Лев Толстой - Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг

Фиона Андреевна. Уж это ей, матушка, так бог дал знамение… Ну-с, вот она и пошла к старцу, приходит в келью, глядь, а там свинья сидит… бес над ней. Она так и хлопнулась. Спасибо, послушник вошел, спрыснул ее, говорит: это ничего, он у нас блаженный! Иной раз бог знает чем прикинется.

Глафира Федоровна (отдает ей карты). Помешайте карты.

Фиона Андреевна. Извольте, матушка. Вот, сударыня моя, старец этот и посоветовал: поди, мол, к Соловецким.

Глафира Федоровна. Куда?

Фиона Андреевна. К Соловецким, матушка. Ну-с, она и пошла, — шла, шла, а он-то все в глазах…

Глафира Федоровна. Кто?

Фиона Андреевна. Да бес-то. И заболи-то у нее вдруг нога, шишка.

Глафира Федоровна. Что?

Фиона Андреевна. Шишка, да вот на самом на этом месте — на щиколке. Как тут быть? Остановилась она у старушки, а старец, отец Анфилогий ей сказал: смотри никогда на правом боку не спи, потому — он тут сидит…

Глафира Федоровна. Да что ты, мать моя, так бестолково рассказываешь? Да кто сидит-то?

Фиона Андреевна. Он, матушка. Да как же, — отец Анфилогий говорит: при рождении кажного человека, в писании сказано…

Глафира Федоровна. Да ну, будет вам! У меня не то в голове. Где Сеня-то наш? Бедный Simon! Подумать не могу. Вон и он, уйдемте. (Уходят.)

Семен Иваныч один, потом Наталья Павловна.

Семен Иваныч (входит мрачный). Нет, я не могу этого терпеть больше. Маменька призвала меня и решительно объявила, что она сама видела, как моя жена говорила тайно с этим господином. Она говорит… Но это ужасно, что она говорит и думает… Положим, это вздор, но как довести себя до того, чтобы подать повод это думать! Но надо решиться. Я не могу так это оставить. Пойду к ней и объяснюсь. Маша, Маша, как я любил тебя! А этого господина… ну, уж этому господину нехорошо будет — да, нехорошо! (Берет дубину.)

Наталья Павловна (входит). Что вы, Семен Иваныч, грустны как будто?

Семен Иваныч. Я? Нет, ничего.

Наталья Павловна. Что это какая страшная палка? Это зачем?

Семен Иваныч. Это так… (Молчит.) Наталья Павловна, что бы вы сделали, ежели бы всей душой вы любили человека, и этот человек не пожалел бы оскорбить вас, в самое больное место поразить вас?

Наталья Павловна. Я, право, не знаю, я не испытала.

Семен Иваныч (берет палку). Я знаю, что сделать. (Угрожает дубинкой.) Нет, ничего. Прощайте.

Наталья Павловна уходит. Ах, нет… Где Маша? Пойду и решу все, непременно решу! (Идет.)

Марья Дмитриевна (из-за двери). Сеня, это ты? Выдь на минутку, я тебя прошу.

Семен Иваныч (в сторону). Она и скрывать не хочет! Непонятно.

Наталья Павловна уходит.

Хрисанф Васильевич (входит, берет свечи, отодвигает стол и стулья). Вас просят выйти на минуту.

Семен Иваныч (берет палку). Постойте, подождите!

Хрисанф Васильевич. Некогда, после. (Уходит, унося свечи.)

Люба.

Люба (подбегает к двери). Глафира Федоровна, голубушка, скорее! что у нас делается; прелесть! идите скорее. (Убегает.)

Глафира Федоровна, Фиона Андреевна, Семей Иваныч, потом и все.

Глафира Федоровна. Это еще что? Светопредставление!

Фиона Андреевна. Матушка, в потемках хоть молитву сотворите.

Семен Иваныч. Нет, это нельзя перенести, или я, или… Они взбесились, ничего не понимаю!

Все входят в костюмах, с транспарантом.

Марья Дмитриевна (поет стихи).

Хоть поздравлять несовременноВ костюмах граций и цветами,—Я консерватор совершенно,Я занята одними вами.

Фиона Андреевна, Глафира Фёдоровна, Семен Иваныч плачут.

Семен Иваныч. Ах я дурак! А я-то думал…

Марья Дмитриевна. Что ты думал?

Семен Иваныч. Нет, не скажу.

Марья Дмитриевна. То-то.

Глафира Федоровна. Charmant, как мило! дети, обнимите меня.

Фиона Андреевна. Аи да нигилист, прострелил!

Хрисанф Васильевич. Ну, великолепная госпожа, Фиона Андреевна, совершимте и мы с вами примирение.

