Константин Станюкович - Том 2. Два брата. Василий Иванович
— О, yes! о, yes! — повторяет Василий Иванович, все еще не зная, «на какой румб ему держать» с этой гостеприимной и очаровательной дамой.
Дама между тем выражает живейшее удовольствие, узнав, что перед нею русский офицер, и в доказательство протягивает и крепко жмет руку русского офицера. Она встречалась с русскими. В прошлом году, когда сюда заходил корвет «Vierny», она познакомилась с несколькими офицерами… Они очень милые и добрые джентльмены, эти русские… совсем не похожи на тех страшных людей, которые — как ей прежде говорили — живут далеко, далеко отсюда, в стране, где вечный холод и где с людьми обращаются, как с животными. Она теперь знает, что это неправда… Только фамилии у них такие трудные, всех не припомнишь… Впрочем, позвольте… Mister Sitnikoff… и еще Mister Bourkoff…
— Вы знаете этих джентльменов?..
— Как же, знаю… О, yes! Славные эти русские офицеры!.. Они выучили меня говорить несколько русских слов.
И, видимо, желая щегольнуть знанием этих русских слов, молодая женщина с наивной серьезностью, стараясь выговаривать как можно яснее, произнесла своим нежным, певучим голосом несколько самых неприличных слов из русского лексикона.
— Ваши офицеры говорили, что это значит: «Как ваше здоровье?..» Я верно произношу — не правда ли?..
Василий Иванович несколько конфузится и мысленно ругает мистеров Ситникова, Буркова и других соотечественников с более трудными фамилиями, оставивших за далекими морями следы русского просвещения в такой своеобразной и чаще всего практикуемой моряками ферме. Не без затруднений объясняет он на своем собственном английском языке, что эти слова означают не то… Она не так произносит их…
Однако английский язык Василия Ивановича понимается дамой, по-видимому, не совсем удовлетворительно, и потому она считает более удобным говорить самой… Она вдова; зовут ее Эмми…
— Хорошее имя Эмми! — храбро вставляет Василий Иванович.
— Да?.. Вам нравится? — улыбается миссис Эмми, продолжая сообщать свою автобиографию.
Муж ее недавно умер… Он был богат, имел несколько плантаций, но разорился перед смертью, так что она теперь — бедная женщина. Она сама не каначка… нет!.. Она — креолка… Отец ее был американский матрос, давно поселившийся в Гонолулу, а мать — каначка…
В свою очередь и Василий Иванович не совсем отчетливо понимает темную вдову и частью словами, частью пантомимой просит ее спеть что-нибудь — она так хорошо пела.
Миссис Эмми охотно поет несколько песен, и поет их превосходно. А Василий Иванович слушает, склонив несколько набок голову и бросая по временам умильные взгляды на темно-смуглую красавицу. Она, кажется, замечает эти взгляды и ласково улыбается доброй, простодушной улыбкой, открывая при этом свои ослепительные зубы.
— Нравится вам? Это все канацкие песни! — говорит она, окончив пение.
Пора, однако, уходить, и Василий Иванович поднимается. Ему хочется выразить молодой женщине благодарность за доставленное удовольствие, хочется извиниться за то, что так бесцеремонно явился к ней, и вместе с тем попросить позволения еще раз навестить ее; но, к крайнему его сожалению, запас английских слов, которыми он владеет, оказывается недостаточным, да и знакомые слова как-то плохо складываются в фразы, так что бедному Василию Ивановичу вместо горячей речи невольно приходится ограничиться несколькими прилагательными и пантомимами, вроде прикладывания руки к сердцу. Покончив с этою трудною частью задачи, Василий Иванович, «волнуясь и спеша», достает из кармана золотую монету, незаметно кладет ее на окно и окончательно расшаркивается.
Молодая женщина, однако, заметила монету и, несколько удивленная, возвращает ее назад.
— Не за что! — значительно говорит она и как-то странно смеется.
Бедный Василий Иванович совсем сражен и не знает, как ему быть… Решительно он какой-то пентюх с женщинами.
Тогда миссис Эмми, словно угадывая мысли Василия Ивановича, промолвила:
— Куда ж вы? Разве уж соскучились со мною?
— О нет, нет, нет! — энергично протестовал Василий Иванович. — Черт его дери, этот английский язык! — невольно прибавил он по-русски, досадуя, что не может более подробно выразить свои чувства.
Напрасные заботы! И застланный, томный взгляд его маленьких, еще более сузившихся глазок, и достаточно глупая улыбка раскрасневшегося лица красноречивее всяких слов свидетельствовали об его чувствах.
