Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
— Но что он, собственно, сделал ужасного? — спросил седоусый инженер Макаренко. — Спасал свою жизнь? Что же тут подлого? Может быть, многие из нас на его месте поступили бы не лучше.
Но все напали на старого Макаренко.
— Как что сделал? — кипятилась Мери Дугинская, очаровательная дама, младшая сестра хозяйки. — Пользуясь своею силою, он отталкивал женщин и детей и один из первых бросился в спасательную лодку! И вы хотите его оправдывать! Дети и женщины многие погибли, а он спасся. Это ужасно!
И все, кроме Макаренко и одной девушки, почтенные господа и милые дамы согласным, хотя и нестройным хором дюжины голосов, восклицали:
— Возмутительно!
— Низко!
— Омерзительно!
Доктор Полонный авторитетно сказал:
— Никто после этого не подаст ему руки!
И все согласились с ним, — все, кроме Макаренко. Хитро улыбаясь, Макаренко крутил седые длинные усы и насмешливо посматривал на разгорячившихся собеседников. И еще молчала красавица Катя, молодая девушка, хозяйкина дочь. Она стояла у широкого окна, не принимала участия в разговоре и смотрела на пламенно-цветущие розовые кусты в саду и на мерно вскипающие за садом и за пляжем широкие морские волны. Макаренко спросил ее:
— А вы что скажете, Катерина Львовна? — И, подмигнув хозяйке, сказал вполголоса. — Как время-то идет! Выросла девочка, уж и неловко называть ее Катею.
Хозяйка, не отвечая, стала смотреть на дочь, и на лице ее было так много любезности, — к гостю, — и ласки, — к дочери, — словно она усиленно старалась скрыть, что слова Макаренко ей не понравились.
Катя медленно отвернулась от окна и сказала неторопливо, глубоким и звучным голосом:
— Я думаю, Ронин и сам понимает свое положение и вряд ли станет показываться в нашем обществе. Ему лучше уехать отсюда.
— Не будет показываться, вы думаете? — спросил Макаренко. — Ну а если кто-нибудь его пригласит?
Катя молча пожала плечами и опять отвернулась к окну. Ее молчаливость никого не удивила: она пользовалась репутациею девицы спокойной и неболтливой. Но зато многие подумали, что обращение Макаренко к Кате очень бестактно: всем было известно, что Ронин ухаживал за Катею и что в этом доме он был хорошо принят. И потому поспешно заговорили о другом.
Прошло несколько минут, и уже забыли о Ронине. И вдруг впечатление разорвавшейся бомбы произвели тихие слова появившегося в дверях лакея:
— Алексей Павлович Ронин.
Катя вздрогнула и совсем близко приникла к окну. Доктор Полонный проворчал:
— Ну и наглец!
Дамы и мужчины переглядывались и пожимали плечами. Елена Моисеевна побледнела и не знала, что сказать. Ее муж, великолепно выхоленный и вскормленный человек, беспокойно задвигался в своем кресле. Прошло полминуты неловкого молчания, и вдруг Климентович, как будто сообразив что-то, торопливо и смущенно сказал лакею:
— Просить.
Все посмотрели на него с удивлением. Даже Катя на миг показала гостям раскрасневшееся лицо, быстро глянула на отца и усмехнулась не то насмешливо, не то смущенно.
Когда лакей скрылся за синею портьерою, Елена Моисеевна воскликнула:
— Лев Маркович, зачем ты велел его принять! Никто здесь не хочет быть с ним вместе.
— Ну, и мы это ему покажем, — все так же смущенно говорил Климентович.
Его великолепная, рослая фигура словно уменьшалась и сжималась, и он смотрел куда-то мимо людей, словно произнося речь во враждебно настроенном собрании.
Макаренко говорил, хитро посмеиваясь:
— Нельзя не принять, уж раз что сами приглашали.
Елена Моисеевна воскликнула с деланным ужасом:
— Лев Маркович, что я слышу? Неужели это правда?
— Душа моя, — оправдывался Климентович, — я встретился с ним в парке, совершенно неожиданно. Он сам ко мне подошел, и я так растерялся от неожиданности…
— Ну довольно, он идет, — сказала Елена Моисеевна.
Все настороженно замолчали. Было жуткое ожидание скандала, и под притворно равнодушными лицами гостей закипало злорадство.
Катя еще раз глянула на гостей и тихонько рассмеялась, заглушая смех приложенным к губам платком.
В гостиную вошел Алексей Ронин, молодой, красивый человек, с тою свободою и легкостью движений, которыми отличаются преданные спорту люди. Быстро глянув решительными, упоенно наглыми глазами на всех собравшихся здесь, он неторопливо подошел к Елене Моисеевне, поцеловал ее руку и заговорил спокойно и уверенно, как будто ничего особенного в его жизни не произошло, — заговорил те легкие и простые фразы, которые не сочиняются заранее, приходят в голову сами собою и так же легко потом забываются, оставляя за собою впечатление приятной беседы.
