Круглые коленки - Ирина Степановская
Как- то, уже когда мы с Вовиком мыкались в Москве, мне случайно попалась на глаза та самая фотография. Я позвала его посмотреть. Оленева на ней, кстати, тоже вышла «не очень» – симпатичная девочка с двумя огромными бантами над ушами и только. Была ли она в жизни гораздо лучше и ее испортила фотографическая пленка, или она просто казалась нам очаровательной, потому что была похожа на известную киногероиню, теперь неизвестно. Я позвала Вовика и спросила об этом. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы Вовик сказал бы что- нибудь вроде: «Не понимаю, что на меня тогда нашло, она такая же, как все. И вообще, ты – гораздо лучше», – но Вовик ничего не сказал, только посмотрел с прищуром на фотографию, потом перевел взгляд на меня и отошел. Через некоторое время мне стало казаться, что он прищуривается специально, когда смотрит на меня, будто прицеливается или прицельно сравнивает меня и Ольгу.
Говорили, что после десятого класса, когда выяснилось, что Ольга срочно выходит замуж, он слонялся все лето возле ее дома, как тайный агент. Он сопровождал ее на расстоянии нескольких метров во всех ее передвижениях: в походах по салонам для новобрачных ( раньше были такие, где по специальным талонам можно было заказать фату, платье и туфли), в парикмахерскую, по магазинам. Иногда он подходил к ней, пытаясь поговорить, но она его прогоняла. Из- за этого в тот год он никуда не поступил и даже и не попытался. Его родители не знали, что с ним делать, даже ездили к какой- то колдунье, чтобы отвести приворот или что- то в таком роде. Швабра болтала мне уже после того, как мы с Вовиком развелись, что в день Ольгиной свадьбы он утром прибежал к Кисику и умолял дать ему на денечек отцовское охотничье ружье. И вроде бы отец Кисика чуть не силой увез Вовку на дачу и стерег его, пока молодые не уехали в свадебное путешествие. Странно, что в этой истории участвовали не только Синичкина и Кисик, но и Швабра, и еще кто- то. Забавное единение по спасению Вовика, не правда ли? Впрочем, мотив несчастной любви всегда действует сильнее, чем мотив справедливости. Я мысленно ухмыляюсь. Что есть моя память? Моя собственная социальная сеть, в которой запутались ложь и правда.
Странно, что теперь, когда я вспоминаю историю моего замужества, я по- прежнему ненавижу Вовика и остаюсь совершенно равнодушной к Оленевой. Обычно ведь ненавидят соперниц? Но я не считаю Ольгу соперницей, теперь я ей даже сочувствую. Никитин тоже пребывает в полном порядке, дай бог ему счастья… Но нет, неправда, в глубине души я ненавижу их всех: и Оленеву, и Никитина, и Швабру, и Синичкину… Пожалуй, только Зу- Зу не вызывает во мне никаких эмоций. И после школы я почему- то никогда не встречала Кисика. Его я вспоминаю даже с какой- то симпатией.
А вообще- то, что на меня нашло? Пошли они на фиг, откровенно говоря. Может быть, если бы я жила в каком- то другом городе, я бы вообще забыла, как кого зовут, но я возвращаюсь именно туда, куда прошлое засасывает меня, как в водоворот тенистого омута. А раньше на этом берегу был веселый, шумливый пляж.
***
Ну, вот, мы взлетели. Чей- то ребёнок лет трех передвигается по проходу самолёта, цепляясь за ручки кресел, они вровень с его лицом. Ему надоело сидеть, и он совершает свой маленький подвиг, вырвавшись из материнских рук. Пробегает несколько нетвёрдых шагов по ковровой дорожке, потом внезапно останавливается, повисает на ручке кресла и заглядывает с умильной миной пассажирам в глаза, потом пробирается дальше. Думаю, большинство пассажиров ему улыбаются. Он добегает до меня, впереди тяжелая матерчатая шторка, отделяющая бизнес- класс от эконома, дальше дороги нет. Малыш останавливается и смотрит на меня не мигая. Мы рассматриваем друг друга. У него симпатичная, немножко плутовская мордашка. Я тоже пытаюсь ему улыбнуться, но он вдруг резко мчится назад, спотыкается, слышно, как он с размаху падает в проходе и истошно вопит. Я оборачиваюсь со своего места и вижу в проходе его болтающиеся ноги в белых, новеньких кроссовках.
– Не надо было убегать так далеко, – уговаривает его женский голос.
– Там тетя! Страшная! – Он захлебывается слезами.
Страшная? Неужели мной теперь можно пугать детей? Хм, а ведь у меня уложены волосы, сделан маникюр. Я заплатила за то, чтобы приехать красивой.
Я пытаюсь представить, как я выгляжу в его глазах. Если он опять полезет ко мне, я сделаю ему «козу», пусть думает, что злые волшебницы бывают на самом деле. Почему всем нужно верить только в хорошее и в добрых фей?
Первое и единственное, о чем бы я попросила фею, если бы она мне встретилась, вернуть меня на тридцать лет назад.
Я рассматриваю свои ногти. У меня модное стойкое покрытие, я сделала эту процедуру как раз перед поездкой в Германию, они и отрасли совсем немного. А в школе я не заморачивалась с этим, хотя маникюр все наши девочки стали делать как раз с восьмого класса. Мои ногти быстро ломались от тяжелого баскетбольного мяча. Но для остальных девочек это было чем- то вроде ритуального обряда, посвящавшего в клан «взрослых». На переменах все собирались кучками, подробно осматривали друг у друга пальцы, обсуждали их длину, размер ногтей, цвет лака и наличие или отсутствие белых точек. Белые точки считались «счастьицами». Ольга, конечно, была во главе этих обсуждений. Тут я и узнала, что хоть мне и повезло иметь от природы длинные пальцы, ногти у меня «не очень» – слишком маленькие и «лопаточкой». И даже думать никто тогда не мог, что через тридцать лет в моде будет как раз такие ногти, как у меня. Девчонки стачивали пилочки от усердия, добиваясь формы перевёрнутой капли.
Время от времени наша классная, снедаемая педагогическим зудом, командовала в начале своего урока:
– Девочки, руки на стол!
Наша классная ходила в каких- то ужасных трикотажных костюмах, обтягивающих ее яйцевидный выпирающий живот. Мы даже время от времени гадали, не беременна ли она. Уход ее в декретный отпуск был бы для нас приятным освобождением. Но нет, костюмы одинакового фасона сменяли один другой, кофточки с дешевенькими брошечками под воротничком тоже различались только безумием оттенков. Впрочем, мы
