Константин Станюкович - Том 2. Два брата. Василий Иванович
— Ты… известный Мечтатель! Тебе нельзя быть капитаном! — усмехнулся Непенин.
— А тебе можно? — поддразнил Сидоров. — Потерпи немножко, Юлка! Сперва отзвони мичманом лет пять, потом лейтенантом лет десять, и тогда мечтай о том, как будешь заводить строжайшую дисциплину!.. Только к тому времени таких ретроградов, пожалуй, будут выгонять в отставку… Или ты тогда в либералы обратишься?
— Во всяком случае, постараюсь звонить меньше, чем ты…
— Дудки! Раньше не произведут! Возьми хоть нашего Чистоту Иваныча! Сколько лет звонил, пока сделался старшим офицером…
— Нашел кого привести в пример… Чистоту Иваныча! Ему никогда не выдвинуться… Он порядочная дура для того — Чистота Иваныч! — презрительно воскликнул Непенин.
Все вступились за Василия Ивановича. Положим, он большой педант и старых взглядов, но он славный и добрый. Особенно взволновался отзывом Непенина Мечтатель. Хотя он и находился с Василием Ивановичем в натянутых, чисто официальных отношениях и недавно еще «развел» с ним, за что посажен был на салинг, тем не менее он горячее всех защищал старшего офицера.
Очевидно, сдерживая свое негодование, он значительно проговорил, оканчивая свою защиту:
— Каков бы ни был Василий Иваныч, не тебе бы, Юлка, так презрительно о нем отзываться!
Юлка промолчал, взглянув на бледное, взволнованное лицо Лесового. Потом посмотрел на часы и заметил:
— Однако пора на клипер! Я обещал Кошкина сменить в десять часов… Лесовой! Заплати за меня что следует!..
И с этими словами, несколько сконфуженный, вышел из комнаты.
Вслед за ним незаметно ушел и Лесовой.
Слова «порядочная дура» отчетливо донеслись до Василий Ивановича и на секунду его ошеломили. Он не верил своим ушам. Как?! Неужели это голос его любимца, голос Непенина, к которому он относился с нежностью старшего брата, с заботливой лаской одинокого человека, искавшего привязанности? Неужели о нем так презрительно отозвался этот юноша, плативший, казалось, привязанностью за привязанность и выказывавший всегда особенное расположение в своих интимных беседах? Значит, все это была ложь… одна ложь!.. Нет, это не его голос! Такая испорченность невозможна в мальчике…
— Не может быть! — шептал Василий Иванович, стараясь себя обмануть.
Он поднялся, чтобы поскорее захлопнуть окно, боясь новой обиды, как вдруг под окном раздались голоса, и Василий Иванович, чтоб не быть замеченным, снова опустился в кресло.
— Я не хотел объясняться с тобой при товарищах, Юлка! Нам нужно объясниться! — сказал Лесовой.
— По поводу чего? — нетерпеливо проговорил Непенин.
— Ты понимаешь… По поводу твоей выходки против Василия Иваныча. Скажи — мне нужно знать: ты отозвался о нем так презрительно ради красного словца или таково твое мнение?..
— Разумеется, мое мнение…
— Так почему ты так хорош с Василием Иванычем?! Я до сих пор думал, что ты любишь и уважаешь его… ну, тогда ваши отношения понятны… Но разве можно оказывать расположение человеку, пользоваться его дружбой, занимать у него деньги, хвалить в глаза его педантизм и за глаза отзываться с презрением?!. Значит, ты все время лицемерил с ним, Юлка! А ведь я знаю, Василий Иваныч искренне тебя любит…
— Это еще что за инквизиция? — перебил Непенин.
— Это необходимо… Я, Юлка, был с тобой дружен… Я не верил, когда товарищи обвиняли тебя в пролазничестве… Я всегда защищал тебя, ты знаешь… Мне, правда, не нравились твои честолюбивые идеи, твое самолюбие, твое желание выставиться перед адмиралом, твои отношения к матросам, полные пренебрежения, но ты умный человек, Юлка, я многое прощал тебе и думал, что ты сам поймешь свои недостатки и избавишься от них… Я думал, что ты иногда рисуешься, напуская на себя бессердечие… Но теперь… Послушай, Юлка, мне тяжело говорить, но я должен… Ты обманываешь людей…
Если бы Лесовой, говоривший свою филиппику с горячностью и негодованием правдивой оскорбленной души, мог видеть жесткую, презрительную улыбку, искривившую губы его нетерпеливого слушателя, он, наверное, замолчал бы с первых же слов. Но темнота не позволяла ему видеть лица Непенина, и потому Мечтатель, веровавший, как и все мечтатели, в чужую совестливость, продолжал:
— Послушай, Юлка!.. Ты поступаешь… скверно, ведь играть людьми — подло! Я понимаю: тяжело сознаться в подлости, но лучше сознаться, чем продолжать двойную игру… Ты обязан завтра же откровенно объясниться с Василием Иванычем. Пусть по крайней мере он не заблуждается на твой счет.
