Константин Станюкович - В мутной воде

Наконец он торопливо приблизился к дочери, обнял ее за талию и, отводя от Венецкого, проговорил:

— Ты как же это так неожиданно, Леля, вошла?.. Верно, тихо позвонила?.. Здорова?.. Муж здоров?.. Садись же, садись, Леля! — заботливо усаживал старик дочь и крепко поцеловал ее.

— А мы и не слышали, как ты позвонила… Мы вот с ним заболтались… о войне заболтались… Я ему свой план кампании объяснил, а он, Леля, не верит, что мы одним ударом окончим кампанию… Сомневается! Этакий Фома неверный! — выдумывал старик, тщетно стараясь придать своему голосу шутливый тон.

Шутка не выходила, и лицо старика по-прежнему было смущенное.

— Я таки задержал его, — продолжал он, усиленно мигая Венецкому, — а он торопится. Ему надо являться к начальству. Военная служба — строгая служба, опаздывать нельзя. Я помню, у нас в полку в тысяча восемьсот сорок первом году один тоже бравый молодой человек не явился вовремя к начальству, так что бы, ты думала, вышло?..

Генерал начал было рассказывать, что вышло, но увидал в глазах Елены такую мольбу, что круто оборвал рассказ и вопросительно глядел на Елену.

Венецкий между тем собирался уходить.

— Папа… голубчик!.. — шепнула Елена.

Старик засуетился, подошел к Венецкому, взял его за руку и сказал:

— Да ты куда же, Алексей Алексеевич, так торопишься!.. Четверть часика подожди… За четверть часа начальство не взыщет… Ведь вы с Лелей старые знакомые… Давно не видались!

Он обнял Венецкого и подвел его к Елене.

— Вот садись да поговори с Лелей, а то ты словно какой нелюдим, так ни слова не сказал, да и бежать!.. Это, братец, нехорошо… В наше время артиллеристы молодцами были… — шутил старик, с нежностью встречая благодарный взгляд Елены…

Затем генерал вдруг взглянул на часы и промолвил:

— А и я-то хорош, нечего сказать! Не похвалит меня доктор… С вами-то и забыл, что мой крейцбруннен меня давно ждет! Иван никогда не вспомнит! — ворчал старик, словно бы сердясь на Ивана. — Никогда не подаст! Пойду пожурю его да выпью воды… И то опоздал четверть часа, а тут главное дело аккуратность… Так и доктор говорит, а он правду говорит!

И, довольный, что так ловко выдумал предлог, старик вышел из кабинета, прошел в столовую и нервно заходил по комнате, чутко прислушиваясь, не позвонят ли в передней. Доброму старику очень хотелось, чтобы жена его не вздумала вернуться в эти минуты домой и не помешала бы «этим бедным молодым людям».

«Я им позволил это свидание в первый и последний раз!» — утешал себя старик.

— Было бы жестоко не позволить! — прошептал он, продолжая ходить на часах…

— Алексей Алексеевич… Простите ли вы меня? — проговорила Елена, когда молодые люди остались одни.

— Я… вас… простить?.. И вам не стыдно меня об этом спрашивать! — тихо упрекнул Венецкий, поднимая на Елену глаза.

В этих кротких глазах светилась такая преданная любовь, что нервы Елены не выдержали. Крупные слезы тихо закапали на платье, а между тем счастливая улыбка, точно радуга, засияла на ее лице.

Она взяла руку Венецкого и крепко пожала ее, как бы безмолвно благодаря этим пожатием.

— Елена! Вы плачете? Вы очень несчастливы? Да? Что же вы ничего не говорите?.. — проговорил он упавшим голосом.

Она заглянула ему в глаза так нежно, так ясно, что Венецкий в эту минуту совсем забыл, что Елена замужем и что свидание это, быть может, последнее. Перед ним была та самая Елена, которой летом еще он так горячо шептал слова любви.

Он тихо припал к ее руке, осыпая ее поцелуями.

— Добрый мой… хороший! — тихо шептала она. — Вы еще меня утешаете… Я сделала вам столько зла…

— Но вы, Елена, вы?.. Что вы с собой сделали? — вдруг крикнул он, вспомнив действительность и приходя в себя.

— Не говорите об этом! — как-то серьезно проговорила Елена. — К чему спрашивать? Поздно!.. Ведь вы все знаете.

— Знаю…

— Скажите, мой друг, как бы вы поступили на моем месте?.. Отвечайте мне, скажите правду, что думаете…

И она глядела ему прямо в глаза с какою-то грустною улыбкой.

— Вы знаете отца… Его страдания были моими страданиями… Я много понимала, хотя отец никогда не жаловался, а ему тяжело было… Мать никогда не любила его и…

Она колебалась договорить.

— И… обманывала! — с трудом выговорила Елена.

