девушка крутанула ключ ещё раз – замок послушно щёлкнул. Полумрак зашторенных окон и мягких духóв вперемежку с ароматом кремов и шампуня. Справа стояла застеленная кровать, рядом с ней – приставленный к стене письменный стол. Над столом висели две полки, обе заставлены книгами – учебники по праву и юриспруденции и всякие романчики, что-то про вампиров и любовь. На столе лежало несколько тетрадок, ноутбук с закрытой крышкой, ещё красовалась тарелка с неубранным завтраком. В целом, прилегавшая к двери половина комнаты производила впечатление цивилизованного человеческого обиталища, чего не скажешь о другой половине – вдоль окна стояла деревянная кровать с покоящимся на ней грязным матрасом, ещё был стол – такой же, как у соседки, – и стул, их покрывал такой слой пыли, что отгадать настоящий цвет этих предметов было невыполнимой затеей. Кристина осматривала комнату, стоя на коврике перед дверью, она боялась ступить внутрь; она наверняка уже нарушила какой-то негласный запрет, лишь зайдя сюда. Утопленный в гробовом молчании этаж и так напоминал внутренности египетской пирамиды, невозможно, чтобы здесь жил человек, не верится, что всё это построено руками человека. Она уже начала прикидывать, сколько ей придётся здесь жить. Четыре-пять лет. Немереное количество минут, часов, дней, месяцев – в конце концов, это количество иссякнет, однако, столь долгая и дальняя перспектива ни разу не приободрила девушку, скорее наоборот – беря отсчёт ровно с этой секунды, время перестало быть исчислимой величиной – оно приобрело характер вязкой однородной массы, сворачивающейся-разворачивающейся, но никак не завершающейся, словно время отринуло свою векторную ипостась в пользу спонтанного вихреобразного движения, и куда не ступи, везде окажешься в беспредельном, неизмеримом пространстве. Пирамида. Коридор уходит в глубь этажа, коридор похож на колодец – бездонный, тёмный, сырой, кажется, земля не может быть такой глубокой, но тем не менее колодец продолжает упрямо не превращаться в тоннель. Тут время утонуло, забылось, и тебя тоже забудут, и ты сама забудешь себя. Забудешься, заблудишься. Таков лабиринт, когда стоишь на месте и всё равно путаешься. Та самая машина, которая уже фиг знает сколько стоит во дворе, прорастает корнями, живёт в своём собственном отчуждённом вакууме, пленница времени, она тем не менее от времени освободилась, достигла своего собственного, внутреннего развития, как монах-отшельник в вечном отшельничестве, где ход времени уже не важен, где прошлое не перетекает в настоящее, а настоящее – в будущее. Там, внутри, всё идёт своим чередом. Время-жижица, время-клубок. Кристина вышла, заперла дверь. Снова за ней кто-то следит, как утром. Чьё-то незримое присутствие в древней гробнице, страшно до чёртиков, страшно обернуться, страшно сдвинуться с места, чтобы движение не было оценено, прочитано, страшно даже что-то подумать, дыхание перехватило – и сознание будто застыло в бесконечном ожидании, ибо всякая мысль внезапно может стать воспринятой. Меня видно, целиком, полностью, как распахнутый книжный переплёт, вечно открытая книга, идеальная модель чтения. То есть… Моё тело – письмо, буква, знак. Почему страшно? Потому что можно прочесть то, что я прячу. Кто читает? Бесстрастный, безличный взгляд бессмертного божества, самоисточающегося солнца, сердцевины абсолютного пространства, перед которым испытываешь стыд – хотя бы из-за бесполезной попытки спрятаться, затаиться, зашифровать и скрыть желание, но её глаза смотрят – и читают. Глубина разоблачена, письмена изучены и расколдованы, тьма развеяна; язвящее и одновременно блаженное чувство, что я могу быть опознана, и этот момент засекречен, я ещё в силах затемниться, стушевать чувства, снять эмоции, противопоставить её лику собственный, вылепить маску, стать безличной. Она подарила шанс не замечать её, потаённо любить, она подарила мне ночь с условием в одно мгновение высветить её, будто всё это было бестолковой шуткой. Ти-ши-на. Ударение на первом слоге. Она всё равно про меня ничего не знает; наверное, она – призрак, обитающий в лабиринте, его
дух, его
исток, его
смысл. В коридоре пусто. Тихо настолько, что с трудом верится в существование подобной тишины.
Относительность
На крыше жизнь по-другому проходит. Быстрее обычного. Потом приходится платить неустойку, оправдываясь перед собой, что в следующий раз не потратишь бездумно своё время. Но время – не та величина, которую можно тратить. Время и есть растрата, постоянное УЖЕ. Крыша – место мечтаний, пустых разговоров и пьянок. Может, поэтому выход на крышу обычно запрещён? В смысле, здесь правда можно прожечь жизнь. Да, прожечь, потому что эта самая жизнь расцветает буйными красками (пожар, в котором горят фабрики по производству гуаши и акварели – не смог обойти стороной это сравнение… хм… прощу прощения) только когда ты предаёшься беспечным мечтаниям, а болтологию принимаешь за серьёзную философию. Впрочем, может ли философия быть серьёзной? От неё нет никакого толку, одни слова о чём-то несуществующем. Вот говорят люди о бытии. Книги пишут. Хуй проссышь, пока философов поймёшь. А бытие вроде есть. А, может, его и нет. Совсем. Я не сомневаюсь в собственном существовании. Просто у меня нет больше никаких мыслей. Нет, на крышу людям вход заказан, потому что они могут попросту здесь застрять, забыть о том, что происходит на земле. А с крыши на землю есть два пути – один очень быстрый, другой – довольно медленный. Некоторые считают, что быстрый путь – самый верный. Не знаю. Мой друг так и посчитал. И доказал: так оно, наверное, и есть. Он был уверен, что лучше выбрать быстрый путь. Он же короткий. Скорее всего, его соблазнила сама скорость. Ты летишь. Пока мы поднимались наверх, из головы не выходил этот полёт.
Чёрт возьми…
Нет, летать я сегодня не собираюсь.
Вам ведь надоело это читать, правда?
А мне надоело это писать, честное слово.
Пародия
Того высокого парня зовут Артём. Гогочет, как ребёнок. Он из Красноармейского района. Мифическая часть Волгограда. Для меня весь Волгоград мифичен. Необычный город – посреди пустыни. Выглядит как пародия на город. Мнимое, иллюзорное место. Что можно противопоставить пустыне, кроме миража? Артём с виду производит впечатление парня простецкого, без особых мечтаний. Стоят вокруг него Саша, Лёша, Стас – те самые, кто вчера показались Кристине грибами, растущими у основания большого дерева. Артёма легко заметить, легко запомнить – самый высокий в группе, немного сутулый, видимо, из-за того, что ему часто приходится нагинаться, чтобы расслышать, что говорит собеседник; таковы недостатки высокого роста – далеко видишь, но плохо слышишь тех, кто находится у самого твоего подножия, и потому высокие люди обычно выбирают не те пути, какие пророчат им низкорослые собратья. Из кодекса мореплавания – маршрут проводит
