Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский
Я кивнул. Если бы и хотел возразить, не стал бы. Утомился, если честно. Он это увидел.
– Ладно, свернем опять теорию. Скажу одно: насчет того, что будто бы каждый, кто с вожделением смотрит, тот согрешил, полная чушь! Если бы все так просто было!
– Это не просто. Христос имел в виду идеальное. Во всех религиях так. Не свод правил жизни, а понятия об идеальном.
– Да? Ну, может быть. Теперь смотрите, какой был поворот. Один раз еду в метро, кто-то сзади заговорил, я даже испугался – голос моей жены. Повернулся – нет, конечно, ничего похожего, девушка по телефону говорит. Красивая, юная. И голос красивый. И я думаю: как же так, у девушки заметил, что голос красивый, а у собственной жены нет? И радостно стало, будто эврику открыл. Даже вышел на следующей и домой вернулся. Прямо бегом бегу, будто подарок несу. Она удивилась, а я беру ее за руку и говорю: слушай, давай попробуем любить друг друга, а то ведь с ума сойдем. Она аж заплакала. И был такой у нас этап, не очень давно, кстати, не то что полюбили, но… Как минимум – постарались. И я своей челябинской об этом написал. А она мне: потрясающе, я мужу почти то же самое сказала. Вернулась к нему. И мы с ней пару месяцев друг другу о нашем счастье писали, радовались. Само собой, ничего из этого не вышло. Насильно мил не будешь, насильно милым тоже никого не сделаешь. Она пишет: нет, вторая попытка вышла неудачной, все фальшь и неправда, я опять ушла. А я отвечаю, что опять остался, хотя подумываю, чем и как с собой покончить.
Тут, будто подгадав к этому драматичному моменту в его рассказе, объявили, что начинается посадка на Челябинск. Я сунул планшет в сумку, встал. Он тоже встал и заторопился договорить. Шел рядом и рассказывал:
– А сегодня утром я жене наконец сказал, что все, ухожу. Живите тут, а я в московской квартире буду. Без причины сказал, никакой ссоры, ничего, просто сидел, смотрел, как она кофе пьет, а потом огляделся, и дико стало. Будто в чужом доме. Все неприятно, все чужое. Мебель дурацкая, чужая, стены в какой-то дикий цвет покрашены, зеленоватый такой, кому в голову пришло, а пришло, между прочим, мне самому, я сам весь дизайн продумывал, очень увлекся этим. И женщина сидит совершенно чужая, и я сам будто чужой… И сказал, что все. А у самого мысль: нет, я не в квартиру поеду к себе, я сейчас вызову такси в аэропорт и куплю по пути билет на Челябинск на ближайший рейс, если место будет. И нашлось, купил, и вот – лечу. Спросите: зачем? Не знаю. Да, я сроднился душой с этой женщиной, но ничего ведь не выйдет. Сидел вот, выпивал до того, как с вами заговорил, и представлял, что там на самом деле. Я ведь о ней только по переписке знаю.
Мы были в очереди на посадку, очередь двигалась быстро, он тоже заметно ускорился, говорил негромко, почти шепотом:
– Представил, например, что она алкоголичка-фантазерка и нет у нее ни мужа, ни ребенка. Или что ей лет шестьдесят. Или что ее вообще нет, она умерла, а аккаунт остался, а пишет ее мать или дочь. Или что инвалидка, к постели прикованная, у нее с десятком мужчин переписка, каждому пишет по его теме.
Мы подошли к стойке, за которой две милые девушки в форме принимали билеты и отрывали посадочные талоны, обе темноволосые, обе слегка восточного типа, весьма привлекательные, одна свою работу выполняла просто и деловито, вторая успевала улыбаться, улыбка у нее была красивая, зубы очень белые, плотные, по-детски маленькие, и рот был маленький, словно кукольный, а глаза большие, настолько большие, что рот был в размер им; в жизни это встречается редко, но я тут же вспомнил иллюстрации к огоньковскому изданию Ромена Роллана, к роману «Жан-Кристоф»: там все женщины были такие, с огромными глазами и крошечными ротиками; и я не только это вспомнил, тут же метнулись в воображении мгновенные непотребные картинки вроде тех, что появляются в финале фильма «Заводной апельсин», – с участием маленького рта и всего тела ни в чем не повинной девушки, не подозревающей о буре моего беспутного мозга, – так на меня подействовал рассказ несчастного сексоголика; и все это возникло за одну секунду, пока девушка брала билет, отрывала и возвращала талон, а мой попутчик продолжал рассказывать.
И в этот момент ему позвонили. Как нарочно, именно тогда, когда он готов был отдать билет. И он не отдал, достал телефон, глянул на экран и отошел в сторону.
Я был в начале рукава-коридора, ведущего в самолет, но остановился. Нехорошо бросать человека на полуслове. Ясно, что в самолете сейчас разойдемся, если только он не окажется рядом, что будет уже чересчур, но хотя бы попрощаться надо. Элементарная вежливость того требует.
Он говорил громко, я услышал:
– Мы сто раз это обсуждали! Я в аэропорту! А тебе-то что?
Голос был раздраженным, неприятным, сварливым. Я подумал: а не наврал ли он? Такой был самоироничный, усмешливый, себя осудить готовый,
