Сестрины колокола - Ларс Миттинг
– Еще только одно… – Кай Швейгорд приблизился к ней. – Если бы все сложилось иначе и если бы герр Шёнауэр не утонул в озере, то я мог бы… то я бы хотел…
Она кивком дала ему знак продолжать.
– …то я сложил бы с себя духовный сан и признал отцовство.
Она несколько раз моргнула:
– Но это же неправда.
– Нет. Но и не ложь.
– А так разве можно?
– Можно, когда правды больше, чем неправды.
– Кай, дорогой. Я уже ничего не понимаю. Скажи мне: что же тогда правда?
– А правда то, Астрид, что я… что я… – Он кашлянул, опустив глаза.
– Не можешь решиться выговорить это?
– Нет, не могу, – сказал он, покачав головой. – Но я купил кольцо. Настоящее. Еще в начале лета.
На этот раз уже она не смогла поднять на него глаза. За стенами церкви завывал ветер, налетевший с озера; казалось, это к ним пытается прорваться здравый смысл.
Здравый смысл подсказывал, что вряд ли ей суждено выбирать среди множества поклонников. Что нужно хвататься за предложение, которое сможет гарантировать ее детям достаток. Что нужно вновь вызвать к жизни влюбленность в Кая Швейгорда, молодого пастора, когда-то с двумя чемоданами соскочившего с повозки.
Она хотела спросить, думал ли он о чем-то подобном, когда сделал все возможное, чтобы обвенчать ее с Герхардом. Не подталкивала ли его подспудно мысль, что пастору негоже брать в жены девицу, нагулявшую двоих, но что жениться на вдове он может?
Но он, конечно, достаточно настрадался, и она ничего этого не сказала.
– Кай. Мне скоро родить. Я смогу разобраться в своих чувствах, только когда дети появятся на свет. Не будем торопить события. – Рукой в варежке она провела большим пальцем по бороздкам колечка. – Я вышла замуж за умирающего. Если при родах что-нибудь случится, с мертвой женщиной обвенчаться ты не сможешь. Но кое-что я тебе расскажу про обручальные кольца.
– Что же?
– На безымянном пальце женщины хватит места для двух колец.
Они пошли дальше по проходу между скамьями, но он не подал ей руки, чтобы она могла опереться на нее. Подойдя к паперти, он остановил ее и сказал:
– Я хочу знать, простишь ли ты меня. Сможешь ли ты простить меня?
Сняв варежки, она схватила его руки в свои:
– Ты это заметишь. Это я могу тебе обещать, Кай Швейгорд. Если я тебя прощу, ты не сможешь не заметить этого, правда.
Отзвук старой бронзы
Февраль сменился мартом, и Астрид стало тяжело ходить. Младших детей предупредили, чтобы они не обсуждали ее положение, и если она вступала в разговор, все сразу замолкали. Беспокойство овладевало ею задолго до отхода ко сну, не отпускало в ночные часы и пробуждалось до рассвета. Она тревожилась о том, где же рожать.
О том, что ее ждет после родов.
О своем ответе Каю Швейгорду.
О молве, которая только что не влетала в окно.
Судьба вцепилась в нее мертвой хваткой, словно все давно было предрешено. Астрид не так страшило то, что ее жизнь может закончиться, сколько то, как это происходит: действительно ли все кончается, когда кончается жизнь, или ты попадешь в другое место, откуда будешь наблюдать за тем, как растут твои дети? Как бы ей хотелось, чтобы дед был жив или чтобы кто-нибудь из стариков не был занят по хозяйству, а посидел рядом с ней на постели.
Дом проснулся. Открывались и закрывались двери, приносили дрова и воду. Астрид сидела, прислушиваясь к привычным звукам: шороху мышей в стенах, лаю дворовой собаки. Она дождалась, пока все не позавтракают и не уйдут, а потом подошла к отцу.
– Отвези меня к уездному лекарю, – попросила она.
– К доктору?
– Я хочу понять, что мне делать. Расспросить об одной операции.
Отец, может, и слово-то это слышал чуть не в первый раз. Она рассказала ему про письмо и про немецкого врача, но поняла, что отец по горло сыт немцами и несбыточными надеждами, и не стала донимать его своими страхами, что детей она носит двоих и что они срослись.
Отец кашлянул.
– Я тут собирался в Волебрюа, приглядел там одну лошадь, – сказал он. – И надо бы мне поскорее туда съездить, а то ее продадут другому. Так что завтра утром будь готова, Астрид. До света. Поедем не торопясь, чтобы не навредить тебе. Дорога-то вся в колдобинах. Да ты и сама знаешь.
* * *
– Вот что, госпожа… – Уездный врач склонился над книгой записей.
– Хекне, – сказала Астрид. – Я вдова. Я снова взяла девичью фамилию, когда муж умер.
– И почему же?
– Если детям придется расти без меня, им будет проще с тутошней фамилией. И еще не хочу, чтобы они меня забыли.
Уездный врач не вполне понял, что она имела в виду, но уточнять не стал. Он ограничился общим осмотром и сказал, что, судя по размерам живота, она ожидает крупного мальчика. Никаких щипцов он не упомянул. Астрид продолжала расспросы, и доктор, раскурив трубку, отвечал ей весьма обстоятельно. Но она никак не унималась, и в конце концов он перебил ее, сказав:
– Насколько я понимаю, ваша повитуха не все рассказала. И очень мудро поступила. Мамочкам лучше не знать всего о предстоящих родах. Не все знания в этом деле на пользу. Но мне интересно, она вам рассказала о деструктивных приемах?
Астрид покачала головой.
– И тоже правильно. Но раз уж вы настаиваете, то извольте. С акушеркой вы в надежных руках. Если ребенок не выходит, она приложит все усилия к тому, чтобы вас спасти. Правда, за счет ребенка. Его пришлось бы извлечь. Мертвым. Через родовые пути. По частям. Вот что значит «деструктивные». Подробнее я не буду объяснять. Вы выживете и сможете рожать еще.
Схватившись за голову, Астрид смотрела в пол.
– Такие дети все равно нежизнеспособны, – сказал доктор. – И с чего вы взяли, что их двое? Я ведь сказал: скорее всего, это просто крупный мальчик.
– А в Кристиании, – произнесла она, – вроде есть большая родильная клиника. С докторами.
– Там, как и здесь, роды принимают акушерки. За доктором посылают при необходимости. Но вы-то живете здесь! Надо будет, я приеду. Вы же не собираетесь уехать в Кристианию и дожидаться родов там?
Астрид спросила, что там за болезнь такая ходит. Доктор ответил, что повитуха, видимо, имела в виду родильную горячку, но с ее вспышкой уже справились.
– А что с этой операцией?
– Нет. Нет. Вы не найдете ни единого врача, который согласился бы ее провести. Чтобы мать выразила готовность с
