Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
– Ничего, лет в шестьдесят женюсь.
– Когда сиделка понадобится?
– Отннюдь! Стоять-то будет, не сомневайся!..
– Да только как ты к тому моменту будешь выглядеть, курилка картонная, и какие в тебе гены останутся?..
даже споря и воюя, вырваться от Историка сложно. уже и моя позвонит-позовёт, и мама его вернётся с работы, а мы всё чадим и коммунистически прозреваем в гостиной у телевизора. убегаю лишь к девяти, наклонно следуя галсами к «Речному Вокзалу». мелькнёт в текучей навстречу толпе знакомое лицо – круглолицая и длинноволосая девушка из Левого Фронта, подруга Васи Кузьмина, весело слушавшая мою лекцию о современной поэзии, Емелине и Лесине, в штабе ЛФ на улице Медведева (Старопименовский переулок). но я столь пьян и спрятан под ушастой зелёной кепи, что предпочитаю не здороваться, а она – не узнавать. так Историк вытаскивает часы моей иной, «фронтовой» жизни, собирает в библиотечную копилку неодиночных дней хмельную дань моей молодости. хотя, давно уже по календарю да по паспорту – зрелости.
9
однажды Историк выступил совсем уж неожиданно со своего начальственного места, едва я вошёл и стал вешать в шкаф слева всё ещё нужную этой ненадёжной весною кожанку с синтепоновой протёртой подстёжкой:
– А секс твой, Димкаа… Много возни и мало удовольствия.
да неужто? может, весна и на пропылённого куревом да чтивом отшельника подействовала, с кем-то вдвоём бросила на свой пастельный горизонт? на обычное его теоретическое назидание мало похоже – явно появился событийный стимул поговорить об этом. закуривает и довольно разглагольствует, уловив мой интерес интервьюера. глотнул из ящичка очередной коктейль и забасил, нагоняя туману с классической отбоЯрки:
– Да этого добра у меня много было… Зачем это тебе? Запыхаешься, пока до оргазма доползёшь, а ещё и её надо. Потом, когда отдышались, лежим, она мне предложила, ну, этот, мини… пируэт. А я: не над, не надо!..
конечно, с его-то пахуючими конечностями… впрочем, ехидный и исследующий взгляд этого артиста бурляевской школы – не даёт вполне понять, врёт он или постепенно проговаривается. но что-то живящее в Лёхе появилось, как будто. какая-то большегрудая поэтесса, говорит, и вроде бы я её в этом кабинете видел. хотя, в той массовке, что разок тут летом восседала, я смог запомнить лишь делового и саркастического Репникова, его друга с подругой в толкиенистской белой маечке с единорогом, и разве что не первой молодости, зато постоянной улыбчивости упитанную педагогиню с неброско крашеными рыжими волосами, вроде бы, из его родного МПГУ… размер бюста совпадает. заинтриговал Лёха, но всё в своё клонит – суета это сует, а бабе только одно нужно, свадьбу, бабок да детей, но он ей и стихи правит и на конкурсы какие-то отправляет. в Париже даже была, мол. и голышом любит спрашивать, побрякивая грудьми: «Я красивая?» в общем, есть подозрение, что наш советский резидент либо продумал легенду, чтоб я отстал от него с пропагандой «буржуазного секса», либо же действительно и его не миновала социализация по женской линии…
тут у него имеется травма, возможно, и повлиявшая на генеральное разочарование в женщинах. полюбил белорусску в середине девяностых, когда ездил в Минск с Бурляевым и его «Славянским витязем» – всё было романтично, поцелуи, прогулки по городу Электроника… был представлен семье, жил у них даже (поэтому дальше поцелуев не шло), говорили о свадьбе. любовь совпала с восхищением консервацией советского, сделанной тогда Лукашенко, с очарованием чистотой и тоталитаризмом-унитаризмом на фоне нашей рыночной пестроты. но территориальная удалённость сыграла, как и во множестве классических судеб, негативную роль – постсоветский союз республик посредством их брака не состоялся, она не только повстречала парня поближе, но и даровала ему близость, которую с Лёхой всё откладывала.
с той поры озлился на мир и решил ему политически мстить. на фото девяносто седьмого года, сделанном в Думе, Лёха – в числе молодых бойцов с горящими глазами, окруживших Зюганова. после какого-то семинара студенческого. румяный студень Зю прямо-таки продёрнулся этим революционным оптимизмом – справа криво там заглядывает в будущее, тоже вольчими глазами, с младою бородой Андрюха наш Карелин, веривший в Зюганова до самого последнего, пока не оброс дочерьми и не выпал из политики, шагнув за штакет-сорокет.
впрочем, отшельничество Историка мне интересно с профессионально-психологической стороны. в нём тикают часы и знания Эпохи, и изолированность его от женщин – значит что-то большее, обобщаемое. тут судьба не его одной прокуренной квартирки и душонки – тут кроется вообще корешками постсоветский communication breakdown, фрагментированность общества, расползающегося умами по разным закуткам (и не важно, в какой степени на своём островке ты прогрессивен и образован – тебе не в ком своё знание услышать отзвуком, диалогом, вот зачем я ему и понадобился как собутыльник)… отгороженность от социума, чуждая коммунисту – отсюда же и «классовый антисемитизм», нацпатовская, и очень модная в «Нашем Современнике» трактовка Сталина как монарха, недолюбливавшего евреев, заставлявшего журналистов «Правды» менять фамилии на русские, вроде Поспелова…
однажды Куняев-старший сбежал со второго этажа в Лёхин кабинет, узнав, что я у него. поводом было то, что в «Еврейской газете» опубликовали письмо с подписями (включая мою) по поводу скиновского избиения на анисемитской почве, мы это письмо набросали прямо на Газетном, в аппарате МЛФ, и сами собирали по электронке подписи. в числе подписантов были Боря Купреянов («Фаланстер»), Дмитрий Ицкович (мой будущий издатель), Алексей Цветков-младший (не взявшийся лоббировать «Поэму Столицы» в Ультра-Культуре), Гейдар Джемаль, много писателей… к тексту письма претензий быть не могло – классический пролетарский интернационализм. аппарат МЛФ не зря кушал свой скромный хлебушек. однако очкастый Куняев, беспокойно озираясь, как волк на флажки, на новую нашу мебель и плакаты тридцатых, – был явно зол, и сел на место Поликарпыча.
– Дмитрий, мы вас печатаем, дах… вы… вроде как наш теперь автор, а мы все тут красные, и вы красный же?
– Краснее Чёрного не бывает, – басанУл, орлино зыркнув на меня Лёха.
– Вы в стихах манерничаете, увлекаетесь своим стилем, он у вас неплохой, но затянутый для верлибра… но и это вам простим, однако уж в такие газеты вот
