Мой «Фейсбук» - Валерий Владимирович Зеленогорский
Я у них жил, а они мною торговали: водили меня по разным домам, где я рассказывал об ужасах советского режима; эмигранты плакали, я крепил их веру в то, что они сделали правильный выбор.
Русских тогда приезжало мало, и я был нарасхват; меня передавали, как эстафетную палочку, и везде кормили на убой, как жертву режима. Я разоделся, как франт, у меня была своя гардеробная, и так я прожил два месяца в пьяном угаре, объятый пламенем любви бывших соотечественников.
О Брайтон-Бич я Вам говорить не буду, все уже видели и знают про этот рай, который построили наши бывшие; типа, входишь в заведение «Капучино», а выходишь всегда из «Пельменной».
Языкового барьера у меня не было: там все говорят по-нашему и не парятся; они мне говорили так: «Мы здесь живем, мы в Америку не ходим, нам и тут хорошо».
Решили мои благодетели зубы мне сделать. Я считал, что мои железные вполне, но они сказали, что это ноу гуд и повели меня к одному дантисту, он в Москве левые зубы делал из золота, жил в шоколаде, но чуть не сел и уехал — и так скучал там, в Америке, хотя жил хорошо, но скучал так, что, можно сказать, даже ностальгировал, а Америку клял, как настоящий журналист-международник, так клеймил, что его можно было бы в ТАСС на ставку брать.
Лева его звали, доктора моего, он зубы мне два месяца делал — сделает один зуб, а потом обед у него дома, я ем, пью и рассказываю ему, как навигатор, трамвайные маршруты; особенно он любил маршрут пятидесятого трамвая «Шоссе Энтузиастов — Каланчевская».
Я рассказывал, а он плакать начинал уже от остановки «МЭИ» на Красноказарменной улице, сын у него там учился от первой жены.
Потом на улице Радио рыдал — он в кожно-венерическом диспансере там лечился, когда первый раз невинность потерял в Лефортовском парке; на Бауманской улице его уже трясло, не остановить — он жил там до отъезда; и тут уже о каждом доме меня спрашивал:
— А «Аптека» еще стоит там? А «Продукты» на углу еще работают?
Там у него мясник был, культурный человек, стихи писал под Игоря Северянина… Про Бауманский рынок я уже старался не рассказывать, там он вообще королем был, все покупал: и огурцы в декабре, и дыни, и виноград — уважаемый человек был.
Так мы с ним ехали по этому маршруту, на каждой остановке выпивая, и на Каланчевке уже оба падали на его газон в ярде; там до сих пор, на Каланчевке, не в ярде, бомжи спят — тогда спали и теперь спят, только теперь их кормят от церкви на Красносельской, а так все по-старому, Анечка.
Завтра продолжим, Анечка, устал я от воспоминаний, да и время уже идти за внуком в школу. Я сам ходил в его возрасте, а сейчас опасно — киднеппинг, мать его, да и педофилы расплодились, как кролики.
Двенадцатое письмо Анне Чепмен
Вчера не написал Вам письма по причине экстраординарного события: у меня изнасиловали внука.
После последнего звонка он гулял на Поклонной горе; мальчик он домашний, кроме компьютера, у него контактов с внешним миром почти нет, родители же его два года работают за рубежами нашей Родины: моя дочь-филолог смотрит за детьми в Сиэтле, ее муж, свинья и бабник, моет посуду в кафе у пакистанца.
Я смотрю за внуком, но в этот раз недосмотрел, каюсь, не мог даже представить, что такое случится.
Мальчик он смирный, не пьет, не курит, так вот, гуляли они классом, а под утро он устал и зашел в кафе «Шоколадница» выпить кофе; я на связи с ним был, каждый час звонил.
Он сидит, кофе пьет, а за соседним столом дамочка сидит и глазами шныряет в поисках жертвы невинной; видимо, целый день у нее облом был или она специально выходит по ночам в поисках радости своей порочной.
Она подсела к моему внуку и так вежливо его стала спрашивать, а он, дурачок, ей все рассказал, она вина заказала, он не устоял, два бокала выпил и поплыл, она под руку его взяла и в машину свою посадила и повезла его к нам на «Сокол».
В Чапаевском парке она изнасиловала его в извращенной форме два раза, а потом довезла до дома, высадила у подъезда, там я и увидел его, бледного, растрепанного, в помаде и блестках в районе ширинки — так эта тварь истерзала моего внука.
Я хотел сразу в органы звонить, но потом передумал; мальчика, правда, осмотрел, шрамов и укусов не нашел; он поблевал немножко и упал на кушетку. Одна странность поразила меня: он улыбался во сне.
Утром я его допросил, он молчал, как герой-партизан Валя Котик, мой котик, моя кровиночка, никак не шел на контакт, не открывал подробностей, но я добился, все-таки кое-какая подготовка у меня была от капитана Сорокина, все, что помнил, внук мне поведал.
Я сел за стол и стал думать, ведь у меня свой план был, как его мужчиной сделать, — хотел я, как в дворянских фамилиях бывало, в день совершеннолетия: в дом приглашали женщину, она, опытная и опрятная, делала из мальчика мужчину. Но срок пока не наступил, хотя подходящая женщина у меня уже наготове была и я даже один раз произвел с ней тест-драйв…
Мальчик с утра принял душ, хорошо покушал и был в отличном настроении, поэтому я решил, что сажать эту дрянь в тюрьму не буду, гуманизм у меня в крови, так нас воспитали.
А потом я посмотрел его свежие записи «ВКонтакте», он написал о случившемся пост, все его френды завидовали и просили адрес насильницы.
Мальчик мой ушел к репетитору, я дверь за ним запер и стал вспоминать свой первый опыт в далеком одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.
Было мне от роду осьмнадцать лет, и я разрывался между двумя дамами: одна была кассиршей в наших «Продуктах», вторая — лаборанткой в институте на Сущевской улице.
Оба проекта не давали результата, а люди из нашей секции по настольному теннису уже хвастались, что их тела уже обрели половую зрелость. Я сходил с ума, причиной моих неудач было отсутствие места для исполнения задуманного: у кассирши была съемная койка в общаге, а лаборантка была из
