Дурак на холме - Дмитрий Андреевич Мажоров
— Ваня. Пошли пить кофе?
Девушка, пожала протянутую руку, немного помолчала, явно передразнивая начало их разговора, и ответила:
— Саша. Пойдем!
И они, действительно, пили кофе и шли потом по Невскому проспекту, болтая о какой-то ерунде, и смеялись, просто потому что было хорошее настроение. Прощаясь у метро, Ваня смотрел на Сашу в упор, но она отводила взгляд до последнего, бросила «Пока» и пошла к прозрачным дверям. Он стоял, и после того, как белая футболка и голубые джинсы потерялись среди людей в вестибюле, повернулся и пошел, наклонив голову, улыбаясь своим мыслям, снова и снова вспоминая последние минуты встречи. Может, стоило ее приобнять хотя бы вроде как по-дружески на прощание?
Пожалуй, все началось именно тогда, в ясный солнечный сентябрьский день. Ваня и Саша стали встречаться, и с этого момента рисунок стал для него настоящим мучением. Такой, казалось, простой, понятный и цельный Сашин образ стал разваливаться на куски. Все больше мелочей в ее фигуре, чертах лица, жестах кричали вразнобой, вызывая в памяти невыносимые воспоминания.
Отсюда не было видно, но он знал, что над почти идеальной линией верхней губы у нее растут усики. Как он выяснил позднее, признак повышенного уровня каких-то гормонов, свидетельство, если верить интернету, страстности их обладательницы. Ваня увидел их случайно, когда они разложили клетчатые пледы на жесткую, выцветшую траву в парке и уселись, скинув кеды, чтобы отдохнуть после многочасовой прогулки. Было яркое солнце, он повернулся к ней, чтобы передать крышку от термоса, наполненную ароматным зеленым чаем, приготовленным по собственному рецепту, и увидел в контровом свете злосчастные волоски. Саша перехватила его взгляд и, очевидно, подумав, что он просто не решается, мокро, липко и как-то желеобразно первый раз поцеловала его в губы.
Длинные ухоженные пальцы были так прекрасны у нее на коленях в студии, но по Ваниному лицу каждый раз пробегала судорога, когда он вспоминал звонкую пощечину, полученную в ответ на какую-то невинную шутку об одном из ее бывших (а может и нет) кавалеров. Тонкие руки оказались на удивление сильными и не терпящими возражений, а ногти, покрашенные каждый в свой цвет, острыми и безжалостными, так что их первая близость больше напоминала ему изнасилование. Глядя на ее живот и бедра, Ваня тотчас же вспоминал, как рыхло и дрябло выглядели они в ту ночь, когда Саша, напившись, заявилась к нему под утро. Он сидел в комнате на кровати и слышал, как ее тошнило в туалете, а потом дверь открылась и голая Саша, прислоняясь рукой к стене, потребовала воды.
Постепенно Ваня начал замечать, насколько отвратительно физиологичны люди вокруг. Сидя на лекциях, он думал о том, что преподаватель, похоже, после сытного обеда чувствует во рту отрыжку, у соседа слева на рубашке, наверняка, потные круги подмышками, а соседка справа натерла ногу новыми туфлями. Он не мог спокойно разговаривать ни с кем, потому что вместо лица видел только замазанную тональным кремом бугристую кожу или застрявшие между зубами кусочки курицы. Но самое страшное — физиология настойчиво лезла теперь уже во все его рисунки, доводя Ваню до отчаяния: ему стало противно писать людей…
…По карнизу забарабанил дождь — за окном серо висел промозглый, ветреный апрель. От громкого звука Ваня вздрогнул и посмотрел на часы над дверью в аудиторию. До конца занятия оставалось сорок минут, но результат на мольберте его категорически не устраивал. Ваня отложил точилку, смял бумагу с очистками в комок, уколол себя несколько раз острым грифелем в руку, чтобы сосредоточиться. Саша, прищурившись, следила за его движениями, Ваня перехватил этот взгляд и почувствовал, что поймал, наконец, черту, которая скрывалась за ворохом воспоминаний. Когда время вышло, он с удовлетворением еще раз осмотрел работу, расписался в углу, свернул рисунок и подошел к Саше.
— Эй, — сказал он ей в спину.
— Ты что-то хотел? — не поворачиваясь, ответила она.
— Я не хочу тебя больше видеть. Ты мне противна.
Саша повернулась и посмотрела на него немного устало, но совершенно безразлично.
— Ты больной. Лечись.
После этого она поправила свитер, взяла рюкзак и вышла из аудитории. Ваня криво усмехнулся.
***
— Лот номер двадцать шесть. «Натурщица». Ранний рисунок талантливого художника-реалиста Ивана Андреевича Любимова, — торжественно провозгласил ведущий, и зал сосредоточенно замолчал. На сцену вынесли мольберт. — Написан в художественном училище в конце 2008 года. Ряд искусствоведов обращает внимание на резкие штрихи, в которых можно увидеть следы зарождающейся душевной болезни, приведшей через семь лет художника к самоубийству. Начальная цена — триста тысяч рублей.
В зале стали подниматься руки с номерами.
— Триста пятьдесят… Четыреста! Пятьсот, молодой мужчина в третьем ряду… Пятьсот пятьдесят, элегантная дама с вуалью. Шестьсот. Семьсот пятьдесят, солидная пара в конце зала. Кто-нибудь еще? Семьсот пятьдесят тысяч раз… Семьсот пятьдесят тысяч два… Семьсот пятьдесят тысяч три! Продано! — стукнул ведущий деревянным молоточком и повернулся к лоту.
Уродливая обрюзгшая старуха хищно и самодовольно смотрела с мольберта в зал.
Желтый фонарь
Утром над Москвой повис туман, и с высоты десятого этажа не стало видно даже земли, только верхушки берез с ярко желтыми осенними листьями и половину дома напротив. Через неплотно закрытую форточку было слышно, как внизу кто-то целеустремленно прошлепал по осенней слякоти, и где-то невдалеке проехала по лужам машина. Больше с улицы не доносилось ни звука: дворники по случаю субботы решили никого не будить мерным, колючим шуршанием метел. Леша стоял у окна с кружкой горячего чая, бездумно смотря в серую пелену. На кухне по-кошачьи урчал холодильник, и тикали часы.
***
Туман — не такое уж редкое явление для середины октября, но каждый раз память услужливо достает откуда-то одну и ту же картину из далекого детства. Когда идешь с мамой мимо темного парка по неровному, с трещинами мокрому асфальту. Улицу освещают тусклые фонари, горящие через один. В их молочном свете над дорогой висят парой троллейбусные провода. Редкие машины проезжают очень осторожно, будто на ощупь. Кто-то, кажется, папа, рассказывал, что в такую погоду они включают специальные противотуманные фары. И эти фары обязательно должны быть желтые, потому что в так в тумане лучше видно.
Далеко впереди горит красный огонек. Леша знает, что там — светофор на перекрестке с проспектом. Удивительно, что дорога, которая называется проспектом, гораздо короче этой, которая называется улицей. Пройти проспект пешком — нечего делать: от бассейна
