Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

Когда истаял последний кристаллик яда, Елену вдруг потянуло выпить этот отравленный напиток. Она поднесла горлышко бутылки к губам и стала медленно приподнимать ее дно. Но едва только слащавая, жгучая жидкость смочила Еленины губы, Елене стало противно и страшно. Она поставила бутылку на стол и стала прислушиваться к своим ощущениям.

Горло ее сжималось, ноздри трепетали от противного запаха, ноги дрожали. Если бы не стул близко, Елена упала бы на пол.

Она сидела, прижимаясь к спинке стула, смотрела прямо перед собою напуганными глазами и думала, что уже отравилась и что сейчас умрет.

Но это неприятное ощущение судороги в горле скоро прошло. Только еще сердце долго продолжало биться быстро и неровно.

На другой день после завтрака Елена собралась на свою обычную уединенную прогулку. Она повязала, голову красным шелковым платочком и, поглядевшись в зеркало, нашла, что это к ней очень идет. И точно, в платочке она была чрезвычайно мила. В руки Елена взяла плетеную корзинку с дужкою и с прикрепленною веревочками крышкою. В этой корзине еще с вечера были припрятаны Еленою жареная курица в бумажке, сверток с пятком маленьких свежепросольных огурцов и бутылка отравленной водки. Еще раз кинув на себя взгляд в зеркало, Елена улыбнулась своему отражению и отправилась в лес.

Скрынина в тот день с утра не было дома, — все дела, и все неотложные! А Пасходин в последнее время не приходил ни к завтраку, ни к обеду: Елена перестала уговаривать его не убивать себя, и уже он стал думать, что у нее дурной характер и холодная душа. Никто не мешал сегодня Елене. И по дороге не встретился ей никто надоедливый и привязчивый, кто бы мог вздумать провожать ее. Впрочем, по той дороге, которою ходила в лес Елена, дачники не прогуливались.

Такой же был опять ясный день, как и вчера. И душа Елены была спокойна. Ни о муже, ни о босяке Елена почти совсем не вспоминала. Почему-то вставали в ее памяти картины из милого детства.

Когда Елена подходила к своему любимому месту в лесу, какое-то невнятное движение в кустах заставило ее чутко насторожиться. Чувствовалось, что кто-то там таится, ждет, подстерегает. Но страх, охвативший Елену, был только мгновенным. Она догадалась, что это ее вчерашний друг, что он сам боится ее предательства и что никого другого здесь нет. Елена крикнула громко и весело:

— Ау, миленький, где ты? Выходи, я одна.

Несколько минут продолжалось осторожное молчание. Наконец, убедившись, что Елена никого с собою не привела, босяк вышел из-за кустов. Такой же веселый, как вчера. Он хохотал и хрипло говорил, беспрестанно ввертывая скверные словечки:

— Притрепалась, стерьва. Не надула, размилашечка. Ишь ты! Ай меня полюбила, стерьва? Ну и баба.

— Как не полюбить, миленький! — весело говорила Елена. — Вот, и сама притрепалась, и водочки тебе принесла, и курицу.

Босяк захохотал от удовольствия, выкрикнул несколько чрезвычайно крепких слов и так сильно шлепнул со всего размаху ладонью Елену по спине, что она ахнула и упала.

— Эх ты, размилашка, от пинка валишься! — крикнул босяк, нагибаясь к Елене.

Она не ушиблась, — оперлась локтями в мягкую землю. Корзина выпала из ее рук, но ничто из корзинки не вывалилось, — крышка ходила туго.

Оборванец повернул Елену за плечи лицом вверх и облапил ее. И опять, счастливая насилием, Елена затрепетала в объятиях молодого оборванца.

Оборванец отошел и стоял в стороне, искоса поглядывая на Елену. Она села и дрожащими пальцами поправляла прическу.

— Ну, где ж водка? — сипло спросил босяк. — Принесла, так подавай.

— Сейчас дам, — сказала Елена. — Вот, возьми.

Открыла корзинку, достала бутылку, протянула ее босяку. Тот радостно пошел было к Елене, но вдруг остановился, нахмурился, решился покуражиться. Лицо его приняло надменное выражение, и он закричал визгливо и сипло:

— Стерьва, порядка не понимаешь! В ноги кланяйся, проси умильно: государь мой, удал добрый молодец, прими винцо казенное от рабы твоей, изволь, сударь, выкушать на доброе здоровьице.

Елена встала, улыбаясь, и сказала:

— Миленький, как же я кланяться стану, коли у меня бутылка в руках? Ты бы бутылку сперва взял.

— Давай, — с деловитым видом сказал босяк. — Ну, кланяйся.