И миссис Эмми, по-видимому, отлично поняла их, потому что подарила Василия Ивановича таким ласковым взором, что после него Василий Иванович вдруг приосанился, выставил ножку вперед и не без кокетства стал крутить усы, поглядывая на миссис Эмми без прежней робости.
— Ну, садитесь, дорогой гость. Я вам еще спою несколько наших песен…
И Василий Иванович остался слушать песни.
Прощаясь через несколько времени с миссис Эмми, Василий Иванович обещал навестить ее на другой день… Она так хорошо поет!.. Можно?.. — спрашивал он, ломая английский язык уже с меньшим стеснением.
Разумеется, можно… Она всегда дома и рада будет видеть такого милого гостя. Домик ее легко найти… стоит только спросить миссис Эмми… Найдет ли он дорогу в гостиницу? Она проведет его до ближайшей улицы.
Они вышли вместе, отлично теперь понимая друг друга. На повороте они остановились. Миссис Эмми указала, куда идти, подарила на прощанье звонкий поцелуй и скрылась в темноте, крикнув ему вслед слово: «душенька!», которому успел уже ее выучить Василий Иванович, пожелавший в свою очередь приобщить прелестную туземку к отечественному языкознанию.
С видом победителя, весело мурлыкая себе под нос какой-то мотив, шел Василий Иванович к огонькам фонарей, мелькавших на набережной. «Кто мог ожидать, что наклюнется такое приключение… Эта Эмми очень недурна… Очень! То-то Карла Карлыч удивится, когда узнает!»
Вот и гостиница, освещенная среди темного сада, с высокими деревьями, на которых дрожит свет огней.
— Эка, как славно в саду! — говорит Василий Иванович, направляясь к открытым настежь дверям.
Смуглолицый, сухощавый, подвижной старик француз с коротко остриженной седой головой и горбатым носом, сидевший в конторе, радушно приветствовал Василия Ивановича и тотчас же произвел его в капитаны. Взяв ключи и лампу, он повел Василия Ивановича по устланной коврами лестнице во второй этаж и не умолкал ни на секунду, знакомя Василия Ивановича вкратце с главнейшими эпизодами своей бурной эпопеи. Когда он ввел «капитана» в прохладный, роскошный номер в конце коридора, Василий Иванович уже знал, что этот уроженец Аркашона*, дезертировавший в 1826 году от военной службы в Америку, был сперва парикмахером в Нью-Йорке, затем помощником капитана и капитаном китобойной шкуны, далее — извозчиком в Сиднее, золотоискателем в Калифорнии, поваром его величества гавайского короля Камеамеа и в настоящую минуту состоит хозяином гавайского отеля.
— Чем могу служить господину капитану? — любезно заключил он, подавая Василию Ивановичу карту…
Василий Иванович проголодался после прогулки. Просматривая названия блюд, он сладко причмокивал сочными губами. Сперва омары, соус poivrade[12], а дальше? И ростбиф, и телячьи котлеты, и дикая коза одинаково дразнили его аппетит. Из затруднения его вывел все тот же веселый, словоохотливый гасконец, попросив позволение составить меню хорошенького ужина… Сперва омары, затем он даст телячью котлету, кусочек дикой козы, зелень, сладкий торт, фрукты и сыр… А какое угодно вино?.. Сперва красное, не правда ли?..
— Нет, мы будем пить шампанское…
— Одно шампанское? Отлично! Господа русские имеют хороший вкус и любят это благородное вино прекрасной Франции! — с чувством воскликнул гасконец, вспомнив родину.
Он может порекомендовать настоящее шампанское, а не ту дрянь, что фабрикуют эти собаки янки в Сан-Франциско… Так, к десяти часам ужин будет подан в комнату для двух персон, и шампанское заморожено. Верно, скоро придет и друг господина капитана, этот ученый доктор в золотых очках, а в ожидании — не позволит ли господин капитан предложить чего-нибудь прохладительного?
— Пожалуй! — согласился Василий Иванович.
— Какого вы мнения насчет cherry coblar[13], капитан? Или вы, как моряк, предпочтете коньяк с содовой водой? Нет? Так cherry coblar! Это, пожалуй, лучше! Сию минуту вы его получите! — прибавил хозяин и, наконец, откланялся.
Чрез несколько минут Василий Иванович уже кейфовал, беззаботно растянувшись в просторном лонгшезе у раскрытого окна и потягивая через соломинку холодный напиток. Темная, звездная ночь обдавала его своим нежным, теплым дыханием, навевая ленивые грезы о гонолульском «розанчике». Кругом стояла тишина. Только снизу доносились звуки шумного говора, и порой резкие русские восклицания отчетливо врывались в окно.
