Евгений Козловский - Я обещала, и я уйду
Охнуладверь. Иринамедленно-медленно, боясь и надеясь, надеясь и боясь, повернулаголову.
Это был, конечно, Тамаз: парижский, наколесиках, чемодан в руке, ворох роз -- в другой.
-- Ой! -- сказалаИринаи заплакала.
-- Вот, -- кивнул Тамаз начемодан. -- Платья твои привез.
В пустом и почти темном зрительном зале -- только рваные клочья тусклого дежурного светаедвадолетали со сцены -- сидели, держась заруки, Тамаз и Ирина. Порожняя шампанская бутылка, стаканы -- рядышком, наполу; насоседнем кресле -ворох цветов.
Рабочие, переговариваясь матом, разбирали декорацию. Иринаполушептала, задышливо, как в бреду:
-- Поверь, поверь, я ни в чем тебя не обвиняю, Тамазик. Я никогдани в чем тебя не обвиню. Человек, когдаон взваливает насебя что-то, рассчитывает силы. Хоть интуитивно. Ты знал, что я должнаумереть, тебя хватило бы надвагодадля любого сопротивленияю
-- Неправда, -- так же шепотом, лихорадочно возразил Тамаз. -- Я первый раз сделал тебе предложение, когданичего не зналю
-- Нет-нет, не перебивай, это не так, это не такю Ты сделал предложение. Но ничем бы это не кончилось. Ведь все были против: друзья, родителию Ничем бы и не кончилось -- вот и все!
-- Кончилось бы, кончилось! -- убеждал Тамаз.
-- Вот именно -- кончилось бы! -- поймалаИринавозлюбленного наневольном каламбуре. -- А тут надвагодаю Я и саматакая ж. Мне, когдапоставили диагноз, предложили операцию -- я почему отказалась? Тоже -- рассчитываласилы. Знала, что умереть -- мне их хватит, авот бороться зажизнью Человек не обязан быть железным. Подвиг -- это мгновенная концентрация духа. Во всяком случае -ограниченная во времению
-- Почему мы сидим здсь?
-- А ты что? -- чувствовалось: Ириназадаст сейчас главный вопрос, -- ты приехалю надолго?
-- Навсегда, -- твердо ответил Тамаз. -- Если тебе плохо в Тбилисию
-- Нет, Тамазик, нет! -- продолжалабить Ирину лихорадка. -- Я благодарназатвой приезд. Но это тоже только хорошие намерения. Родные, друзьяю Работа, в конце концов!..
юРазговор казался бесконечным, ходил кругами, поэтому, когдамы увидели наших героев бредущими зимними ночными улицами -- беззащитные цветы наморозе, парижское чудище навязнущих в снегу колесиках: очень эффектно! -- выяснилось, что продолжается он как бы с той самой точки, с того самого многоточия, накотором оставили мы его в зале:
-- юТбилиси сказка, СтранаЧудес, Зазеркальею Но маленькую Алису тудане пропишутю
-- Как не пропишут?! Как, то есть, не пропишут?!
-- Подожди, подожди, миленький! Я не в том смысле. Дахоть бы и в том. НатэлаСкорпионовнаю
-- Зачем ты ее так назвала?!
-- Извини, Тамазик, само сорвалось. И ты прав, что одернул. Это твоя матью Ты здесь все равно не выживешью
-- Совсем меня презираешь, да? Не считаешь мужчиной?
-- Считаю, миленький, считаю. Я верю: ты способен навсе. Ради меня, ради любвию Ради своей гордости. Но ты сломаешься тут, один, и я никогдасебе этого не прощу.
-- Как один? А ты?
-- А я не в счет. Я -- с минусом. Меня самое надо поддерживатью
юФигурки уменьшались, таяли. Словазатихалию
У подъездаподжидал квадратный Васечка.
-- Эй, парень, -- сказал Тамазу. -- Отойдем? А ты, Ираю давай. Давай-давай отсюдова!
-- Васечка! -- бросилась к нему перепуганная Ирина. -- Это ж муж мой! Оставь нас, пожалуйста, в покое!
-- Я сказал: чеши! Я тебя предупреждал? Предупреждал, спрашиваю?
