами проплыл музыкальный инструмент из блестящего коричневого дерева да еще со струнами в придачу.
Скрипка, виолончель… труба! Вероятно, я подремывал в ту ночь, но не очень глубоко, потому что помню, как вдруг подумал, что мы могли бы назвать первенца Харп[20]. Но потом я вспомнил, что стоит только добавить в конце «ер», и получится то же самое имя, что у ребенка, порожденного знаменитым футболистом и его равно знаменитой женой[21].
Может, лучше Драм? Или Бесун?
Все-таки я, наверное, уснул по-настоящему, потому что не успел опомниться, как ощутил сильный запах кофе прямо под носом.
– Алекс? – Моя тициановская муза стояла надо мной с влажными после душа волосами. Она протянула кружку. – Проснись.
– Уже! В смысле сейчас.
– Вот, сделала тебе кофе. – Она поставила кружку на тумбочку с моей стороны, потом обошла кровать и села, скрестив ноги, с блокнотом и ручкой на коленях. – Итак. Что, ты говорил, нам надо сделать сегодня?
* * *Похороны Саши состоялись в часовне колледжа Магдалины, где они когда-то учились с папой. А теперь, разумеется, учился я. Признаться, я задействовал кое-какие связи, когда Виола упомянула, как мило было бы устроить их там. Учитывая, что жизнь Саши едва ли выделялась на фоне достижений однокашников, я замолвил словечко. (Вот вам и польза от трехлетних занятий философией: они включали кучу невероятно скучных лекций по теологии, прочитанных священником при колледже.)
Все вместе мы сумели собрать как минимум человек тридцать: команда из Пандоры плюс сколько-то старичков, которых папа ухитрился убедить прийти для массовости, пообещав (я уверен) потом серьезную попойку в баре колледжа. Как бы то ни было, они не подвели.
Я как раз подходил к родителям, когда Виола взяла меня за руку и настояла, чтобы я сел с ней в первом ряду. По другую сторону от меня сидел Рупс, а рядом с Виолой – Джулз.
– Алекс – добрейший человек, – сказала она им обоим.
В общем, в результате я сидел в первом ряду и оплакивал отца рядом со сводным братом – который ревел как ребенок – и Виолой, моей… э-э-э… кем же, черт возьми, она мне доводится?
Почти всю службу я разгадывал эту головоломку. И в конечном счете (хотя решил, что надо будет перепроверить в интернете) пришел к выводу, что на самом деле она мне никто. Что означало, подумал я с облегчением, что она вполне может стать всем для меня в будущем. И от этого почувствовал себя гораздо лучше.
О чувствах мамы при виде меня в центре сэндвича из Чандлеров на похоронах Саши/Александа можно было лишь догадываться. Она сидела с Уильямом, Хлоей, Имми и Фредом сразу позади нас.
На поминках я держался в тени, чувствуя на себе взгляд Джулз, реальный или воображаемый. Хотя в какой-то момент она поблагодарила меня за то, что я был так добр к Виоле.
Оправившись от слез, Рупс смог спросить меня только, осталось ли, по моему мнению, завещание. Я уверил его, что нет. Виола и я уже проверили: Саша его даже не составлял (слава богу).
У нашего отца не осталось ничего, чтобы кому-то оставить.
Мать подошла ко мне, когда они собрались уходить.
– Виола говорит, ты был очень внимательным.
– Не особенно, мам.
– Ты ей так и не сказал?
Я покачал головой.
– Алекс, – она взяла меня за руки, и я подумал, какой хрупкой она кажется. – Пожалуйста, учись на моих ошибках. Чем скорее, тем лучше…
Потом она поцеловала меня и обняла изо всех сил, какими обладала, что тогда было не слишком много, и простилась.
В тот вечер я сумел обеспечить две комнаты в колледже: одну для меня и одну для Виолы. Было очевидно, что она выпила слишком много и алкоголь и эмоции смешались в смертоносную комбинацию ложной эйфории и отчаяния.
Она болтала о том, как ненавидит – да, ненавидит – маму. По-видимому, однажды Джулз выпила слишком много и сказала, что это Саша хотел ее удочерить.
– Отныне пускай катится куда подальше, – объявила Виола. – Не хочу больше видеть ни ее, ни этого идиота братца, никогда больше!
Я знал, что она на самом деле не всерьез – просто обезумела от горя и усталости, – но понимал ее настроение. А потом она упала на кровать в моей комнате, не в своей. И снова жалобно рыдала и просила обнять ее.
И моя решимость сказать ей правду исчезла.
«Не сегодня, – подумал я, – завтра…»
* * *И правда заключалась в том, что завтра так и не настало. Не. Настало. А потом пару недель спустя я предположил, что ей, возможно, пойдет на пользу уехать и почему бы не съездить вместе в Италию на помпезную вечеринку в доме моего товарища по Оксфорду. Там, должен признаться, решимость покинула меня окончательно. Хозяин дома просто счел, что мы пара. И там, в прекрасной флорентийской спальне, мы впервые занялись любовью.
После этого все было так невероятно идеально, что я просто не мог заставить себя – как до меня моя мать – сообщить ужасную новость. И так оно и пошло и поехало… и чем дальше, тем больше вина копилась и копилась, пока я не стал кем-то, кто снаружи похож на Алекса, но, по сути, олицетворял маленького, уродливого, лживого тролля-обманщика.
Эти несколько месяцев – внешне – были лучшими в моей жизни. В то лето я работал в Лондоне, добившись стажировки в Британской библиотеке в Кингс-Кросс, – описывал и систематизировал бумажные и цифровые издания философских трудов. Мама и папа предоставили мне на это время свою квартирку в Блумсбери.
Днем я занимался шедеврами литературного искусства, а по ночам Виолой, которая была совершеннейшим шедевром
