Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга - Сабрина Филипп
Они думали, что я в отчаянии. Но это было не так.
Заключенное нами негласное соглашение меня полностью устраивало. Любовника у меня не было, зато были друзья, знакомые, и учеба восполняла все потребности. По вечерам я писала, днем училась или часами вела беседы с однокурсниками. У меня остались теплые воспоминания о том времени. Душевное одиночество меня ничуть не беспокоило.
Как бы там ни было, изредка пересекаясь с мужем вечером перед его уходом или утром, когда он возвращался, я лишь констатировала удручающее состояние супруга. Кроме того, совершенно не понимала, как этот человек мог заниматься медициной.
Муж умер в результате несчастного случая – утонул 6 июля 1965 года, ровно через семь лет после свадьбы. Два года, предшествовавших его смерти, мы почти не виделись. Он большую часть времени жил у другой женщины.
Однако незадолго до смерти жизнь подарила нам последнюю встречу. Однажды утром он вернулся домой в подавленном состоянии. Очередной раз проигрался в пух и прах, и, думаю, любовница больше не пожелала терпеть его частое отсутствие. Он спросил, почему я его ни разу ни в чем не упрекнула. Почему так легко позволила уйти? Сказал, что, кажется, я его никогда не любила, и, возможно, именно по этой причине он бросился в объятия других женщин. “И вообще, ты никогда не говорила, что любишь меня. Вот я говорил! А ты так ни разу и не ответила”. Эта фраза врезалась мне в память, поскольку заставила задуматься.
Это была правда, я никому никогда не говорила “я люблю тебя”. Он спросил, есть ли у меня любовник, я отрицала, он не поверил. Оглядываясь назад, его можно понять. Он назвал меня святошей-недотрогой, потом извинился. Накануне много выпил, от него сильно пахло перегаром, да и былую привлекательность растерял с годами. Сказал, что уезжает на несколько дней на Лазурный Берег, но к этому разговору нам придется вернуться, что я все еще его жена, в конце концов. Добавил, что я красивая, и попытался поцеловать.
Несколько дней я волновалась, какой поворот могут принять эти события. Если бы он по каким-то причинам решил вернуться, я могла забыть о своем спокойствии и комфортном уединении. Однако он так и не вернулся.
Его родители не оправились от горя. Я же оплакивала его уход сильнее, чем ожидала. Несколько месяцев подряд оплакивала не только его, но и всех, кого потеряла, рыдала, как ребенок, которым перестала быть, как ребенок, которым была когда-то. Оплакивала их всех долгие месяцы, запершись в квартире, из которой почти не выходила. Отрезала себя от мира, от литературы, от музыки, запечатала свою боль. Даже думала, чтобы самой умереть. Но в итоге эта мысль постепенно улетучилась».
6
Притворство
Я знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда…
«Никакого наследства я не получила, только долги. Его родители хотели оставить мне квартиру, в которой я тогда жила. Я отказалась. Сказала, что съеду, как только найду работу.
Так в 30 лет я стала журналисткой, а затем редактором женского журнала. Поселилась в Пятом округе, через дорогу отсюда, в бывшей комнате для прислуги».
Она указала пальцем на противоположный берег реки.
«Писала глупые статьи о моде, но гордилась тем, что смогла найти работу. Будучи в браке, я думала, что свободна, однако лишь теперь поняла, что вкус настоящей свободы совсем другой. Раньше я была привязана к семье, к мужчине, мне казалось, что я обладаю большой свободой действий, а на самом деле не могла в браке позволить себе ничего, что могло бы расстроить, шокировать или причинить боль моим близким. Мое религиозное воспитание, обремененное чувством вины и подчиненности, сильно способствовало такому образцовому отношению к жизни.
В этой комнатке для прислуги я впервые оказалась по-настоящему одна и по-настоящему свободна, свободна вести себя так, как хочу, встречаться с кем захочу и приходить домой в любое удобное мне время. Появились любовники, которыми я крутила, как хотела. Открыв наконец глаза на окружающий мир, я обнаружила, что нравлюсь мужчинам. Поскольку у меня была совершенно бестолковая работа, я и сама решила стать более легкомысленной. Забросила великих и сложных писателей и сосредоточилась на маникюре и шпильках. Наконец-то открыла для себя чувственное и сексуальное удовольствие и присвоила собственную женственность. Вне всякого сомнения, я тогда подсознательно стремилась сблизиться с матерью, женщиной, которую почти не знала, но которая тридцать лет назад, как и я, жила полной удовольствий жизнью.
Конечно, я всеми силами пыталась подражать ей и почувствовать родство с той, кого так мало знала и даже не помнила.
Ну а потом, вдоволь навеселившись, я, как водится, влюбилась. Директор нашего журнала уволился, и пришедший ему на замену понравился мне с первого взгляда».
Эта информация заставила меня улыбнуться. Я представила ее молодой влюбленной женщиной. После долгих лет заточения она виделась мне в весеннем платье в цветочек, идущей легкой походкой по парижскому асфальту.
«Душевный трепет я познала довольно поздно, – продолжила она. – Он входил в мой кабинет – я бледнела, проходил мимо – меня охватывала дрожь. Когда отсутствовал на работе, мне было бесконечно грустно. А вот когда с утра становилось понятно, что он проведет весь день в конторе, энергия била ключом. Лежа в постели, я часами думала о нем. И вскоре стало невыносимо продолжать пустые отношения, которые у меня были с любовниками.
Высокий, светловолосый, элегантный, с правильными чертами лица… Женский коллектив редакции был очарован, и все мы как дурочки замирали при каждом его появлении. Я, конечно, влюбилась сильнее всех, но тщательно это скрывала. Никогда не уходила раньше его с работы, тем более, в отличие от коллег, меня дома никто не ждал.
Я грезила, что однажды вечером он пригласит меня на ужин, и каждое утро собиралась на работу с этой надеждой. Мы знали, что он холост, по крайней мере официально, и тот факт, что рядом с ним не было замечено ни одной женщины, оставлял широкий простор для мечтаний.
Наконец-то вечером накануне Рождества он сделал это. Мы всем коллективом отпраздновали сочельник скромной вечерней трапезой и засобирались покинуть редакцию довольно рано. Я ненавидела этот праздник, он слишком остро напоминал о моем семейном одиночестве. Настроение было мрачное, к тому же усугублялось усталостью, накопившейся от неразделенной любви. Впервые за долгое время зеркало не увидело с моей стороны никаких попыток прихорошиться этим утром. Так не хотелось возвращаться вечером в
