Контузия - Зофья Быстшицкая
— Не отступаемся, боремся, часто отдаляем конец. На то мы и есть. Дарим этим людям, изрезанным, часто искалеченным, восемь-десять лет дополнительной жизни.
— Это много.
— Конечно, это может быть целая вторая жизнь.
— Всегда столько?
— Не всегда. Но даже несколько месяцев что-то значат. Мы делаем много, не всегда можно победить неизвестное. Но мы делаем все, на что способна сейчас наука. Теперь многое иначе, чем было.
— Но ведь радикального средства нет.
— Это верно, часто нет гарантии полного спасения. Но новообразования у женщин, рано обнаруженные, как правило, излечимы. Да, большой процент.
— Значит, мы, женщины, обеспечиваем вам утешительную статистику? — спрашиваю я таким тоном, словно это он виноват, что у нас есть какой-то там шанс, а медицина стрижет на этом купоны, может козырять, внушая кому-то надежду. В чем смысл этой претензии? Видимо, я и впрямь неплохо себя чувствую и пора отсюда убираться.
— Конечно, женщины дают куда больший процент излечения, впрочем, это зафиксировано и в общем плане. Мы же не стоим на месте. А сейчас прошу вас надеть лифчик, чтобы шов лучше держался. И не так будет болеть.
Так он выпроваживает меня, уже далекий за темными стеклами. Бросает сестре чье-то имя, сейчас время осмотров, самое оживление в этом кабинете.
А я надеваю бюстгальтер в превосходнейшем настроении и отнюдь, как бывало, не расстроена по-репортерски, что собеседник не смог рассказать о своей работе что-то очень уж интересное. В конце концов, я завтра иду домой, я из этого выкарабкалась. Сумею съездить к брату, а еще встретить тех, с кем простилась в невероятный день. Как будто все это снится. Как будто я не в полном сознании. А в Познани какое-то семейное торжество, брат приглашал, он держит в памяти даты и юбилеи, а я сказала, что это невозможно, что я иду в анафемское место, потому что тогда это была правда, а теперь я могу быть там, с ними. Быть везде, где захочу. А брат скажет, что тут месса ксендза-парашютиста сработала. Чтобы я теперь могла надеть лифчик. Обычный лифчик не слишком искалеченной женщины. Скажет мне, что вот дошли молитвы куда надо, а я буду молчать и, может быть, подумаю, что есть в этом какая-то их правда. Важная, человеческая правда, от которой я отреклась.
ДЕНЬ ВЫХОДА
Ночь прошла, зыбкая от самого этого факта, словно мне было жалко ожидать сна. Больничная ночь вовсе не для всех людей пора забытья; здесь нет тишины, нет обособленности от всех остальных. Злые духи шастают по углам, иногда взлетают, бьют нетопырьими крылами и, держась на тяжких вздохах, вторят стонам, чтобы не смолкали, отвечают бормотаньем на бормотанье тех, кто в прорывах горячки во весь голос ищет ответа и не находит ничего, призывают темноту, чтобы хоть та что-то дала знать, взывают к мраку о своем недосказанном будущем. Тишина больничной ночи не обычная тишина, тут демон в любую минуту может упасть на край твоей постели — и ты уже не один с мучительным вопросом о своей судьбе.
Возле женщины, вчера оперированной, дремлет сестра, прикрыв ноги одеялом, это первая тяжелая ночь после схватки на скальпелях, оттуда слышно только бульканье дренажа, кипит в банке теплая вода, будто в чайнике на газе, а сама больная спит беззвучно, еще затянутая туманом наркоза, видимо, перепончатокрылые вампиры, посещавшие ее ранее, уже не имеют к ней доступа. Наверное, вчера и позавчера высосали из нее свою порцию крови и страха.
Утром мы обходим ее настороженно, всякое бывает; бывает и приступ плача и воплей, но она просыпается трезвая и мягкая, словно что-то совершила, кожа как у живого человека, значит перевалила то состояние, когда все колеблется на краю, иногда утрачивается равновесие, а сейчас вот знает, что сделала то, что хотела, что должна была — и может быть, поэтому теперь и покой.
Слышу слова одной из ранних санитарок, когда они уже бушуют, как обычно, наслаждаясь отчаянием нашего пробуждения, и голос ее полон зависти к той, что собирается после дежурства отбыть в свои пенаты: «Хорошая больная, хлопот никаких, и еще лишние деньги идут. Везет тебе, я бы тоже так хотела!» — «А ты, дорогая, лучше за мужем присматривай, если он ночью очень уж спокойный», — отрезает подружка, и общий хохот побеждает солидарность здоровья и силы, потом ночная дежурная шествует к двери, даже не взглянув на вверенное ее попечению ложе. Конец, дальше не ее дело.
Значит, для сестер здесь тоже есть везенье, вот такое изнурительное бдение на стульчике. Варианты восприятия жизни, какому же из них мы должны отдавать предпочтение? Какой мудрец скажет, от каких определителей зависит степень значимости?
А я сегодня ухожу отсюда. Мне приносят сумку, я швыряю в цветную мою подругу всяких скитаний все добро, принесенное сюда, которое должно было уберечь меня от чего-то, но от чего?
А соседки из обоих рядов, все, кто может смотреть, вновь взглядом ассистируют мне, а на что же еще смотреть, ведь только в моем углу что-то и происходит? Я чувствую эти взгляды на себе, на руках, на моей неуклюжей спешке, может быть, и сейчас они ко мне благожелательны, а может быть, ненавидят за каждое движение, которым я от них отделяюсь? Что в них сильнее? Не хочу я этого знать, ведь я же их запомню, не откажусь от этих дней, так что сейчас отпускаю им все их нехорошие мысли, сейчас я страшно милосердна — и мне даже немного стыдно, что это так легко дается. Поэтому я ворчу на все мое тряпье, демонстрируя этим, что вот и у меня свои неприятности с отбытием, но эти совы после долгих ночей, после долгих недель выучки набрались ума и теперь объясняют мне, что это такое. «Лотерея, матушка, раз так, другой — так. Раз человек готовится к долгому лежанию, тогда быстро выходит. Не с одной так было. Но вы это рекордно провернули. В четыре дня — и извольте домой! Это все из-за вещей, которые натащили. С самого начала хорошая примета!»
И так я стала еще одним доказательством действия сверхъестественных сил.
Но во всем этом все время доминирует чувство, что фильм крутится с конца. Сумка упакована. Ширма, мытье, сделать лицо, уже городское, для посторонних, для чужих, потому что здешние уже не чужие. И все еще на рассвете, и час почти тот же самый, здешний, как в тот день, слишком рано начатый.
В десять встреча с