— То есть прийти и сказать ему: «Василий Иваныч! Вы — добродушный дурак, влюбленный в чистоту и гоняющийся за пустяками, созданный для того, чтобы работать, как вол, и оставаться в тени!» Очень остроумно придумано… Спасибо за умный совет! — проговорил Непенин с насмешкой.
— Ты, значит, отказываешься? — сухо спросил Лесовой.
— А ты думал, послушаюсь тебя и разыграю болвана? Благодарю! Я проживу и своей головой и буду пользоваться дураками как мне вздумается, не отдавая никому отчета!
— В таком случае, с этого момента наши отношения кончены… Мы более не говорим! — промолвил медленным, грустным голосом Мечтатель. — Можешь как угодно объяснить товарищам наш разрыв. Я никому ни слова не скажу о причине! — прибавил он.
В саду раздались звуки шагов по песку, и все стихло.
Василий Иванович поник головой и как-то весь съежился в кресле. Несколько времени он сидел неподвижно…
— Господи! сколько подлости в этом мальчике! — наконец прошептал он. — «А этот Лесовой… какая разница! А я еще считал его холодным, скрытным, сухим и нередко придирался к нему!» — вдруг вспомнил Василий Иванович.
Бессердечный, сухой эгоист — его любимец, этот «открытый, симпатичный» Непенин, каким считал его до этой минуты Василий Иванович. Хорош симпатичный юноша!..
И чувство обиды, разочарования и сожаления охватило правдивую, бесхитростную душу Василия Ивановича, забывшего и об ужине, и о cherry coblar, и о миссис Эмми.
X— Вы понимаете, Василий Иванович, какая история! — восторженно восклицал Карл Карлович, уписывая за обе щеки салат из омаров. — И тут апельсины, и там апельсины… Везде апельсины и апельсины! О, это очень красиво было смотреть, Василий Иванович… Вам непременно надо поехать… Да!.. И так мы все ехали, ехали и весело разговаривали, пока не приехали к одному… к одному… Ах, как это по-русски?..
И Карл Карлович, всегда любивший обстоятельно и подробно передавать свои впечатления, остановился на средине речи, досадуя, что не может приискать соответствующего выражения.
— К озеру, что ли? — наобум подсказал Василий Иванович.
— Ах, нет! Какое озеро! — возразил с досадой Карл Карлович. — Ну, одним словом, узкое такое место… Ну, да… Ущелье! — воскликнул Карл Карлович, обрадованный, что нашел слово. — Ну, мы приехали к ущелью…
— А дальше что было?
— Дальше, Василий Иванович, вообразите себе, за этим ущельем сейчас крутой обрыв. И мы все вышли туда смотреть это историческое место, Василий Иванович… Много лет тому назад… Я позабыл, сколько именно лет тому назад, хотя проводник и говорил нам, но я забыл… Так много лет тому назад, Василий Иванович, была здесь война… гражданская война… Одни хотели одного короля, другие хотели другого короля… И вот, одни канаки загнали других канаков в это ущелье, и давай их с обрыва вниз… Очень нехорошо… Бррр!.. Прямо в море… Вы понимаете, какая история, — снова повторил доктор свое любимое выражение, употребляемое им кстати и некстати.
Карл Карлович остановился, подложил себе еще омаров, проговорив: «Очень вкусные омары!» — и продолжал свой обстоятельный, подробный и скучный рассказ о том, как они поехали назад и как опять видели «и тут и там, и везде апельсины».
Василий Иванович, обыкновенно кушавший с наслаждением обжоры, смакуя куски, на этот раз лениво ковырял вилкой, рассеянно слушая увлеченного своим рассказом Карла Карловича. Против обыкновения, он то и дело подливал себе и доктору вина, потягивая бокал за бокалом.
— А что же вы, Василий Иванович? — вдруг спросил Карл Карлович, широко раскрывая глаза при виде пустой тарелки Василия Ивановича.
— Не хочется что-то…
— Не хочется? — удивился Карл Карлович. — Что это значит? У меня так после прогулки недурной аппетит! — прибавил доктор и стыдливо посмотрел на свою тарелку, словно бы извиняясь за свой аппетит.
— Кушайте, кушайте на здоровье, Карла Карлыч! Да что ж вы не пьете?.. Давайте-ка ваш бокал…
— Danke schon, Василий Иванович! За ваше здоровье! Но отчего это у вас нет аппетита? У вас всегда был прекрасный аппетит, Василий Иванович…
И, приняв серьезный докторский вид, он поправил очки, внимательно посмотрел на Василия Ивановича и впервые заметил озабоченное, подавленное выражение его лица.
