Почти 15 лет - Микита Франко
Оно давит, болит, мучает его без перерыва, словно неизлечимая болезнь, от которой невозможно скрыться, и умереть невозможно тоже – такая бесконечная безвыходная пытка. Можно лишь ненадолго получить облегчение: увидеть его улыбку, услышать его голос, посмотреть в его глаза. А если бы можно было коснуться – какое бы это было счастье… Теперь даже не верилось, что когда-то всё так и было: когда-то он касался его каждый день и каждую ночь, когда-то это не казалось наивысшей ценностью в его жизни, а теперь вот… Экран монитора. Как дела – нормально. Что интересного с тобой случилось – ничего. Только и остаётся жадно ловить его случайную улыбку, и верить, что она что-то да значит.
На следующий день они созвонились снова.
Покончив с формальными вопросами, Лев, волнуясь, спросил:
- Ты ведь любил меня когда-то?
Слава будто испугался вопроса.
- К… Конечно.
- Как это было?
- То есть?
- Как ты чувствуешь любовь? Можешь рассказать, что ты ко мне чувствовал все эти годы?
- Почему ты спрашиваешь?
- Мне интересно.
Слава долго смотрел на Льва, словно пытался прочесть по его лицу что-то иное, какой-то другой вопрос – который не был произнесен, но, может, имелся в виду. Потом устало провел ладонью по щеке и сказал:
- Я люблю тебя до сих пор.
Почти 15 лет. Слава [54]
Это был май 2005 года. За две недели до их знакомства ему исполнилось семнадцать. На его дне рождении Юля прочитала стихотворение Артюра Рембо: «Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет…»
Слава знал это стихотворение наизусть: «Полное затмение» было первым гей-фильмом, который они посмотрели вместе с Юлей, а потом подолгу читали друг другу стихи Поля Верлена и Артюра Рембо по очереди.
Девятнадцатого апреля они отмечали вдвоем: сидя на полу перед тарелкой с тортом, ели ложками медовик (мама испекла!), не разрезая, слушали «Ромашки» Земфиры и обсуждали мальчиков.
- Тебе кто-нибудь нравится сейчас?
- Не, - Слава мотнул головой.
- После того придурка в шестом классе вообще никто не нравился?
Он сунул в рот кусок побольше, чтобы не отвечать, и снова покачал: «Нет».
- И в колледже?
Слава, жуя, фыркнул:
- Там ани бебочки.
- Чего? – засмеялась Юля.
Он проглотил:
- Одни девочки, говорю.
Подумав, добавил:
- Мне сложно. Влюбляешься, а он потом «не такой». А где найти «такого»?
- Сайты знакомств, гей-клубы…
- Да ну, - он отмахнулся. – Это несерьёзно.
И тогда Юля сказала:
- Серьёзность не к лицу, когда семнадцать лет…
А Слава, узнав стихотворение, продолжил:
- Однажды вечером прочь кружки и бокалы…
- И шумное кафе, и люстры яркий свет! Бродить под липами пора для вас настала! – закончили они в унисон, смеясь.
Слава, улыбаясь, заметил:
- Это стихотворение про девушку.
- С чего ты взял?
- Там есть строчка про мадмуазель.
- А ты замени на «джентльмена», - подмигнула Юля.
- Джентльмен, что кажется всех краше?
Сестра кивнула и томным голосом продолжила:
- Под бледным фонарем проходит неспеша…
Слава рассмеялся, вспомнив концовку строфы:
- И тенью движется за ним его папаша?
Юля тоже рассмеялась:
- Надеюсь, что нет!
Тогда они понимали это буквально: злобный отец, не принимающий сына-гея, выслеживающий заблудшее дитя возле гей-клубов и набивающий морду как ему, так и любым кавалерам. Славе понадобилось несколько лет, проведенных вместе со Львом, прежде чем он вспомнил тот разговор с сестрой и переосмыслил его совсем иначе. Невольно вздрогнул: как проницательны и точны они оказались, еще понятия не имея, о чём говорят.
А через две недели он встретил этого джентльмена в гей-клубе: в белоснежной рубашке, отглаженных брюках, начищенных туфлях. Светлые пряди, уложенные волосок к волоску, пахли хвоей и древесиной.
- Он был как будто не отсюда, - скажет тем же вечером Слава Юле. – Как будто из какого-то исторического романа.
- Как настоящий джентльмен? – хмыкнет Юля.
- Как настоящий джентльмен, - кивнет Слава.
И, заранее зная, что скажет сестра (а она скажет, что от таких мужчин хорошего не жди), Слава пошёл на опережение: приблизился к ней и заговорщицки прошептал:
- Я думаю, что он притворяется.
- Притворяется джентльменом?
- Да. Я думаю, что он – нормальный человек.
- Почему ты так думаешь?
- Он очень стеснялся. И смешно шутил.
Юля закатила глаза, передразнивая:
- Очень стеснялся… Опять мальчик, который боится собак?
- Этот собак не боится… - задумчиво произнёс Слава.
- А кого боится?
- Себя, наверное.
Юля снова закатила глаза к потолку:
- Так это ещё хуже!
Он улыбнулся и доверительно сообщил сестре, что, кажется, влюбился – и это было последним, что он по-честному, без всяких недомолвок, рассказал Юле о нём.
Теперь и вспоминать смешно, как наивно всё начиналось. Он царапал их инициалы на старых партах колледжа: «С + Л», а в картины незаметно вплетал его имя: например, рисовал книжный шкаф, где корешки книг складывались в: «Л Е В». Больше всего на свете он хотел всего три вещи, и все три были связаны с ним: первое – уткнуться носом в его шею и глубоко вдохнуть, второе – потрогать его пресс, и третье – поцеловаться. Одна только мысль о последнем заставляла сердце выпрыгивать из груди: поцелуй с другим парнем казался таким запретным, что почти невозможным. Он переживал, что ни с кем не целовался раньше, и что Льву покажется это смешным или неинтересным – ну, что он такой неопытный в поцелуях.
Через месяц он всё это сделал – вдохнул, потрогал, поцеловал – и перешел на новый уровень мечтаний: о первом сексе. Трогать, целовать, прижиматься, гладить, входить – это всё, что он представлял перед сном, во сне и после сна. С этим он засыпал и просыпался. Но ещё выводил букву «Л» на ладони акварельными красками и дул, пока она не засохнет. Завел альбом, где рисовал только его портреты, а Юля, смеясь, называла это «альбомом, который ты ему никогда не покажешь». Смутившись, он завел еще один альбом, только гораздо меньше, который никогда не показывал и Юле тоже: там он рисовал его голым, еще в те времена, когда ни разу не видел его голым. Когда они целовались, он ощупывал его тело через одежду, а потом рисовал – по ощущениям. На области между ног всегда стопорился, потому что, конечно, её не ощупывал, и первое время оставлял это пространство недорисованным. Потом