С тем же спокойствием, с тою же уверенностью обратился он потом и к другим. Как бы следуя примеру хозяйки, все отвечали на его привет с обычною светскою любезностью.
Ронин подошел к Кате. Она холодно поклонилась ему, едва на миг оторвавшись от созерцания широкого морского простора.
— Любуетесь морем? — тихо спросил Ронин.
Гости, разговаривая между собою, исподтишка наблюдали за ними.
Катя молчала. Ронин говорил:
— Я понимаю, почему вам нравится смотреть на эти волны. Волны лучше людей.
Катя вопросительно глянула на него.
— Они равнодушны, — продолжал Ронин, — им все равно, но они никогда не изменяют своему закону, своей воле и не могут изменить. Их непреклонность так прекраснее людской неискренности.
Катя засмеялась. Смех ее звучал хрупко и нервно. И вдруг стало заметно, что она очень взволнована.
Преодолевая волнение, задерживая дыхание в поднявшейся груди, Катя сказала:
— Что ж, скажите вот этим людям, что вы думаете о них и о волнах. Это им будет интересно.
— Слушаю, — сказал Ронин, наклоняя голову.
Он обернулся к Елене Моисеевне. Заметив, что он хочет говорить, все замолчали, и у всех в глазах было жадное и нетерпеливое любопытство. Ронин сказал громко:
— Екатерина Львовна выразила желание, чтобы я рассказал о том, как мне удалось спастись при этом ужасном кораблекрушении. Когда-нибудь я это исполню подробно и точно. А теперь ужасы этой ночи так еще живы в моей душе, что я не могу рассказывать связно.
Доктор Полонный угрюмо проворчал что-то. Ронин повернулся к нему, и казалось, что его нагло-спокойный взор закупорил во рту очаровательного доктора все те слова, которые он собирался сказать. Ронин продолжал, гипнотизируя доктора прозрачно-ясными, словно пустыми глазами:
— Я хорошо знаю, что многие меня осуждают. Но скажу одно, — я увидел в эти страшные часы такие картины людского озверения…
Катя перебила его:
— Героизма, хотите вы сказать! — пылко воскликнула она.
Ронин на мгновение потупил глаза. Было жуткое молчание, и почти слышно стало, как расклеиваются уста освобожденного от тягости упорного взора доктора. Но не успели расклеиться. Ронин тихо заговорил:
— Героизма! Да, если хотите, были и трогательные примеры героизма. Герои погибали, спасая слабых и робких. Да, что было, если вы хотите это знать. И вот поэтому, что были погибающие герои и спасающаяся дрянь, никому ни на что на свете не нужная, вот потому я почувствовал такое презрение к этим спасающимся, что решил…
— Не быть героем? — прервала его вопросом Катя.
Ее щеки багряно пылали. Ронин усмехнулся, быстро глянул на нее упоенно-наглыми глазами и решительно сказал:
— Да, не быть героем.
И у него был такой вид, словно он принял вызов на бой и уверен в победе.
Катя обвела глазами всех бывших в комнате. Сквозь застилавший ее глаза багровый туман она видела знакомые лица, — и все они теперь смотрели на Ронина с внезапным сочувствием. Смотрели почти угодливо. В поднявшемся смутном гуле голосов, звучавших льстиво, не послышалось ни одного негодующего крика.
Катя различала отдельные фразы:
— Помилуйте, перед ним вся жизнь…
— Молодой, богатый…
— Погибать — из-за чего?..
Сам доктор Полонный потерял свою самоуверенность, забыв свою угрюмость, и его наконец расклеившиеся губы сложились в липкую, благожелательную улыбку.
Тихо-тихо, вся дрожа от злости, сказала Катя, — так тихо, что только Ронин мог ее слышать:
— Вы знаете, что сделали выбор между героизмом и подлостью.
И в эту минуту она любила себя, потому что голос ее не дрожал, глаза были гневны и темны и она знала, что она прекрасна, как лицо воплощенной в красоту совести.
Но не смутился Ронин. Так же тихо, как она, отвечал он ей:
— Я — смелый человек. Я сделал выбор, который даст мне долгую и счастливую жизнь. И никто не посмеет повторить мне то, что вы сказали.
Катя быстро отвернулась от него, вышла на террасу, сошла в сад. За нею звучали оживленные голоса.
Катя знала, — Ронин сумеет победить общество, которое вздумало было его презирать. Покорить не теми глупыми и подлыми словами, которые сумеет придумать и сумеет сказать, а просто тем, что он богат, молод и самоуверен до наглости. Но чего же стоят эти люди и как с ними жить?
