Город и псы - Марио Варгас Льоса
– Неправда, – сказал Гамбоа, – лжете. Если вас так волнует их мнение, неужели лучше, чтобы они считали вас убийцей?
– Да не волнует меня их мнение, – глухо проговорил Ягуар. – Мне от неблагодарности горько, вот и все.
– И все? – с ехидной усмешкой сказал Гамбоа. – В последний раз прошу вас ответить честно: почему вы им не сказали, что это кадет Фернандес их выдал?
Ягуар содрогнулся всем телом, словно его скрутило коликой.
– С ним все по-другому, – хрипло произнес он, с трудом выдавливая слова. – Это разные вещи, господин лейтенант. Они меня предали из чистой трусости. А он хотел отомстить за Раба. Он, конечно, стукач, мужчину такое никогда не красит, но он так поступил, чтобы отомстить за друга, видите разницу, господин лейтенант?
– Проваливайте, – сказал Гамбоа. – Не желаю больше терять с вами время. Мне не интересны ваши соображения насчет преданности и мести.
– Я не могу спать, – пробормотал Ягуар. – Честное слово, господин лейтенант, клянусь всем, что мне дорого. Я не знал, каково это – быть раздавленным. Не сердитесь, попытайтесь меня понять, я многого не прошу. Все говорят: «Гамбоа – самый лютый из офицеров, зато он один справедливый». Почему вы не хотите меня выслушать?
– Ну, – сказал Гамбоа, – теперь я готов выслушать. Зачем вы убили этого парня? И зачем написали мне?
– Потому что я ошибался на их счет, господин лейтенант: я хотел избавить их от этого гада. Вы представьте себе, как все было, и поймете, что тут любого за живое возьмет. Он отправил Каву прямиком под отчисление, только потому что хотел поболтаться пару часов в городе, жизнь товарищу загубил ради увольнения. Как тут было не ответить?
– Почему вы только сейчас передумали? – спросил Гамбоа. – Почему не признались, когда я вас допрашивал?
– Я не передумал, – сказал Ягуар. – Просто, – он секунду поколебался и кивнул, как бы самому себе, – я теперь лучше понимаю Раба. Мы для него были не товарищи, а враги. Говорю же, я не знал, как это – когда ты раздавлен. Мы все его травили, что правда, то правда, удержу не знали. И я хуже всех. Не могу забыть его лицо, господин лейтенант. Честное слово, я и сам не знаю, как это у меня получилось. Избить его собирался, припугнуть – это да. Но в то утро как увидел его башку, впереди торчащую, так не раздумывая прицелился. Хотел отомстить за взвод – откуда мне было знать, что они сволочнее его, господин лейтенант? Думаю, меня надо посадить. Все говорили, что я в тюряге в конце концов окажусь, мать, вы вон тоже. Радуйтесь – по-вашему вышло, господин лейтенант.
– Я его не помню, – сказал Гамбоа. Ягуар в замешательстве поднял глаза. – В смысле – каким он был кадетом. Других четко вижу, помню, как они вели себя на полевых занятиях, как на ком форма сидит. Арану – нет. А он ведь три года в моей роте был.
– Не надо мне советов, – бестолково сказал Ягуар. – Не надо мне ничего говорить, очень вас прошу. Не люблю, когда…
– Это я не вам, – сказал Гамбоа. – Не волнуйтесь, советов давать не собираюсь. Идите. Возвращайтесь в училище. Отпустили вас всего на полчаса.
– Господин лейтенант, – сказал Ягуар, замер с открытым ртом и повторил: – Господин лейтенант.
– Дело Араны закрыто, – сказал Гамбоа. – Армия больше слышать о нем не хочет. И никто не заставит ее передумать. Проще воскресить Арану, чем убедить армию, что она совершила ошибку.
– Вы не отведете меня к полковнику? – спросил Ягуар. – Тогда вас не ушлют в Хульяку. Не делайте такое лицо. Думаете, я не понимаю, что вам это дело тоже боком вышло? Отведите меня к полковнику.
– Знаете, что такое бесполезная жертва? – спросил Гамбоа. Ягуар как будто не понял и пробормотал: «Чего?» – Если враг безоружен и сдался, ответственный боец не может в него стрелять. Не только по нравственным соображениям, но и по военным – из экономии. Даже на войне не должно быть бесполезных покойников. Понимаете? Отправляйтесь в училище и постарайтесь, чтобы смерть Араны послужила вам уроком на будущее.
Он скомкал листок и швырнул на землю.
– Идите, – сказал он, – скоро обед.
– А вы не вернетесь, господин лейтенант?
– Нет, – сказал Гамбоа, – может, когда-нибудь еще увидимся. Прощайте.
Он взял чемодан и пошел по Пальмовому проспекту в сторону Бельявисты. Ягуар некоторое время смотрел ему вслед. Потом поднял смятые бумажки, лежавшие у его ног. Гамбоа порвал листок пополам. Половинки легко складывались и читались. Он удивился, увидев еще два обрывка, помимо того, на котором написал: «Лейтенант Гамбоа, я убил Раба. Можете сообщить об этом в рапорте и передать меня полковнику». Обрывки составляли телеграмму: «Два часа назад родилась девочка. Роса молодцом. Поздравляю. Жди письма. Андрес». Он изорвал всё на мелкие кусочки и по дороге к обрыву один за другим бросал их на ветер. Остановился, взглянул на большой особняк с просторным садом. Первый дом, куда он залез. Потом пошел дальше, к набережной. Посмотрел на лежавшее внизу море: оно было не такое серое, как обычно; волны разбивались о берег и мгновенно исчезали.
Белый слепящий свет, казалось, бил из крыш и поднимался прямиком в безоблачное небо. У Альберто было ощущение, что глаза лопнут от бликов, если слишком пристально вглядеться в один из этих фасадов с большими окнами, впитывающих и испускающих солнце, словно разноцветные губки. Даже в легкой шелковой рубашке он вспотел. То и дело приходилось промокать лицо полотенцем. На проспекте было до странности пусто: обычно в это время уже выстраивалась пробка в направлении пляжей. Он посмотрел на часы, но время не увидел, завороженный великолепным сверканием стрелок, циферблата, головки, золотого браслета. Красивые часы, из чистого золота. Накануне вечером в парке Саласар Плуто сказал: «Похожи на хронометр». Он ответил: «Это и есть хронометр! С чего у них иначе четыре стрелки и две головки? А еще они водонепроницаемые и противоударные». Ему не поверили, и тогда он снял часы и сказал Марселе: «Шваркни их об землю, чтобы все убедились». Марсела никак не могла решиться и коротко пронзительно взвизгивала. Плуто, Элена, Эмилио, Бебе и Пако ее подначивали. «Что, прямо взять и шваркнуть?» «Да, – говорил Альберто, – давай уже, не томи». Когда часы,
