Натан Щаранский - Не убоюсь зла
Взгляды Цуркова вызывали раздражение у многих зеков: марксизм в любой его форме был тут не в чести. Но Аркаша упрямо шел своим пу-тем. В восемьдесят третьем году у него отобрали все конспекты трудов Маркса (в убогой тюремной библиотеке было вдоволь чтения лишь для одного Цуркова); после безуспешных попыток добиться их возвращения он объявил голодовку, написав в заявлении на имя прокурора, что советская тюрьма, вероятно, единственная в мире, где запрещено держать в камере конспекты произведений основоположников марксизма.
Через несколько дней власти увидели, что Аркаша вот-вот оконча-тельно ослепнет, и решили отступить, вернув ему записи. Это было за несколько месяцев до конца срока его заключения и начала трехлетней ссылки. Обычно в ссылку зека увозят заранее: ведь этап на Дальний Во-сток или в Якутию долог, занимает не меньше месяца. Но вот уже ос-тался месяц, потом неделя, день, а Цурков все еще сидел в тюремной камере. Более того: чуть ли не ежедневно ему объявляли о новых нака-заниях "за плохое поведение", а за пять дней до истечения срока дали два месяца строгого режима. Что бы это значило? Накануне нам зачита-ли новый закон, позволяющий властям продлевать сроки чуть ли не ав-томатически. Может, Аркадию предстоит стать его первой жертвой?
Цурков страшно нервничал; в день, когда Аркашу должны были взять на этап, его волнение передалось и нам, сидевшим в соседней ка-мере. Он начал колотить в дверь и кричать:
-- Почему я еще здесь?! Мой срок уже окончился! Мы поддержали его требование вызвать начальника, но одновремен-но я взял кружку и вызвал Аркашу "на батарею":
-- Перестань психовать! В последний момент могут быть любые про-вокации. Возьми себя в руки!
Он обещал мне это, но все-таки не сдержался. Когда Цуркова нако-нец вывели из камеры, у него вновь отобрали конспекты и объявили об их конфискации. Как, Маркса?! После постановления прокурора?! Аркаша стал кричать, пытался вернуть свои записи силой. Менты схвати-ли его и потащили к "воронку". Цуркова доставили в Казань -- это пер-вая остановка на этапе, но дальше не повезли, а оформили протокол о сопротивлении тюремным властям и влепили еще два года лагерей -- на этот раз бытовых, где ему пришлось сидеть вместе с уголовниками. Не-задолго до этого три года лагерей за организацию материальной помощи семьям политзаключенных получила и жена Цуркова Ирина; лишь в конце восемьдесят пятого года Аркаша попал в ссылку, где и встретился с ней...
Если Цурков стал диссидентом в последних классах школы, то Бог-дан Климчак возненавидел советскую власть уже в раннем детстве, и для этого у него были серьезные причины. Родился Богдан на Западной Украине, до войны их село принадлежало Польше, а вскоре после войны стало советским. Это и решило судьбу Климчака: западную границу ему уже не суждено было пересечь.
Украинские националисты оказывали бешеное сопротивление совет-ской власти, но медленно, шаг за шагом, отступали под ударами армии и войск НКВД. Богдан тогда был ребенком и в этой борьбе не участво-вал, но когда в ближайшем районном городке взорвали памятник кому-то из вождей, в числе подозреваемых был арестован и его старший брат, после чего всю семью "врага народа" вывезли в Сибирь. Как самый страшный кошмар детства вспоминал Климчак этот переезд: битком на-битый запертый снаружи вагон, где люди оправлялись на глазах друг у друга, где трупы умерших оттаскивали в угол и складывали штабелями, где женщины рожали детей прямо на загаженном полу... Их привезли в тайгу и выбросили в снег.
-- Вон, видите бараки? -- сказали им. -- Там пилы и топоры. Рубите лес, сдавайте государству -- боритесь за жизнь.
Многие не выдерживали и умирали, но семья Климчаков выжила. А через несколько лет, в хрущевскую "оттепель", освободился из лагеря брат: оказалось, что его арестовали по ошибке. Стало быть, и родствен-ники его пострадали безвинно и теперь могли вернуться домой. Вся семья собралась ехать в родное село, лишь подросший Богдан, учивший-ся на геолога в каком-то сибирском техникуме, задержался с отъездом.
Богдан, в чем я после знакомства с ним убедился, был человеком ор-ганически не способным к притворству, он не умел скрывать свои чувст-ва. Поэтому в техникуме вскоре стало известно о его антисоветских на-строениях. В итоге он был уже "законно" арестован и отсидел шесть лет в политических лагерях по обвинению в антисоветской агитации и про-паганде.
В шестидесятые годы Климчак наконец-то возвратился в родные края, мечтая осесть на земле, обзавестись своим хозяйством. Но ферме-ров на Украине к тому времени уже извели, а одна лишь мысль о совет-ских колхозах была ненавистна Богдану. Русская речь, все более вытес-няющая украинскую, вызывала у него приступы бешенства. Созрело желание бежать подальше отсюда -- в Америку, Канаду, куда угодно, где он сможет выращивать овощи, разводить скот и -- писать. Да, этот крестьянский сын, не получивший систематического образования, мно-го читал и сам писал фантастико-политические новеллы на украинском языке.
Много лет вынашивал Богдан план побега, ездил на разведку к гра-ницам советской империи, изучал карты, расписания поездов, хроно-метрировал движение патрулей в пограничных районах -- и наконец решился. На какой-то забытой Богом среднеазиатской станции он спрыгнул с подножки вагона и два дня шел через пустыню к иранской границе. Точнее -- две ночи: на день он зарывался, как ящерица, в пе-сок, чтобы его не увидели с воздуха. Дойдя до первого ряда загражде-ний, Климчак попросту поднял проволоку и пролез под ней. Безумец! Он не знал, что электрический сигнал в то же мгновение полетел на ближайшую пограничную заставу. Сейчас там заведут машины и пере-хватят его в пяти километрах южнее, у второго ряда заграждений. Он не знал этого, он совершал дикие поступки -- и потому ему везло.
"Опять лиса проскочила", -- сказал на заставе дежурный офицер и равнодушно отключил сигнал тревоги (об этом Климчак узнал позже, на суде).
Пройдя эти пять километров, Богдан кусачками перекусил проволо-ку и очутился в Иране. Наконец-то! Сорок лет он прожил в рабстве -- и вот она, свобода! Он уже не скрывался; пришел в первое же село, потре-бовал отвести его в полицию и заявил там:
-- Я бежал из СССР по политическим мотивам. Помогите мне по-пасть в Тегеран, в американское посольство.
Климчака привезли в Тебриз, посадили в тюрьму; еда была хорошей, условия -- отличными. С ним начал беседовать офицер шахской пол-иции, которому Богдан откровенно рассказал обо всех своих злоключе-ниях. Тем временем советские пограничники узнали от своих иранских осведомителей о том, что кто-то перешел границу, и послали в Тегеран телеграмму: "К вам бежал опасный преступник, убийца. Требуем его выдачи". "Нам ничего не известно. Сообщите точно, кто перебежчик и какое преступление он совершил в СССР", -- ответили иранцы. Но Со-веты и сами не знали, кто это, и лишь повторили требование (все это Климчак прочел впоследствии в своем деле).
И все же шах портить отношения с Советским Союзом не захотел. В конце концов вежливые полицейские посадили Богдана в машину, от-везли к границе и передали его своим грозным соседям. Когда Климчаку сказали, что его возвращают в СССР, он не поверил: ведь Иран -- друг Америки! Свободный мир предает его?! Простой крестьянский ум не мог понять хитрой азиатской политики. Но когда Богдана повели через гра-ницу к улыбающимся кагебешникам, он повернулся к сопровождавше-му его иранскому офицеру, плюнул ему в лицо и сказал по-украински:
-- Будьте прокляты вы, ваша земля и ваша страна!
Климчаку дали максимальный -- после смертной казни -- срок по статье "измена Родине": пятнадцать лет заключения и пять -- ссылки.
Когда мы сидели вместе в камере Чистопольской тюрьмы и слушали по радио очередное сообщение о массовых расправах хомейнистов над левыми и правыми, мусульманами и атеистами, военными и политика-ми, Богдан вскидывался и говорил злорадно:
-- Вот! Действует мое проклятие, действует!
Но вообще-то радио он не переносил -- слыша русскую речь, слова советской пропаганды, он корчился, словно от боли.
Больше всего он любил рисовать крестьянский домик со всем хозяй-ством: коровником, свинарником, огородом... То, что ему не удалось по-строить в жизни, он создавал на бумаге. То и дело Богдан что-то менял в этом плане, постоянно "перестраивал" свою ферму. Другим его заня-тием было составление словаря синонимов украинского языка; эту бес-ценную для него рукопись впоследствии конфисковали в зоне как "не подлежащую хранению".
Когда я приехал в лагерь, Климчак работал там дневальным по мас-терским: собирал отходы металла вокруг станков, подвозил детали... Он остервенело врезался острой лопатой в кучу стружки и долбил ее так, будто представлял себе на ее месте то ли советских чекистов, то ли иранских полицейских...
Примерно через год после того, как я снова оказался в Чистополь-ской тюрьме, туда привезли из тридцать пятой зоны моих друзей Пореша и Мейланова, из тридцать шестой -- знакомых мне по первой отсид-ке в том же Чистополе Балахонова и Казачкова, из тридцать седьмой -- Корягина.
