Пазл без рисунка - Валерий Александрович Акимов
Sweetest perfection
Кристина выключила воду, обтёрлась полотенцем и, перед тем, как закутаться в него, ещё раз посмотрелась в зеркало. Мокрые волосы облепили лицо, отчего оно походило на невнятный рисунок, где лишь угадывались человеческие очертания и силуэты, и тихо мерцали глаза водяные сама вода как идеальный сосуд вмещающий самого себя, субстанция, могущая сделаться себе обиталищем, фигурой, телом глаза застывшая форма водного потока, замёрзший ручей, стекло прямо как во сне всё остеклилось будто превратилось в большой глаз потому я не могла двигаться и всё замерло, как отпечаток на сетчатой оболочке, хитрая смесь и химическая реакция, превращающая видимое в помысленное; ледяной душ устранил почти все следы неспокойного сна. Кристина убрала волосы с лица вычистила рисунок; выхолостила – холст – холост – возвращение к холсту к безликости к одномерности; конечно, за волосами пряталось лицо оно ничуть не претендовало на изысканность и индивидуальность; наоборот кривые линии волос делали холст узнаваемым, а так – безпамятье, обыкновенное лицо, именно холст, белость, пустота, поправила их, снова посмотрелась в зеркало – отметила про себя, что выглядит сейчас в некоторой степени сексуально. Внезапно это воодушевило её, и на выходе из ванной Кристина решила не заматываться в полотенце. Света всё равно спит как убитая. Походить по проветренной квартире голышом, с посвежевшей кожей, многого стоит.
Немного о цивилизации
В день экзамена стояла прекрасная погода. Я даже удивился, поскольку всё время до этого небо занимали тучи, и дома вдали обволакивал серый туман, непрерывно шёл дождь – то накрапывал, то ливнем падал на землю; вода была всюду, везде была вода. А тут – ни облачка, яркое солнце. Я поехал в МГУ. Нет, я не мог сосредоточиться на предстоящем экзамене (или, как говорят, вступительном испытании). В метро ещё кое-как приходили на ум формулы, выдержки из методичек, и на фоне бесконечной темноты, что проносилась за окнами от станции к станции, всплывали перед глазами страницы из рабочих тетрадей, но стоило выбраться из подземелья, как расцветшая словно по волшебству зелень мигом заставляла забыть и о физических законах, и о химических соединениях. Отпало желание торчать в аудитории на протяжении нескольких часов, дабы доказать высоколобым профессорам, что я, именно я, достоин бюджетного места в их особо ценном вузе. Стремление послать всё к чёрту, которое и так теплилось во мне уже приличное количество времени, резко воспламенилось; я был растерян, и по направлению к университетскому корпусу шёл, будто спотыкаясь; нерешительность претворилась в иное качество, что во мне мгновенно и десятикратно возросла ненависть к родительским нотациям и доктринам. Ведь мой путь… А что значит «мой»? Без шуток, меня начинало трясти. «Моё» – что-то из области фантастики. Был только «я», спроектированный давно и наперёд. Отличник, закончивший с красным дипломом университет, получивший работу, женившийся – короче, укоренившаяся функциональная единица социума, благовоспитанный, унифицированный производитель, который и слова лишнего не скажет. Разумеется, объяснить всю эту галиматью организаторам не представлялось возможным, и я, получив пропуск, направился в указанную аудиторию и просидел там часов пять, пока экзаменторы не объявили, что время сего мерояприятия истекло. Я сдал бумаги с выполненными заданиями, которые, надо сказать, я выполнил практически на автомате, будто в меня и вправду была заложена выверенная до мелочей программа, и вышел на улицу. Солнце висело где-то высоко в небесах и щедро топило землю, и я устремился в парк. Думаю, тебе известно, как выглядит территория МГУ… Так вот, я забурился в локально очерченный лесной массив, где сквозь скопления ветвей виднелись блестящие плоскости Москва-Сити, а отовсюду доносился гул многих и многих автострад. Москва – это сплошная иллюзия, вроде аттракциона, где тебе обещаны те ощущения, которые в действительности ты вряд ли переживёшь. Так же и с парками. Лес, сырая земля, единение с природой. А неподалёку – шоссе, проспекты, спальные районы, магазины. Цивилизация – это сад, разбитый с той целью, чтобы окончательно подчинить стихийность дикой природы.
Порнография – это онтология
Осталась одна под сенью сухого дерева. Никто не обращал на неё внимания, разве что кто-нибудь бросал короткие взгляды в её сторону, а так, никому не было до девушки дела. Её это устраивало. Отсюда она видела всё.
Бля, что-то живот разболелся; с утра вроде нормально себя чувствовал; это из-за жары; учительница на нас орала, а нам похер было, мы из окна самолётики пускали; так обществознание и не выучили; как он вообще сюда поступил? осторожнее, водку разольёшь! это ж святое! прибежал, покланялся, подобрал бутыль, у неё всё равно дозатор, не пролилось бы ни капли; взял бутылку, прижал к себе; облом; у ксении баллы по егэ ниже, чем у меня, а я всё равно на платном учусь; телефон сломался; хотел в москву поехать, в плехановку поступить, но там проходные баллы очень высокие, решил здесь остаться; ха-ха-ха; он прикольный парень, рассказывает какую-то дичь; чего я хочу; откуда мне знать, в самом деле; передо мной разворачиваются миллионы миров, и они не умещаются во мне; думаете, я с ума сошёл; никому ничего не скажу; вытер руку о штанину и давай дальше смеяться; тошнит тошнит тысячу раз тошит и я проклятый проклятою блевотиной забрызгаю весь мир до последнего края ничего не оставлю незапятнаным всё измазаю; в красноармейском районе растут гладиолусы и каштаны, а каштаны высокие, тянутся в самое небо; не каштаны, а кипарисы; на море их много растёт, идёшь ночью мимо кипарисов, они врезаются в звёздный свод, как ракеты, вот-вот взлетят, странные деревья, у них что-то своё на уме, высокие-высокие, как башни, при этом оторваны от земли, в них есть что-то потустороннее, чуждое материи и почве, кипарисы стоят, словно изгнанники, ведь небо их тоже не принимает, так и стоят, стремглав,