Но потом, помолчав, она продолжала, как бы желая облегчить свое горе:

— Какова была бы его жизнь, если бы его на старости лет исключили из службы за долги?.. Он этою бы не перенес… Вы знаете, ведь он в делах ребенок… Мать мне все рассказала… Что доканчивать!.. — печально добавила она.

— Но разве дядя не мог помочь вам?

— Дядя… я с ним вообще редко говорила. Мать объяснила мне, что он папу не любит и что он против нас… Последнее время он почти не бывал у нас, недавно женился.

— Ах, Елена!.. Я боюсь, что вас обманули и что вы принесены в жертву…

— Что вы говорите, Алексей Алексеевич?.. Разве мать, какова бы она ни была, захочет погубить свою дочь?..

— Но… я все-таки ничего не понимаю… И знаете ли что?..

Он хотел было снова высказать ей свои подозрения, но остановился.

«К чему? И без того ей тяжело. Зачем лишние страдания…» — подумал он.

Слезы душили его.

— Оставим это… Все равно поздно!.. — проговорила Елена. — Ведь вы простили меня и не бросите в меня камнем?.. Не скажете, что я… я… продала себя за богатство.

Она не могла дальше продолжать и зарыдала. Венецкий и сам не выдержал. Он взял ее руку и осыпал ее поцелуями, смачивая ее в то же время слезами.

Незаметно протекали минуты, а они сидели тихо, утешая друг друга, как два больные, приговоренные к смерти. Им было так хорошо вдвоем, что они не слыхали, как у дверей старик уже несколько раз покашливал. Наконец кашель раздался сильный. Они оба услыхали и грустно взглянули друг на друга.

— Пора! — проговорил Венецкий. — Прощайте же, моя ненаглядная… Прощайте!..

Он обнял Елену и порывисто прильнул губами к ее губам. Она не противилась. Она забыла обо всем и помнила только, что около нее любимый человек.

— Я не могу вас не видеть… — шепнула она. — Хоть изредка…

А кашель за дверями делался назойливее.

Когда старик осторожно отворил двери и вошел в кабинет, то увидал обоих молодых людей с заплаканными глазами.

Он как-то сердито крякнул и проговорил:

— Ну, Алексеи Алексеевич, я думаю, пора и к начальству, а то тебе достанется, нынче время военное.

Венецкий пожал руку любимой женщины и подошел к старику.

— Смотри, меня не забывай… захаживай, только, братец, захаживай рано утром, чтобы нам никто не мешал, а мы будем с тобою войну вести с турками… Ну, прощай. Будь здоров, родной мой! — проговорил генерал, крепко прижимая к своей груди Венецкого.

Венецкий быстро вышел из кабинета.

Оставшись вдвоем с Еленой, старик всячески пробовал развлекать свою «девочку». Он рассказывал ей план кампании, усадив ее рядом с собой, и заставил следить за движениями корпусов. Елена знала слабость отца и не раз исполняла должность его начальника штаба, когда старик, бывало, перепутывал войска, штудируя вместе с «девочкой» франко-прусскую войну. Она, улыбаясь, слушала, когда старик, совершенно серьезно уверенный, что развлекает свою «девочку», восклицал:

— Вот этот корпус идет вперед, переходит Балканы вот здесь… Этот корпус переходит Балканы вот тут… Третий корпус, Леля, в это время форсированным маршем направляется к Шумле… Все они соединяются у Адрианополя, а турки в это время бегут, бегут, Лелечка, как зайцы, в своих красных фесках… Мы без бою берем Адрианополь, а оттуда до Царьграда рукой подать…

— А где же, папа, твои резервы? — остановила его, сквозь слезы улыбаясь, Елена.

— Резервы?.. А зачем нам резервы, позволь тебя спросить? — горячился старик. — Какие такие резервы!.. Нам не надо резервов… Вперед с богом, — и кончено! Еще резервы выдумала. С турками — резервы! — сердито повторял старик. — Эх, вижу я, девочка, ты от кого-нибудь наслышалась о резервах… Мы, брат, не станем по-прусски цирлих-манирлих выделывать. Шалишь, девочка! Мы по-русски, начистоту… За царя и Русь святую с богом марш, ура! — и посмотрим, кто устоит против русского штыка… Я слышал, что у нас такой план и выработан… С богом вперед, — и ничего более… Да и зачем нам другой план?.. С русскими солдатами да еще планы… Помнишь, девочка, Суворова?..

Старик оживился и продолжал рассказывать на эту тему, не замечая, что дочка давно не слушает его, хотя и глядит на него. Он начал было излагать, как мы возьмем Царьград, выгоним султана в Малую Азию (эта смелая мысль, надо, впрочем, заметить, явилась у него сегодня утром под влиянием статьи любимой им газеты, настоятельно требовавшей прогнать султана в Малую Азию) и сделаем Царьград вольным городом, и, окончив с этим вопросом, внезапно спросил: