Лев Толстой - Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг

Иван Михайлович (останавливается перед ним и качает головой). Дурак! В кого стрелять! Ну, стреляйте! Пойдем, Люба! (Уходят.)

Венеровский (один). Что, посмеялись надо мной?.. хе, хе! Нет, мы не Твердынский, чтоб гонять их вон. Правду говорил Беклешов, что для дела с этими людьми надо отречься от всех принципов. Я слишком был честен с ними. Но, впрочем, женщина свободна, и я не признаю никаких прав на нее. Да, вот еще дарственная запись на ее именье.

Входит лакей за шалью. Подите сюда, отнесите эту бумагу вашему барину. Им непонятно, что я возвратил эту бумагу, хе-хе! Да, еще слишком дики и грубы отношения в этой закоснелой среде! Или [мы] слишком далеко ушли, родились лет сто слишком рано для того, чтобы возможны были между нами какие-нибудь компромиссы.

[Комедия в трех действиях] «Нигилист»)

Глафира Федоровна , старая барыня.

Фиона Андреевна , ее приживалка.

Семен Иваныч , сын Глафиры Федоровны, помещик лет 40.

Марья Дмитриевна , его молодая жена.

Люба , ее сестра.

Наталья Павловна , подруга Любы.

Hиколенька , гимназист, племянник Семена Иваныча.

Хрисанф Васильевич , студент, нигилист, учитель Николеньки.

Действие происходит в деревне Семена Иваныча.

Действие первое

Глафира Федоровна, Фиона Андреевна, Семен Иваныч за чайным столом.

Глафира Федоровна. Сеня, ты вот назвал гостей, а я и ума не приложу. Добро бы, были люди путные, а то бог знает кто. Вчера в кладовую забрались, все перерыли, затеи там какие-то. С прислугой нынче и так беда. Ох, уж эта мне молодежь!

Фиона Андреевна. И-и, батюшка, по нынешним временам уже не гостей звать. У Животовских, в Золотухине, изволили слышать, кучер в окошко влез.

Семен Иваныч. Не в кучере дело, Глафира Федоровна. Отчего же, маменька, молодежи не повеселиться? Одно удивительно, куда они все делись?

Глафира Федоровна. Да, мой друг, ты вот думаешь об их удовольствии, а они всякое уважение к старикам потеряли. Твои именины, и никто до сих пор и не поздравил тебя.

Фиона Андреевна. Все, матушка, новые порядки, генелисты завелись. А всех напоить, накормить надо.

Семен Иваныч. Да много ль же их? И из чего вы, маменька, делаете такое затруднение? Племянника на вакации нельзя было не взять, ну, с ним учитель, студент…

Глафира Федоровна. Ах, мои батюшки, нельзя же…

Фиона Андреевна. Матушки, светы!

Семен Иваныч. Потом, свояченицу из института отпустили, а с ней подруга, очень милая девушка.

Глафира Федоровна. Уж эти подруги, зададут они тебе.

Фиона Андреевна. Зададут, матушка, зададут.

Семен Иваныч. Что?

Глафира Федоровна. Ничего.

Фиона Андреевна. Ничего, батюшка, сахарку пожалуйте.

Те же, и входит Марья Дмитриевна.

Семен Иваныч. А, вот и она.

Марья Дмитриевна (в дверях). Смотрите ж, не забудьте. (Подходит ко всем по очереди и целует мужа.) Здравствуй, мой друг, поздравляю тебя. Здравствуйте, maman, поздравляю вас с именинником. Фиона Андреевна, мое почтение.

Глафира Федоровна. Нынче, кажется, ma chère,[108] для нас радостный день.

Марья Дмитриевна. Знаю, слишком хорошо знаю. (Целует мужа.)

Семен Иваныч. Ты не видала, где все, где Люба и вся молодежь?

Марья Дмитриевна. Видела… ах нет, не видала…

Глафира Федоровна. То ли дело в наше время! бывало, как покойный мой Иван Захарыч именинник, чем свет встанешь, все осмотришь, приготовишь сюрпризы там разные, букеты. Кто стихи выучит, сестра раз куплет на клавикордах разучила…

Фиона Андреевна. А помните, матушка, как комедию играли, — струну?

Глафира Федоровна. Какую струну?

Фиона Андреевна. Так заглавие было.

Глафира Федоровна. Войдет мой голубчик, пойдут поздравления, даже со стороны трогательно смотреть. Не так у вас.

