Сестрины колокола - Ларс Миттинг
– А почему тогда это называется кесаревым сечением?
– Потому что слово «кесарь» похоже на слово «рассекать». На латыни.
Астрид встала, собираясь уйти.
– Все будет в порядке, – сказал доктор. – Случись что, выбор за вас сделает акушерка или я. Мы спасем вас и от смерти, и от сомнений.
– Но не от горя.
– Нет. Горе мы не излечиваем, но и не мешаем горевать.
Вечером Астрид с отцом молча отправились домой. Лошадь была продана накануне вечером, и они стояли на мартовском ветру возле Фовангской церкви несолоно хлебавши. Она взглянула на озеро Лауген, на текущие из него на юг воды реки, в сторону Кристиании, и они тронулись в путь, форсировать горки по дороге в Бутанген.
* * *
Вечером Астрид достала «Майеровский словарь» и спросила себя, как поступил бы Герхард. Не тот Герхард, который красиво рисовал и ловил рыбу на мушек. А тот, который ради нее рисковал жизнью.
На пол с шелестом слетел тонкий бумажный лист. Квитанция за оплату ночевки в частном пансионе сестер Шеэн в Кристиании. Почерк женский, красивый и разборчивый. Не так уж и дорого. Она прикинула, как эта цена соотносится с деньгами, оставленными ей Герхардом, и со стоимостью родов в Кристиании по расчетам уездного врача. Выйдя за дверь, постояла на пороге, всматриваясь в темноту. Сквозь непроглядную темь едва пробивался мерцающий отсвет из окон на одном из соседских хуторов. Озеро Лёснес, горные склоны вокруг, леса и кладбище окутала ночь.
На следующее утро Астрид повязала голову платком, спустилась к пристани и вышла на лед. Еще не все озеро схватилось льдом, и, подойдя к кромке, Астрид то и дело слышала плеск воды из-под густого морозного тумана.
Астрид вышла на противоположный берег. Следы саней, оставленные перевозчиками старой церкви, теперь почти полностью скрылись под снегом, кое-где виднелись только углубления от полозьев. С тех пор ничего тяжелого тут не возили, и она по глубокому снегу побрела к тому месту, где Герхард вывалил в воду церковные колокола.
Он рассказал ей, где они покоятся: возле отмели, где он рыбачил в то лето. Он пытался сделать так, чтобы оба колокола затонули у самого края глубоководья: воды там было метра два-три, и колокола можно было бы достать потом. Халфрид покатилась по отмели, а вот Гунхильд опрокинулась набок и ушла на глубину.
Что еще поведали ему Сестрины колокола? Сказали ли, что довольствуются своей судьбой? Столкнулись друг с другом старое и новое, и зазор между ними был столь мал, что Астрид прижало с обеих сторон. Может быть, ей придется распрощаться с Бутангеном; а через несколько недель, может быть, распрощаться и с жизнью.
Внезапно налетел порыв мокрого снега, и так же быстро ветер стих.
Она увидела, что поодаль, где уже было глубоко, по воде расходятся круги вокруг крохотного пузырька, какой бывает, когда у поверхности ходит рыба, и ей вспомнилась привычка Герхарда наклонять голову, готовясь забросить удочку.
В воздухе дрожала горестная нота, созвучная с ее собственным отчаянием. Казалось, что вода и приглушает эту ноту и что сама эта нота исходит из воды. Астрид вдруг зашатало, пришлось шагнуть в снег, чтобы удержаться на ногах. Зашевелились, забили ножками в животе дети, но ей показалось, что к этим движениям добавилось нечто новое – жесткий такой толчок, но за ним последовали привычные тычки и пинки. Потом все успокоилось, но очень скоро она опять ощутила мощный, нетерпеливый удар, словно ее близнецы сговорились. Словно было у них три ножки на двоих, а не четыре.
Страх накатывал на нее со всех сторон. Как далекий приглушенный звон, в реальность которого она сначала отказывалась поверить, но который звучал снова и снова, пока ей не пришлось признать, что да, звенит, и каждый удар все сильнее и ближе, как отзвук старой бронзы, как гул весеннего ледохода, как дробный перестук мелких камушков перед обвалом. Страх наступал и давал о себе знать все настойчивее, и она знала, что ей от него до родов не избавиться, что с этой минуты страх отравит все, пропитает воздух, которым она дышит, еду и воду; запах крови и образ креста.
Дом поникших голов
Она-то думала, что увидит величественное здание из камня, где царит наука и яркий свет. Но как только она вошла в Родовспомогательное заведение Кристиании, закрыла за собой дверь и оказалась в полутемном, пропахшем сыростью холле, где старшая акушерка велела ей подождать, она со всей ясностью осознала: это не дом радости.
Это дом поникших голов, маеты и страданий.
Дом, случившееся в котором позже упоминать будет нельзя. Дом, где в жизни женщин происходят судьбоносные события и где им внушают, что следует помнить свое место в царстве животных.
Сев на табурет у входной двери, Астрид ждала так долго, что проголодалась, а когда спросила у дамы в белом халате, скоро ли придет старшая акушерка, та удивленно ответствовала, что она и есть старшая акушерка и что ей никто не передавал, что ее ждут. Астрид провели в тесную комнатку с серыми стенами и попросили подождать. Она осталась одна, и из-за не до конца закрытой двери смогла услышать слова: «Ну, пусть она ее опрашивает». Новая женщина была длинная и носатая и тоже в белом халате. Она удивилась, услышав, откуда приехала Астрид, а когда Астрид сказала, что она вдова и даже может предъявить свидетельство о браке, восприняла это с недоверием. Женщина заносила все сведения в журнал. Она спросила, знает ли Астрид, в какой день произошло зачатие, и уверена ли она в том, кто является отцом ребенка.
– Четко говори, а то я ничего не понимаю, – перебила она Астрид, едва та раскрыла рот.
Астрид сдержала готовый сорваться с губ резкий ответ и постаралась говорить по-городскому. Наконец женщина распорядилась:
– Ну, давай письмо.
Астрид сказала, что не понимает.
– Письмо! – повторила дама, протягивая руку. – Все приходят с письмом.
– От кого письмо? – спросила Астрид.
– От службы призрения бедных, – отвечала дама, продолжая сидеть с протянутой рукой. – Если собираетесь бесплатно получить у нас помощь, требуется письмо.
– У меня свои деньги есть, – сказала Астрид.
Дама смерила ее взглядом с ног до головы и