[Драматическая обработка легенды об Аггее]

Первая картина

У дверей церкви. Стоят слуги с носилками, дожидаются пана и его жену.

1-й, 2-й и 3-й слуги.

1-й слуга. Вот вздумал и в церковь пойти.

2-й слуга. Пора, я двадцать лет во дворе живу — ни разу не бывал.

1-й слуга. Должно, покаяться хочет.

3-й слуга. И пора бы. Мало ли через него слез льются. Петра забил. У Семена жену отнял. У Федора дочь. Люди мучаются, клянут его, а он знай веселится. С утра до вечера пьет, гуляет, за охотой ездит. А нищему никогда гроша не подал и на двор не пускает. И как только бог грехам терпит.

2-й слуга. Как же, покается. Не таков человек. Посмотри, и в церкви чего-нибудь наделает. (Гром и молния.) Батюшки, что такое? Небо чистое, а гром гремит.

Выбегает из дверей церкви дворовый человек.

Дворовый человек. Ну, уж пан! Что натворили, страсть!

Окружают дворового человека.

1-й, 2-й и 3-й слуги. Что? что? Расскажи по порядку.

Дворовый человек. Да вот слушайте. Вошел в церковь в середине службы в шапке, стал посередине, глядит по сторонам. Вышел дьякон Евангелие читать. Дочитал до того места, где сказано: «Обаче горе вам, богатым, яко отстоите утешения вашего. Горе вам, насыщеннии ныне, яко взалчете; горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете». Как крикнет пан: «Врешь, давай сюда книгу!» Ухватил книгу, стал рвать. Как только рванул, загремел гром. Я и выбежал.

Выходит пан и за ним народ.

Пан. Ишь, читает, что нищие блаженны будут, а богатые обнищают. Как же это может быть? Как же я обнищаю, когда у меня сто деревень и вся мне округа подвластна? Неправда написана в книге, и не надо неправду читать. Вот я вырвал листы и положу в карман. И читать не будут. (Гром и молния.) Не боюсь. Неправду читают. А как жил я богато, так и проживу всю жизнь, не обнищаю. (На народ.) Чего заробели? Сказано вам — на облаву охотой собираться. Живо! Вот я только дома пообедаю, сейчас выеду. Чтобы вы все уже в лесу были. (Садится в носилки, его уносят. Гром гремит.)

Пан. Греми, греми, не боюсь.

Занавес

Картина вторая

Лес. Трубят в рога.

Два охотника.

1-й охотник. Не видал ты пана?

2-й охотник. Только и видел его, когда он с лошади соскочил.

1-й охотник. Да как он лошадь-то упустил?

2-й охотник. Ранил он его с лошади, олень упал. Обрадовался он, соскочил, думал добить. А олень вскочил да дальше. Он за ним пеший ушел. Лошадь-то убеги. Бросились мы догонять. А она задрала хвост, да домой. Он теперь пеший и бегает.

Входит третий.

3-й охотник. Чего вы тут?

1-й и 2-й охотники. Пана ищем.

3-й охотник. Ищите вчерашнего дня. Он уж дома.

1-й охотник. Как? а лошадь?

3-й охотник. Поймали, привели. Он сел и уехал.

2-й охотник. Врешь?

3-й охотник. Сам видел. Сам стремя держал, как садился. (Уходит.)

Пробегает олень, становится за кустом. Выбегает пан без шапки с ножом.

Пан. Где он? где он? Сейчас был. Экие проклятые! Все отстали и лошадь упустили. Дай срок, вернусь — перепорю всех.

Олень показывается, пан бежит. Оба скрываются, опять показываются. Олень подпустит, и прочь. Если можно, воду, через которую переплывает олень и за ним, раздевшись, пан.

Занавес

Картина третья

Темный лес.

Пан (если будет река, то голый, если не будет, то в платье, но без ружья, без рога, без ножа, оборванный, без шапки). Эй, народ! Вы — черти, канальи, дьяволы, запорю! Ааааа! Аа… Нет, не откликаются. Дай, доберусь. Вы мне заплатите за все, чертовы дети! Разбежались, бросили одного. Погоди! Аааа!.. (Слушает.) Никого. (Ложится.) Ай да олень, довел он меня! И переночевать придется. Погоди, черти. Уж как пороть буду, сначала одного, потом другого, всех переберу. Потом опять сначала. Будете помнить. Ааааааа! Нет никого. (Встает.) Однако идти надо: авось набредешь на людей или на поляну. А то тут и волки съедят. Аааааа! Горло даже пересохло. Погоди, я вам размочу спины-то. Аааааа! (Уходит.)