Алексей Смирнов - Центр Роста
"Что мне убиваться?" - О'Шипки вдруг охватила злость, и он спросил напрямик:
- У нас что-то было?
- Что же могло быть? - ответила та невинным голосом утомленной кормилицы. - Вы же не сняли одежду. Я прижималась, но у вас повсюду что-то колется.
О'Шипки схватился за карманы: все, как будто, лежало на месте.
- Запоздалое гостеприимство, - пояснила гостья, не дожидаясь естественного вопроса. - Директор поразмыслил и понял, что был не слишком любезен с вами. Он разбудил нас и попросил все это компенсировать. Он хотел сам, но мы его отговорили...
- Мы? - О'Шипки приподнялся на локте. - Кто это - мы?
- Мамми и я, - улыбнулась красавица. - Нас тут двое. Меня, к вашему сведению, зовут Анита.
- А Мамми где? - О'Шипки подозрительно огляделся. Слово "Мамми" ему не нравилось. В постельном контексте оно пугало и отвращало.
- Мамми отправилась к вашему товарищу. Она немножко сомневалась, но потом решила, что в темноте бывает всякое.
- Стало быть, так, - О'Шипки отшвырнул одеяло. - Вам, Анита, придется выйти. Я должен привести себя в порядок.
- Так это вы перфекционист? - брови Аниты выгнулись мостиком. - Я что, ошиблась дверью?
- Нет, боги милостивы.
- Тогда ладно, - Анита встала. - Я и так собиралась уходить. Через десять минут состоится завтрак.
- И кто же его подаст? - не удержался О'Шипки, припоминая вчерашние разъяснения директора, и она остановилась на полпути.
- Холокусов и Цалокупин, - объяснила Анита. - Сиамские близнецы. Сегодня их очередь.
- А морс кто готовил?
- Трикстер. Что-то не так? - встревожилась Анита.
- Ничего, уже все прошло. От этого морса голова раскалывается, как от доброй выпивки. Я знаю, в чем дело - там на дне был дождевой червяк, завязанный в узел. Кто-то бросил его в графин. Я думал, что это целебное включение, и не вынул. Какой-нибудь, думал, перчик или корень мандрагоры, похожий на червяка.
- Трикстер невозможен, - в голосе Аниты зазвучало безнадежное неодобрение. - Он шут, паяц, и вообще у него не все дома. Мы решили, что уж морс-то ему можно доверить. В общем, это символ, напоминание о змее, закусившей хвост. За неимением змеи он положил червяка...
"Держи карман шире, - подумал О'Шипки. - Так-таки и шалость, да? Здесь пахнет заговором."
Он отшвырнул остывающее одеяло и, не стесняясь Аниты, схватился за съехавший галстук, желая перезавязать его верным узлом. Костюм весь измялся, сорочка вылезла, ноги гудели. О'Шипки сверкнул глазами, и Анита поспешно вышла из комнаты. Тогда он снял ботинки и с наслаждением пошевелил вроде как пальцами, но больше носками. Он редко разувался, в подошвах таились кинжальные лезвия. О'Шипки встал, попрыгал и выполнил несколько упражнений. Тонус восстановился, мысли прояснились, и только во рту оставался отвратительный клюквенно-кольчатый привкус. Он принял стойку, атакуя медведя; для начала нанес ему в корпус сильнейший удар, но медведь был из крепких и выдержал. Брюхо вяло спружинило, и О'Шипки закружился по периметру комнаты, молниеносно выстреливая то руками, а то и ногами, словно сказочный черт.
Пастор с мозаики демонстративно глядел в сторону.
Очутившись возле двери, О'Шипки резко распахнул ее, пугая Аниту. Но та моментально взяла себя в руки и даже, как ни в чем не бывало, поправила прическу.
- Как у вас принято выходить к столу? - осведомился О'Шипки.
- По-семейному, - Анита повела плечом. - Никаких церемоний, если вы об этом.
О'Шипки хмуро посмотрел на свою одежду.
- Не знаю, - произнес он в сомнении. - Словно с сеновала.
Анита порылась в кармане халата и вынула огромные мужские часы на цепочке.
- Будь мы на сеновале... Мы опаздываем, - она спохватилась, и голос стал строгим. - Господин директор приготовил приветственную речь. Она сразу и вступительная, потому что после завтрака начнутся занятия. Ее нельзя пропустить, иначе вы ничего не поймете.
О'Шипки вздохнул и пригладил волосы.
- Пойдемте, - кивнул он Аните. - Посмотрим на вашего Трикстера.
- Нашего Трикстера, - поправила его Анита.
Они стали спускаться по лестнице, по-прежнему жарко освещенной факелами. Утро наступило, но это никак не сказалось на переходах и галереях - разве что попрятались призраки, да и в этом уверенности не было. Анита шла первой; О'Шипки, грохоча каблуками, рассматривал ее фигуру и мысленно выговаривал Трикстеру за морс. Зачем он спал? Одна аватара отведала нектара - может быть, дело в этом. Вполне вероятная клоунада. К чему? "Разберемся", - пообещал О'Шипки неизвестно кому.
Они спустились в холл, где все было, как запомнилось О'Шипки. Анита нетерпеливо остановилась и сделала приглашающий жест.
