Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
– Ничего, Екатерина Андреевна.
Учительница шутливо погрозила Марине пухлым пальцем.
– Детка милая, мне кажется, ты не права. Мы ведь, учителя, тоже люди и все понимаем. Ты что ж думаешь, я молодая никогда не была? – (Марина иногда именно так и думала.) – Я тогда тоже считала – лучше всех все понимаю. Это как болезнь, свойственная всем детям. – Екатерина Андреевна меланхолично вздохнула, припоминая свою молодость. – Ах, дети, дети, если бы вы побольше доверяли нам, взрослым, от скольких бед мы смогли бы вас уберечь! – Она скользнула взглядом по Марининой фигуре. – Впрочем, в твоем случае это, может быть, даже уже и поздно. Но все равно – никогда не поздно обо всем рассказать! И вместе мы могли бы разрешить все твои проблемы! А эта ваша подростковая скрытность – она, знаешь ли, никого еще не доводила до добра!
– Да нет у меня никаких проблем!
– Да? А что это за мальчик целовал тебя сегодня возле школы? Да мне от одного взгляда на него сразу стало ясно, отчего ты вдруг так растолстела! Сразу все точки встали над «и»!
Марина молчала.
– Я гляжу, ты, милая моя, последний стыд потеряла! Ты хоть понимаешь, что в таком виде, как у тебя, не садятся за парту рядом с приличными девочками? Это ж до чего дошло! Совсем обнаглели! Беременными в школу стали ходить!
Тут Марина, видя, что терять уже явно нечего, процедила сквозь зубы, изо всех сил стараясь не разразиться злыми слезами:
– Я-то, во всяком случае, за партой еще помещаюсь, а вы вот…
– Ах ты дрянь такая! Я с ней по-доброму, хотела ей чем-нибудь помочь, а она!.. Вон отсюдова, проститутка, глаза твои бесстыжие! Чтоб я тебя тут больше не видела! Родители пускай за документами приходят! Опозорила всю школу и ходит как ни в чем не бывало!
– Да ради бога! – Марина неловким, каким-то ломаным движением пожала плечами, пытаясь изобразить полную беспечность. На самом деле все лицо ее пылало, на щеках выступили красные пятна. И когда на негнущихся ногах Марина выходила из кабинета, она все-таки не удержалась, схватила стоящую на одной из полок высоченную бутыль с саламандрой и ахнула ею об стенку. Вонь, визг, звон разбитого стекла – но все это было уже без Марины. Она как на крыльях слетела по лестнице, пронеслась мимо раздевалки, рванула на себя пальто, напрочь оборвав вешалку, и, не останавливаясь, пролетела дальше, на ходу засовывая руки в рукава.
Маринин портфель так и остался стоять одиноко в кабинете химии. Ну и фиг с ним. Из всего портфеля Марине было жалко только одной тетрадки, той самой, на обложке которой она, сидя на Сергеевой кухне, записала когда-то: «Воскресенье, 18 января, 11.30».
22
Марина поехала прямо домой – надо ж было пересказать маме все, что произошло, пока ей не позвонили из школы.
Дома, как назло, никого не оказалось. Дверь в родительскую спальню была распахнута, родительская постель удивляла живописным беспорядком. Фунтик радостно ткнулся Марине в ноги, она рассеянно подхватила его на руки, предоставляя ему тем самым возможность вылизать свое лицо. С губ потом долго не сходил пресный вкус собачьей слюны.
От нечего делать Марина начала выдвигать ящички маминого бюро. Там скопилось множество сокровищ – все, что мама успела привезти домой за годы экспедиций: засохшие травы, обломки кораллов, причудливые ракушки, птичьи яйца, разноцветные камушки и множество фотографий, по разным причинам не включенных в большой семейный альбом, лежащий на почетном месте в салоне на пианино.
Маринино внимание привлекла фотография молодого мужчины, чем-то похожего на испанца, с огромными, в пол-лица, темными глазами и жесткой, почти негритянской шевелюрой. Несмотря на всю экзотичность, в его облике чувствовалось что-то ужасно знакомое. Марина долго вглядывалась в это умное, волевое лицо, но так и не поняла, что в нем делало его таким родным и близким. Вслед за этой фотографией Марина наткнулась на какой-то изрядной давности документ. Кожаная обложка потемнела, бумага обтрепалась по краям. Это был заграничный паспорт, выданный, судя по надписи на обложке, аж в Мексике. Надпись была сделана на двух языках – английском и, по-видимому, испанском. Интересно, откуда бы взяться у них дома такой экзотике? На вид он был вполне настоящий. Насколько Марине было известно, никто из их семьи в Мексике, да и вообще ни в какой загранице никогда не был. Страшно заинтригованная, Марина раскрыла паспорт на первой странице и чуть не выронила его от изумления: паспорт был выдан пятнадцать лет назад на имя гражданки Мексики Мендозы Марианны. В нем стояла дата ее, Марининого рождения, и приклеена фотография. С фотографии на Марину смотрела она сама в двухлетнем возрасте. Ошибиться было невозможно – точно такая же карточка хранилась у них в семейном альбоме. Марина сдавленно ахнула и выронила паспорт на пол.
Дожидаясь прихода мамы, Марина понемногу пришла в себя. Она пошла на кухню, разогрела найденные в холодильнике остатки супа, тщательно вымыла за собой посуду, протерла стол и плиту, на которую случайно попало несколько капель. Домашние дела помогали отвлечься от бури, бушевавшей в Марининой душе. «Кто же я, кто я на самом деле?» – без конца спрашивала она себя.
Время, однако, шло, а родители все не появлялись. «Куда они девались, в конце-то концов?» – подумала в раздражении Марина, протирая от нечего делать пол в кухне и в коридоре.
Потом она зашла в бывшую свою комнату. Все было в абсолютном порядке – книги, одежда, даже игрушки, в которые Марина давным-давно не играла. Она покатала кукольную коляску со спящей в ней плюшевой лисичкой.
– Лиска Алиска! – шепнула Марина в выцветшее бархатистое ушко и испуганно зажала рукой рот. Что же она, совсем, что ли, с ума сошла? Сама скоро мамой станет, а все туда же, как маленькая. Услышал бы кто-нибудь, вот стыдно-то было бы!
Часы на кухонной стене пробили полшестого.
«Так я, чего доброго, не успею к Ане в больницу! Туда ведь довольно далеко ехать, и дорогу я точно не помню. И кто его знает, до скольких там посещения?»
Раздражение на родителей сменилось злостью. Ну где их черти носят? Совсем с ума посходили с этой своей нержавеющей любовью!
Решив больше не дожидаться, Марина быстро оделась и вышла на улицу. Уже давно стемнело, горели фонари, и ярко сверкали в морозном небе рассыпаемые трамваями искры.
23
К Ане Марину не пустили.
– Она не хочет никого видеть, – объяснил Марине лечащий врач,