Фиона Андреевна. Без слез вспомнить не могу. Вот уж именины так именины, не то, что в нынешнее время… На их любовь глядючи наплачешься… (Плачет.)

Марья Дмитриевна. Так вот как бывало, maman, — a теперь хуже?

Глафира Федоровна. Да, мой друг, хуже.

Те же; вбегает Наталья Павловна, Люба и студент.

Люба. Здравствуйте, Глафира Федоровна, честь имею поздравить с именинами! Здравствуйте, Семен Иваныч, и вас поздравляю.

Наталья Павловна (жеманно приседает). Bonjour, madame, je vous félicite, et vous aussi, monsieur.[109]

Люба (весело). Что это вы плачете, Фиона Андреевна! (Отходит в сторону.)

Хрисанф Васильевич (к Маше тихо). Достал, посмотрите.

Марья Дмитриевна (тоже тихо), Хорошо, очень хорошо.

Семен Иваныч. Что?

Сцена общего молчания.

Хрисанф Васильевич (к Семену Иванычу). Так как существует обычай поздравлять, то и я поздравляю вас.

Семен Иваныч (к Марье Дмитриевне). Что, ты не видалась с Хрисанфом Васильевичем?

Марья Дмитриевна (с замешательством). Нет… Да… Нет, мы не видались, здравствуйте.

Хрисанф Васильевич (кланяясь). Нет, мы уже виделись с вами. (К приживалке.) Что это вы, Фиона Андреевна, так разрюмились? В нынешние времена прогресса доказано, что слезы есть только отправление организма.

Фиона Андреевна. Ну вас с сурганизмом, я те сама так обругаю, и почище вас видала. (Отворачивается.)

Глафира Федоровна. Очень рада, mes chers amis,[110] что приехали навестить моего сына, боюсь только, не соскучились бы с нами, старухами. Теперь время уже не то. Et vous, ma chère, avez vous terminé vos études?[111] (Обращается к Наталье.)

Наталья Павловна. Non, madame, pas encore.[112]

Люба дергает ее сзади за платье. Нельзя, узнают.

Марья Дмитриевна. Ах, как здесь жарко. (Идет к молодежи.) Ради бога, осторожнее, чтоб он не видал!

Молчание.

Глафира Федоровна. Как, однако, твоя жена скоро сошлась с этими господами.

Семен Иваныч. Что?

Фиона Андреевна. Очень обходительна.

Те же и Николенька.

Николенька (вбегает). Поздравляю вас с именинником, Глафира Федоровна, и вас, дяденька. (Кланяется комично Фионе Андреевне; отходит к молодежи; перешептываются и все убегают.)

Семен Иваныч (им вслед). Маша, а Маша!

Глафира Федоровна, Фиона Андреевна и Семен Иваныч.

Глафира Федоровна. Да, мой друг, молодость нынче по-своему смотрит на эти вещи. Не скажу, чтоб была большая разница в ваших летах, все-таки могла бы оказать больше внимания. Грустно, очень грустно.

Фиона Андреевна. Точно все на пожар побежали.

Семен Иваныч (с сердцем). Уж вы-то молчите!

Фиона Андреевна встает с испугом.

Глафира Федоровна. Ах, мой друг, как ты кричишь. Жена твоя убежала с этим стюдентом, вместо того, чтоб с мужем посидеть, а она-то чем виновата, что ты приревновал ее к этому мальчишке.

Семен Иваныч (вставая). Ах, maman, что вы только говорите! С какой стати! Неужели я унижусь до такой степени, чтоб ревновать! И слово-то это мне мерзко. (С сердцем стукает кулаком по столу.) А позвольте мне сказать, что ежели вы хотите меня поссорить с моей женой…

Глафира Федоровна. Ах, батюшка, Христос с тобой, на меня-то не кричи. Назвал бог знает кого, а я виновата. Пойдемте, Фиона Андреевна, я вижу, что мы лишние.

Фиона Андреевна. Лишние, матушка, лишние.

Уходят.

Семен Иваныч, один.

Семен Иваныч. Ревновать — не ревновать, это глупости. Но странно, действительно странно. Что за перемигиванье, перешептыванье, — убежала… И все они, эти девчонки, обрадовались этому костлявому Хрисанфу какому-то. Все это пример. Девчонки кокетничают, и она за ними. Но то девчонки! Непостижимо! Однако что это за таинственные улыбки, перемигиванье? Ах, как досадно! Нет, это даже страшно… Да, страшно. Ах, женщины! (Уходит.)