- Просыпайся, - приказала она.
"Так-то лучше", - обрадовался О'Шипки, который раздумывал, как бы ему перейти на "ты". Работа в Агентстве приучила его к некоторой сдержанности в общении с незнакомыми людьми. При этом известного рода сочувственным панибратством жертвовалось ради попытки загладить оплаченный грех. О'Шипки не верил в грехи, ибо служил многим богам, и каждый хотел своего, не считаясь с другими, а те из них, что оперировали понятием греха, превосходили всех прочих капризностью и непостоянством, а главное абсолютным отсутствием логики.
Он прибавил шагу, нагнал Аниту и шел с нею вровень до самой столовой. Оба остановились перед массивной дверью, похожей больше на ворота; из-за нее доносился отрывочный смех, слышался звон посуды и маловнятные увещевания: директорские, как удалось разобрать О'Шипки.
- Приятного аппетита! - пожелала Анита.
Она отвернулась, уперлась обеими руками в створки и разом толкнула. Из позолоченной залы хлынул свет.
Глава седьмая, в которой звучат издевки, стучат копыта, поджимаются губы и разыгрываются
шахматные партии
Вначале был Маслоу.
Потом - другие.
Ими-то Центр и был задуман как своего рода маяк, окруженный мирами и временами. Или оазис. Или остров. Или мираж. Это было очень давно - еще до того, как взорвалась первая цифровая бомба. И даже прежде, чем в научных кругах признали, что число есть нечто большее, чем абстракция.
Энтузиасты, приведшие Центр в его нынешнее состояние подвешенности и неучастия ни в одном из времен и вселенных, от души постарались снискать благосклонность многочисленных богов. И боги, соблазнившиеся щедрыми гекатомбами, пришли на помощь. Ничего прочего о причинах и поводах к существующему статусу Центра сказать невозможно. Он стал, и он есть; он потеснил и задушил так и не успевшие закрепиться Цигунские Таборы.
На первых порах своего обновленного существования Центр Роста представлялся, скорее, неудобством, нежели структурой, могущей послужить к плодотворному внутреннему совершенствованию. Многие видели в нем не больше, чем карман мироздания, одновременно опасаясь, что этот карман окажется дырявым. Другие считали его тупиком и приписывали тому же мирозданию, но уже в качестве слепой кишки.
Зато в дальнейшем... И здесь Ядрошников - он-то и выступил с этим кратким ознакомительным рассказом, ведя его на сюпоросом французском языке вытянул голову, растягивая складчатую шею, и подмигнул. Он подмигнул с особенным пафосом, если такое вообще возможно. О'Шипки опустил глаза. Его чуть передернуло; он ненавидел эту перенятую американскую манеру разбрасывать юморок там и тут, пуританский вполне, желательно - под овации семьи оратора, просветленной и гордой убожеством, с энергичных пожиманием рук: "Блестящая речь, дорогой!".
- В дальнейшем тут сделалось то, что вы видите, - неожиданно закончил Ядрошников и плавно повел десницей, словно желая подарить собравшимся столовую со шведским столом: обширный, залитый электричеством зал, ничуть не уступавший рыцарскому или бальному. Шведский стол, даром что он, как и приличествует шведскому столу, был без стульев, казался букашечной мебелью, заброшенной в чистое поле. Лицо директора лоснилось от чувств. О'Шипки не принял приглашения восхититься и рассматривал мельхиоровую ложку, которую он только что погрузил в утреннюю кашу.
Шаттен младший, подпирая лопатками рубленую колонну, доброжелательно захлопал в ладоши. Изо рта у него торчала красная пластмассовая вилочка, а само канапе было внутри рта. Директор признательно поклонился. Он придал лицу серьезное выражение:
- Позвольте, друзья, подвести черту. Сегодня здесь все иначе, нам послано испытание. Не слышно радости под сводами, умолкли ликующие звуки (О'Шипки не очень понял, о чем он говорит). Наш Центр, овеваемый ветрами и штормами, побиваемый снегом и градом, оказался отрезанным от Божьей вольницы. Каналы связи перекрыты, рации нет, электронную почту замкнуло. К нам не прибудет ни судно, ни лодка. Нам не помогут с воздуха...
- Господин директор, погодка-то недурная, - возразил ему кто-то голосом писклявым и неприятным. - Лодки нет, ваша правда, а в прочем - врете... Что за фантазии?
Говорил Трикстер; О'Шипки моментально догадался, что это он. Прыщавый и дерганый молодой человек, сальный брюнет, с одинаковыми, лиловыми и толстыми губами, как у негра. До невозможности тощий и длинный, сплошные мослы, весь скелетообразный, но это скелет паука, хотя паук и бескостен. Бледная, будто саван, кожа. Наглые глаза, бугристый пронырливый нос. Изжеванный смокинг, усыпанный перхотью и с дырой на локте; грязный воротничок, идиотский бант семи цветов, напоминающий зоб, что у голубя-дутыша. Когда Анита с О'Шипки входили в зал, Трикстер сосредоточенно ковырялся в пирожном, стараясь отломить; он не слушал директора, который начал говорить уже тогда, не дожидаясь опаздывающих.