Елена поклонилась ему в ноги, проговорила, стоя на коленях подсказанные ей слова, еще раз поклонилась и, не поднимаясь с колен, смотрела на босяка. Он проворно и ловко вытащил грязными пальцами пробку из бутылки. Нюхнул, и опять блаженная улыбка засияла на его губах, и лицо его стало детски ласковым. Он говорил:

— Эх, хорошо! Догадалась, что принести, стерьва полоротая! Уважила. Ну, что на коленках стоишь? Покланялась, и будет. На, выпей.

Он поднес бутылку к Елениным губам. Елена упала на землю и захохотала. Она лежала на спине раскрасневшаяся и смотрела, не отрываясь, на босяка.

— Ну, чего ржешь? — спросил он. — Что-то ты уж больно весела. Не колочена живешь, набалована, размилашка.

— Я не пью водки, глупый, — говорила Елена, вытирая на глазах слезинки, выступившие от смеха. — На что мне водка? Я и так живу веселая.

— Не пьешь? — недоверчиво сказал босяк. — Ну и дура. Да ты хоть пригубь.

Елена вспомнила вчерашние ощущения. Сказала.

— Да я бы пригубила, коли велишь, только боюсь, голова болеть будет.

Босяк подумал и решил:

— Ну, не хочет и не надо. Кума пеша, куму легче. Не пьешь, — мне больше останется. Чем закусить-то? Огурчика свежепросольного не захватила?

Елена села, поправила волосы. Потом достала со дна корзины сверток с огурцами. Посмотрела на босяка. Его солнечная улыбка ужалила ее жалостью, мгновенною и острою. Она сказала негромко:

— И ты бы, милый, лучше не пил водки.

— Для чего не пить? — спросил босяк. — На то она и водка, чтоб ее пить. Водки не пить, так это что ж и будет! Не жизнь, а купорос.

— Водка — яд, — усмехаясь, тихо говорила Елена.

Босяк захохотал.

— Ну, от такого яда не окочуришься, — весело сказал он. — Только все внутренности проспиртуешь, так что и смерть не возьмет.

— А все-таки лучше не пей, — повторила Елена. — Сначала съешь чего-нибудь.

Елена вынула из корзины курицу и принялась развертывать ее.

— Вот дура баба! — крикнул босяк. — Сама принесла, да сама, — не пей. Стерьва!

— Вот съешь курицы, — говорила Елена.

Парень поднес бутылку к губам, запрокинул голову и жадными глотками отпил сразу почти половину бутылки.

— Ух, славно обожгло! — пробормотал он. — Крепкая водка, правильная!

Елена глянула снизу на его лицо. Оно быстро наливалось кровью. Глаза расширились очень. Выражение блаженного удивления на его лице быстро переходило в гримасу недоумения и злобы. И уже не солнечная улыбка, — страшная судорога перекашивала губы.

Елена опустила глаза. Достала из корзины, салфетку, ножи, вилки. Удивилась, заметив, что пальцы ее дрожат.

Босяк резко вскрикнул:

— Что? Дьявол!

Елена взглянула на него. Багрово-красное лицо, перекошенное болью и страхом, было свирепо и жалко, и нельзя было долго смотреть на него. Хватаясь за живот и охая, парень сел на траву. Бормотал невнятно:

— Ты, стерьва, что за водку мне дала? Где ты такую водку брала?

Елена отвечала напряженно-спокойным голосом:

— Говорила тебе, не пей, сначала съешь чего-нибудь. На пустой желудок, да сразу полбутылки выпил. Конечно, и почувствовал себя нехорошо.

Парень покачивался в лад ее словам. Вдруг новая спазма боли резко схватила его. Он закричал хрипло-ревущим голосом:

— Подсыпала, стерьва! — Говори, чего ты мне подсыпала.

Лицо оборванца покрывалось синеватою, мертвенною бледностью, резко и под слоями грязи и загара. Капли пота, такие крупные, каких Елена еще никогда не видала, липко выступали на его низком под взмокшими плоскими черными прядями волос лбу и медленно ползли на взъерошенные брови.

Быстро слабея, парень повалился животом на землю. Он весь судорожно сотрясался, то визгливо скулил, то невнятно бормотал нелепую ругань.

Елена прислонилась к стволу березы и замерла в напряженном молчании. Пальцы отведенных немного назад рук судорожно постукивали по коре дерева, у самой земли.

Вдруг, подхваченный пароксизмом злобы и отчаяния, парень, как подброшенный быстрым толчком снизу, взметнулся на ноги и бросился на Елену, визгливо крича:

— Стерва, отравила!.. Задушу!..

Голос его звучал мертво и пусто, как бы не из груди выходя, а рождаясь на губах. Елена вскочила, схватила вилку, коротко и резко вскрикнула:

— Не подходи!

И бросилась бежать, делая быстрые, неожиданные повороты между деревьями. Она думала: «Если догонит, — всажу вилку в горло или в живот. Не догонит. А и догонит, не хватит у него сил задушить».