Мастер - Колм Тойбин
Пока они сидели в гостиной, дожидаясь ужина, Андерсен разглагольствовал о своих планах и перспективах. Но когда он поведал, что мечтает построить город городов, Генри, не стерпев, слегка раздраженным тоном осведомился, не идет ли речь о миниатюре. Увлеченный своими фантастическими прожектами, Андерсен, казалось, просто не в состоянии был заподозрить в этом вопросе даже тени сарказма или прямой насмешки. Нет, ничего подобного, объяснял он, это настоящий город, город городов, с величественными постройками и памятниками, где будут собраны лучшие образцы архитектуры и скульптуры всех времен и народов. Он станет воплощением мировой гармонии и всеобщего согласия, в этом городе все человечество будет представлено в символическом виде, там будут демонстрироваться все этапы нашей цивилизации, там смогут собраться вместе и принцы с монархами, и художники с философами, там найдут свое отражение все лучшие надежды и чаяния человека.
Андерсен все больше возбуждался, вдохновляясь собственным красноречием, а последние лучи солнца коснулись старой кирпичной стены в конце сада, и Генри подумал, что подсвеченная хрупкость красного кирпича и яркая свежесть зелени еще сырых ползучих растений после дождя выглядят очень успокаивающе. Но он не забывал регулярно кивать в ответ на слова Андерсена. В столовой Генри сел лицом к выходящему в сад высокому окну, чтобы наслаждаться тем, как в уходящем свете дня сгущаются сумерки и как под деревьями залегают тени. Андерсен уже перешел к рассказу о том, какая поддержка ему понадобится в реализации этого проекта и кто уже согласился ему помогать. Он сказал, что легко мог бы всю свою жизнь ваять безделушки, подобные той, что так понравилась Генри и другим, однако, пока еще не состарился, желает посвятить себя великому интегрированному проекту, над которым придется работать много лет, но который будет иметь значение для всего человечества.
– Работа на человечество, – Генри не заметил, как произнес эти слова вслух, – весьма ответственное дело.
– Да, – сказал Андерсен. – Но человечество разделено столькими надуманными конфликтами и многими ошибочными идеями. Достижения человечества никогда еще не были собраны в одном месте, не в музее, а в живом, действующем городе, где будут процветать красота и согласие.
Мозг Генри наполовину был занят обдумыванием сегодняшних литературных трудов. Он наконец нашел героя, который давно интересовал его, – серьезного, вдумчивого журналиста, чувствительного, талантливого интеллектуала, которому поручили работу, подобную той, за которую в Риме его просили взяться Стори, мечтавшие, чтобы он написал биографию их отца, и готовые предоставить все необходимые материалы. Нынешнее утро Генри посвятил описанию этого персонажа – после смерти некоего писателя, весьма похожего на самого Генри, этот журналист оказывается в его кабинете, похожем на кабинет в Лэм-Хаусе, и, стоя буквально на том же самом месте, где стоял Генри, надиктовывая этот текст, обозревает письма и бумаги покойного, прежде чем ими завладеть. Но и журналист, которого описал Генри, был чуть ли не вылитый он сам, так что приходилось скрупулезно разлагать самого себя на составляющие, чтобы в точности воспроизвести свой собственный дух и его появление в месте, где когда-то обитал и скончался его двойник. И тут перед внутренним взором Генри на мгновение возник образ этого журналиста, как он пробирается полутемными узкими венецианскими улочками, пытаясь избежать встречи с чем-то. Но он отверг это видение, не зная, как его использовать. Ни один из будущих читателей, подумал он, не догадается, что Генри играл в раздвоение личности, маскируясь и сбрасывая маски с самого себя.
Это будет читаться как классический рассказ с привидениями, но для самого Генри, который должен был воссоздать собственную смерть и придумать героя, который с каждым днем становился все реалистичнее, эта история приобретала особое значение, возымев над ним некую странную власть. Она вдохновляла на дальнейшую работу, но в душе он до сих пор еще трепетал от дерзновенности собственного замысла, удивляясь, как он только осмелился на такой немыслимый для писателя поступок. По сравнению с городом городов, который задумал создать Андерсен, это было ничто и все. Множество мельчайших подробностей, неспешные диалоги, медленное развитие действия и мистический колорит будут выгодно отличать эту историю от нелепых абстракций, от безликости и глупости грандиозных концепций. Но история эта будет оставаться скромной и одинокой, беззащитной, почти незаметной; она будет занимать так мало места в огромной монументальной библиотеке города-мечты, в котором его молодой друг вовсе не позаботится о чтении для избранных.
– Да, прежде всего, – говорил Андерсен, – требуется, чтобы этот проект стал известен как можно более широкому кругу людей.
– Несомненно, – поддакнул Генри.
– И я подумал, поскольку вы уже знакомы с моими работами, может, захотели бы поучаствовать, написав статью в какой-нибудь журнал? – спросил Андерсен.
– Боюсь, я скорее прозаик, нежели журналист, – ответил Генри.
– Но вы же писали статьи?
– Да, однако сейчас я занимаюсь исключительно художественной литературой. Увы, это единственное, на что я гожусь.
– Но ведь вы знакомы с влиятельными редакторами?
– Большинство редакторов, с которыми я работал, уже благополучно завершили земные дела или давно вышли на пенсию.
– Но вы бы написали о моих работах, если бы нашелся журнал, который заинтересуется этой темой? – напирал Хендрик.
Генри колебался.
– Думаю, я мог бы, – продолжал Андерсен, – найти кого-нибудь в Нью-Йорке, кому это было бы интересно.
– Полагаю, критику искусства лучше доверить художественным критикам, – сказал Генри.
– А если найдется редактор, которому понравится ваше описание моих работ?
– Я сделаю для вас все, что только смогу, – заверил Генри, улыбаясь Андерсену, и вышел из-за стола; на дворе совсем стемнело.
На следующее утро, покончив с завтраком, он несколько минут просидел в саду, ожидая прихода мистера Макалпайна. На небе не было ни облачка; он поставил кресло в той части сада, куда в эти часы заглядывало солнце. Насколько ему было известно, Андерсен все еще спал, да и в любом случае он упомянул, что позавтракает в своей комнате. Когда шотландец явился, они прошли в садовый кабинет и сразу же принялись за работу. Вчера перед сном Генри просмотрел напечатанные страницы и внес некоторые правки, так что сегодня ему довольно и часа, чтобы закончить эту историю, и, пока солнечные лучи будут захватывать сад, разжигая дневной зной, он примется за новый рассказ, по объему даже меньше предыдущего, еще менее бьющий на эффект, непритязательный до неприличия. Он диктовал в
