Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич
Не зарезал мгновенно, без слов — потому что я всё же его уважал, несмотря на презрительный тон, на пощёчины фраз.
Он кивнул: «Молодец! Вправду жаль, что не можешь стать сыном. Не хотел я рассказывать — тут действительно наши дела. Но тебе говорить — так уж всё!» И такое сверкнуло в глазах! «Там, на западе, где кончается суша, за Столбами Мелькарта — я старался посеять раздор, высечь искры войны. И сумел. Нет, рознь зрела и так — но я всё же помог. И сразились племянник и дядя, король и инфант. Как у вас, на другом конце света! Как Хой-ди и Чжу Ди. Да, стремление к власти едино для всех — и здесь форма Земли не важна! Победил у вас — дядя. Тут — племянник. И дон Педру — брат Энрике, помогавший ему в мореходных делах, управляя страной при тогда молодом короле — пал в бою. Но страна не распалась, и стремление вдаль — не ушло. Вот отличие в чём: воля масс — и каприз одного человека. В Поднебесной в моря устремлялись Чжу Ди и Чжэн Хэ. Здесь же — целый народ. Как ему помешать? Но я сделал, что смог. Я внушал и учёным мужам и торговцам, и картографам и морякам: нет на запад пути! Не доплыть никуда. Ураганы и гибель — и бескрайнее море. И на юг далеко не уплыть: унесёт и утопит. Да, доплыл Бомилькар — и на запад доплыл, и на юг — и до вас! — он иль память о нём! Но об этом — молчок. Пусть не знают про оба пути — и сидят в ограниченном мире — и никто ни к кому не плывёт! Я закрыл им дороги, обманул, напугал — и вот этим вам как-то помог. Вы сюда не пришли, но и к вам не придут. Уплатил я свой долг. И не столь уж краснею под взглядом Чжэн Хэ иль Чжу Ди. А вот взгляд Бомилькара разит. Черноглазый и страшный, финикиец кричит: „Я — забытый в веках! Ты стёр память, зарезал мой подвиг и труд. Будь же проклят вовек! Пусть забвенье тебя поглотит!“ И он прав. И я лжец. Тут — действительно лжец — как и ты с самозванцем Хой-ди!.. Лжец — лжеца… Нет, двойного, тройного лжеца! Есть ещё один голос. Монах. Тот, рискующий жизнью, давший мне Аристарха… Я, вернувшись, искал. Не осталось следов. И, похоже, след — кучка золы. Вместе с книгой. Но зола вопиет: „Ты иуда! Ты предал меня. Я раскрыл тебе мир, чтоб ты людям раскрыл. Ты же им закрываешь пути. Будь же проклят навек!“ Так два голоса вторят друг другу, а им вторит Чжэн Хэ. И я проклят навек… Убивай же скорей! Не тяни!» А потом вдруг вскричал: «Погоди!» И я видел, как губы набухли словами, — только зубы сомкнулись — аж послышался скрип — и словам не пробиться сквозь щит! Он пытался сказать — раз, и два — но усилием воли затыкал себе рот. А потом стал ходить. От стены до стены. Повернёт — и назад. Круг, второй, третий, пятый… И внезапно рванулся ко мне — я и глазом моргнуть не успел — он и вправду опасный противник в бою! — и, схватив за грудки, заорал: «Нет, скажу! Всё ж скажу! Перережь их пути, продолжай мой обман! Дам тебе имена — и достойных и мудрых, и лгунов и убийц. Будешь сеять раздор и обман — и закроешь им путь в океан!.. Да кого я учу! Сам умеешь не хуже меня. Сотворил лже — Хой-ди. Прегради путь дракону!»
Бил неистовый взгляд, бил неистовый крик — и в ответ — на надрыве, в диком грохоте сердца, в напряженье всех жил — я ему проорал: «Никогда!» Отцепил его руки — резким, грубым рывком, отшатнулся, коснулся стены — и всем телом отчаянно вжался в неё — а потом очень тихо, спокойно сказал: «Никогда! Я пытался послать корабли в океан — а ты просишь: „Сожги корабли!“ Может, в чём-то ты прав — только я не помощник тебе. Пусть что будет, то будет. Кто плывёт, тот плывёт. Я не стану тобой. Извини».
«Это ты извини. Я неправ. Ты стремишься открыть людям мир. Я пытаюсь закрыть — опасаясь их злобы. И нельзя из борца за свободу делать стража тюрьмы. Хоть обычно он сам, победив, быстро строит тюрьму и становится там палачом. Ну, да мы не об этом! А кто прав, кто неправ — время вряд ли ответит. Будут дальние страны, чудеса героизма, реки крови, величье держав — и крушенье держав, расширенье границ — и несчастье для втоптанных в грязь. Нет — в кровавую грязь».
Подошёл, опустил мне сочувственно руки на плечи: «Выпьем, друг!», — и шагнул, взял две чаши — из нашей страны. И поставил на стол, и наполнил вином — тёмно-красным, как кровь. А потом, как отец или брат — старший брат — он погладил меня по седой голове: «Славный мальчик. Как жаль, что не стал моим сыном! Что же — выпьем за нас, за величье, ушедшее в прах — и за то, чтобы наши миры — и другие, которые есть — плыли в море судьбы, не мешая друг другу — а любуясь красой парусов, салютуя из пушек, учась — и в единстве — но всё же в различии — делали жизнь интересной и яркой — достойной людей. И чтоб пушки служили лишь для этих салютов!.. Сказки. Очень жаль, что лишь сказки. Только перед уходом в не менее сказочный мир — мир теней — мир, которого нет! — всё же выпьем за сказку! И за то, чтоб она не сбывалась кровавою былью!» Как красиво, достойно… Безнадёжно и страшно… И спасенью не быть!
Неужели же
