Белая книга - Алексей Р. Френкель
За дверью гремел Accept. И под их Metall Heart я, неловко тыкаясь, спотыкаясь, торопясь, не понимая, понимая, постигая, поражаясь, увлекаясь, делая неправильно, правильно, больно, приятно, в такт с Accept, не в такт; Удо хрипит, я хриплю вторым голосом, первый голос — ее: еще, еще; хаотическое соло гитары Хоффмана висит в воздухе; еще, еще. Всё. Бетховен, «К Элизе», сыгранная на перегруженной гитаре, на стиральной машинке Indesit, в ванной не помню чьей квартиры; сердцебиение, как бомба замедленного действия, рычит Удо; уж сколько их упало в эту бездну, говорит Цветаева, Антон Павлович уверяет, что диван очень неудобная мебель и что его — диван то есть — обвиняют в блуде чаще, чем он того заслуживает; барабанщик стучит коду, а нет, это стучат в дверь, кому-то приспичило в туалет; мы вытаскиваем себя и свою одежду из бездны; «Бетховен», — благодарно хриплю я; «А меня Катя зовут», — смеется надо мной Катя; сначала в бездну свалился стул, говорит Бродский.
Идеального отчаяния, как мы знаем, не бывает. Идеальной любви не бывает. А вот идеальная бездна существует. Ванная не помню в чьей квартире — идеальная бездна.
Не убий, не укради, no smoking
Мы с гирями начали составлять мысленный плейлист моих девчонок. Ну как моих. Некоторые из них даже не знали, что они мои. Многие наверняка давно забыли, что они были моими. Я же помнил и сейчас перебирал их, как четки. Самое то, сидя в одиночестве в баре в свой день рождения.
Инна Jethro Tull; Маша Жан Мишель Жарр, Oxygene; Лена Pink Floyd. Таня тоже Pink Floyd, кстати. Только Wish You Were Here. Лена — та The Dark Side. Ирка Kenny G — кукольная, насквозь фальшивая девчонка, как и музыка этого Kenny G. Еще одна Ирка, только Black Sabbath. Параноидальная девка. Верка — моя любимая головная боль. Я так и звал ее — в честь единственного сольного альбома великого басиста великих Rush. Альбом, кстати, говно. Да и Верка была еще та штучка. Марина Том Уэйтс. Трахаться под Bad Liver and a Broken Heart — это была ее идея. «Я любил немногих. Однако — сильно», это Бродский обо мне сказал. И о моем плейлисте. А, да — Надя «Болеро». Она, как и Равель, настаивала, чтобы произведение исполнялось в постоянном темпе, без ускорений и замедлений. А у меня — ну, как говорила Надя — Шнитке какой-то. В общем, с Равелем у меня мало что получилось. Ну и с Надей тоже. А еще Марина. Еременко. Фамилия ее не Еременко была, конечно, но для меня — Еременко. Она была старше меня, и она умела все, что есть смысл делать в постели, а я умел только читать стихи. Из предварительных ласк я тогда умел только подносить к ее сигарете зажигалку, оберегая огонек другой рукой. И то не всегда получалось. Но я читал ей стихи Еременко — короля поэтов: я женщину в небо подбросил — и женщина стала моя. Так и произошло. Ну, в смысле я ее в небо подбросил, и она стала моя. Марина. Еременко.
Пьяная память подобралась к Даше, и гири стали абсолютно неподъемными. Waltz for Debby Билли Эванса. «Может, ты перестанешь трахать мне мозги и трахнешь меня по-настоящему?» — спросила тогда Даша. Интересно, что сказала Ева Адаму, когда откусила яблоко? Наверняка что-то подобное. А потом появился ты и выгнал влюбленных из рая квартиры на метро «Сокол».
Музыка замолчала. Водка закончилась. Хотелось курить и сдохнуть. Но курить — больше. Я вытащил сигареты, но бармен молча покачал головой. «Ну да: не убий, не укради, no smoking», — пробурчал я и пошел к выходу из бара.
Интересно, а у тебя на небе курить можно? Наверное, да — иначе откуда там облака?
Проклятие белой зажигалки
За дверью бара Иерусалима не было. Была та самая огромная круглая комната с тысячью одинаковых дверей из моих снов. Иногда я думаю, что Иерусалима вообще нет. Он нам снится — каждому свой. А вот та огромная, стерильная комната размером с мир — есть. Я бесконечно долго шел по бесконечному кругу одинаковых дверей и бесконечно долго искал зажигалку в своих карманах. На каждой двери была табличка с надписью — она загоралась, когда я подходил, и потом гасла. Роберт Джонсон, Брайан Джонс, Джими Хендрикс, Дженис Джоплин, Джим Моррисон, Рон МакКернан, Дэвид Александр, Пит Хэм, Гэри Тэйн, Александр Башлачёв, Игорь «Чума» Чумычкин, Курт Кобейн, Эдуард «Рэдт» Старков, Евгений «Махно» Пьянов, Джереми Уорд, Александр «Корж» Коржов, Эми Джейд Уайнхаус, Томас Фекет и еще множество имен, которых я не знал. Я сначала не понимал, что это все значит, но мне Егор объяснил. Летов. Ну не сам, конечно, кто-то «Харакири» по громкой включил:
Сид Вишес умер у тебя на глазах
Джон Леннон умер у тебя на глазах
Джим Моррисон умер у тебя на глазах
А ты остался таким же, как был…
А может, это и сам Егор был. Не знаю. Стерильность этого места стирала меня шаг за шагом, как ластиком; бесконечность поглощала, засасывала, и я судорожно искал зажигалку, чтобы хоть за что-то зацепиться. Голова кружилась, надписи слились в одну, вот только я никак не мог разобрать, что там написано.
— Тут и твоя комната есть, — негромко сказал мне ты, выходя откуда-то из-за угла круглой комнаты. Ты — это Бог.
— Вот только ты пришел рано, так что она пока закрыта, — добавил твой второй, прикрывая дверь — кажется, ту самую, что стояла тогда на песке. Ну, когда вы мне в первый раз разрешили отвечать на письма — официально и все такое. И кофеварку Bosh подарили.
Твой второй толкал перед собой тележку из супермаркета, в которой были навалены таблички. Порывшись в куче, он вытянул оттуда железку с моим именем и протянул мне.
— Возьми на память. Сувенир. Можешь на холодильник повесить, она с магнитиком.
Я молчал. Второй пожал плечами и швырнул табличку обратно в тележку.
— Ты зажигалку искал? — спросил ты.
Я хотел ответить, что искал Дашу, но стерильность успела стереть мой голос.
— Где-то была, — по-своему понял ты мое молчание и вытащил из кармана белый пластиковый Bic, — только тут курить нельзя.
— А еще убивать, красть и прелюбодействовать, — весело добавил второй.
— Хотя похер, — ты махнул рукой, и мы поехали. Ну то есть закурили.
Стерильность
