Лето прошло - Ольга Владимировна Шлихт
А начался тот день так. Ночью спала всего ничего, с пяти до восьми. За завтраком Оксана со смехом рассказывала, как пошла ночью попить на кухню и чуть от страха не умерла, застав там Вадима. Тоже жажда замучила! И именно тогда, когда я спала. Зачем рассказала – понятно. Объяснение его отсутствия в постели, если бы я проснулась. Она пока что делает вид, что подыгрывает Вадиму. Щадит жену, то есть меня. Так ему должно казаться. А на самом деле специально грубо играет, чтобы мучить меня. Потом Вадим поехал на работу и захватил Оксану, которой якобы обязательно нужно было на какую-то дурацкую распродажу, куртку купить. Вадим сказал даже с обидой какой-то: «Да неужели вы себе позволить не можете просто так купить – не на распродаже?» Вот так! Ему уже неловко за ее «бедность», он уже чувствует ответственность! А она специально на жалость бьет. В любом случае он ей открыл дверцу и потом сел сам. К ней! На заднее сиденье! А если едет со мной, всегда садится впереди, рядом с шофером! Какие еще нужны доказательства? Почему я не заорала, не выволокла ее из машины? Я помахала им вслед! Почему Оксана не взяла мою машину?
В таком вот ужасном состоянии я отправилась к Тане в город, когда водитель Вадима меня забрал. Лучше бы легла поспать, но уж слишком мне было плохо, надо было выбраться, отвлечься. Всю дорогу делала вид (без труда), будто дремлю, чтобы водитель не приставал с болтовней. Как всегда, проезжали мимо церкви над прудом, красоты необыкновенной. День был пасмурный, моросил дождь. Промелькнуло: на обочине возле церковного сквера – джип, дюжий мужик с бритой головой, возле ног – две маленькие жалкие собачки, пестрые дворняжки. Он их заманивал внутрь, открыл дверцу. Дома у него две, три бойцовские собаки. Привезет им пестрых дворняжек, отдаст на растерзание, для тренировки.
С Таней действительно что-то происходит. Она была колючая, даже злая. Демонстративно молчала, ждала от меня чего-то. Потом ни с того ни с сего начала укорять, что я ничего не рассказываю о себе, а только ее слушаю и выпытываю. Что раньше я другая была. Когда это раньше? Сейчас вот подумала: Таня права. Но какая разница – раньше была такая, сейчас другая. Господи, про школу, что ли, вспоминать? Я тогда очень много читала. Даже диссертацию Чернышевского о красоте. Мне не понравилось. Примитивно как-то написано, грубо. Это как сейчас о любви пишут, будто люди друг друга по запаху выбирают. И с Таней многим тогда делилась. Интересно, что она вот стала учителем русского и литературы, а я непонятно кем. Это притом, что Таня, если честно, литературу совсем не понимает, не чувствует. Зато по русскому – что ни спроси, моментально разъяснит.
И когда в институте училась, я многое Тане рассказывала. И потом, когда были выкидыши. Плакала, жаловалась. И когда папа с мамой были живы, и когда погибли. Рыдала так, что охрипла. Лицо опухло. А когда они погибли – и правда, перестала. Осторожность какая-то появилась. Не то я сломалась, не то окрепла. Как будто что-то поняла, самое главное. Не могу больше нутро наружу выворачивать. Даже в подушку не плачу. То, что внутри меня, никому нельзя показывать. Я сама себя боюсь. Это без последнего года, без Оксаны началось, а уж с ней – тем более.
Таня мне выговаривала, я сидела, молчала, не защищалась. Слезы подступили, но так и исчезли. Как будто я прощалась с Таней, но мне было почти все равно. Она ведь не может мне помочь.
У двери не обнялись, смотрели в сторону. Осенило – теперь им ничего не стоит подкупить Таню. Я имею в виду, не обязательно за деньги. Получается, хорошо, что я ей не раскрывалась. И мне стало уже не все равно. Таня представляет для меня опасность. Теперь у меня никого нет.
На обратном пути заехала в магазин. Большой, светлый, дорогой. Там отвлеклась немного. Люблю разглядывать упаковки. Из чего сделано, нет ли химических добавок, консервантов. Все-таки хорошо, что мы богатые. Лица кругом, конечно, противные, надменные. Много тут просто глупых. Покупают, к примеру, дорогих пухлых белых кур, которые никогда солнца не видели, толстели насильно, в мучениях, в тесноте. Или ядовито-зеленый торт в половину зарплаты уборщицы. Но я-то здесь, чтобы принять привет зеленого луга с ромашками и клевером. Горы, долины, ручьи. Там бродят счастливые мирные коровы, вымя которых неспешно набухает сладким молоком. Козы с умными глазами, хлопотливые пестрые куры рождаются, чтобы дышать свежим ветром и бегать за богом, за его зерном и хлебом, не зная, что это бог. Придет час, и бог пошлет их на смерть. Но она будет быстрой и близкой, до нее не надо будет добираться в вагонах и грузовиках. Страх не растянется ожиданием, сожмется в секунду. Лучший конец! Счастливый конец! Надо уметь искать значки биологических продуктов, моих друзей и союзников. Я купила сырое молоко, швейцарский сыр и французские яблоки. Сырое молоко из автомата: надо поставить внутрь пластиковую бутылку, нажать одну кнопку, чтобы бутылка промылась, нажать другую кнопку, чтобы полилось молоко. Молочный автомат появился недавно. Если бы папа был жив, он наверняка поставлял бы для него молоко. Еще купила австралийскую говядину. Я-то мясо не ем, но невыносимо видеть Вадима и Оксану, уплетающих свинину. Пожирают замученных душной теснотой, умных, как собаки, свиней. И Саша с ними заодно. Хотя – привезу я говядину, пропитанную свободой, а Вадим – отборные куски узников с нашей свинофермы. Потому что он любит свинину.
Когда стояла в кассу, вошла женщина с мальчиком лет восьми и охранником. Очень красивая, ухоженная блондинка. Мальчик нервный, дерганый. Охранник не отставал, оглядывался. Сердце схватило. Сейчас будет нападение. Стрельба. Мальчика похитят, отрежут ухо.
В машине сказала водителю: «Поехали за Вадимом». Такая была договоренность. Забрать его по дороге домой из офиса. А водитель: «А он сказал, что на такси вернется». Я еду с дурацкой говядиной, с молоком, а они там вдвоем, без меня. Вадим так специально задумал, раньше меня вернуться. Надеялся, что я у Тани подольше побуду, как всегда. Вернулся уже! Вместе с Оксаной! Забрал ее по дороге.
Водитель гнал, как всегда, беспардонно, грубо. Мне всегда кажется, что он специально для меня особенно выламывается, хочет поразить. Это мне должно даже льстить как женщине. Но я изо всех сил