-- Тамаз, не надо! -- крикнулаИрина. -- Не связывайся! Беги! -- и кивнуланадверь парадной. -- Я его подержу!
Но тут и сам Тамаз прикрикнул:
-- Уйди-уйди! Подожди в подъезде! Ну! Кому сказано?!
-- Если что с ним случится, Васечкаю -- тихо произнеслаИрина.
-- Слушай, -- добавил Тамаз. -- Кто тебя просит заменя заступаться, а? Я тебе кто: ребенок? женщина?! Уйди!..
Иринаубежалав парадную.
Тамаз пошел наВасечку.
Иринабросилацветы назаплеванный пол, принялась трезвонить, кулачком колотить во все двери подряд. И, перелетая навторой этаж, увиделамельком в окне, как блеснул зайчик предподъездного фонаря наполоске отточенной стали, которою ударяет ВасечкаТамаза.
У Ирины буквально отнялись ноги, и Тамаз успел уже осесть, аВасечкаподчеркнуто спокойным шагом полураствориться в темноте, покаонанашлав себе силы выбежать наулицу, броситься к супругу.
Напервом этаже однаиз дверей, наконец, отворилась. Заспанный мордоворот в трусах высунул голову:
-- Эй, кто тут народ будоражит?!
-- Ты что, правдаспалас ним? -- Тамаз приоткрыл глаза, приходя в себя после шока, и это были первые его словаю 28.12.90 Вымыв и с психопатической тщательностью вытерев руки, сопровождаемый Ириною, одетой в умопомрачительное парижское nйgligй, брезгливо лавируя меж мокрыми пеленками, корытами и детскими велосипедами, бормочапод нос:
-- Ужель тасамая Татьяна? -- Антон Сергеевич шел коммунальным общежитским коридором и только в конце его, у последнего, квартирного, выходаприостановился, взял Ирину заплечи, развернул, запустил руку в распах ее халатикаи внимательно, не глазами -- пальцами, осмотрел грудь.
-- М-даю -- хмыкнул.
Высунувшись из кухни, заними давно уже наблюдаланечесаная соседка, исполнявшая в ЫДаме с камелиямиы заглавную роль. Но Ирину не смутило и это, как не смутил докторов жест.
Антон Сергеевич вынул руку из распаха, сказал:
-- Прости, пожалуйста, затот вечерю Задурацкие приставания: как к горничнойю
-- Бросьте, Антон. Я уж и думать забыла.
-- А я все помню, помню, помнюю -- с несколько наигранной страстью просопел доктор. -- Недооценил тебя. -- И промурлыкал не то иронически, не то всерьез: -- Я так ошибся, я так наказан. Выходи заменя.
-- Что? -- не поверилаушам Ирина. -- Вы ж только что лечили моего мужа.
-- Ну, этою -- пренебрежительно махнул Антон рукою.
-- Что? -- до смерти перепугалась Ирина. -- Он не выживет?
-- Он-то? -- сейчас дктор не вдруг врубился в логику ирининых мыслей. -Он-то выживет, успокойся.
-- Ага, успокойся! С вашим умением ставить диагнозы!..
-- Дура! -- вдруг сильно обозлился Антон. -- У меня гистограммасохранилась, у меня фотографиию Я уже во все журналы послал! Это ж уникальный случай: ты выздоровела, потому что очень захотела!
-- А может, -- припомнилаИрина, -- просто повелаинтенсивную половую жизнь?
-- Натебе чудо свершилось!
-- А если, -- кивнулаИринав конец коридора, -- нанем не свершится?
-- Нанем тоже уже свершилось: ребро оказалось скользкое. А то б действительною Просто я имел в виду, что мужья приходят и уходятю
-- А вы остаетесь? -- докончила-спросилаИрина.
-- А я -- остаюсь. Я еще и вскрывать тебя буду, -- пошутил напрощанье. 31.12.90 Хоть и освещение свечное, праздничное, новогоднее, аот нашего взглядане вполне укроется убого-богемно-провинциальная обстановкапятидесяти= с гаком =летнего временного жильца: Ириназдесь вторую неделю только, -- с засаленными и изодранными обоями, с картинками, фотографиями и афишками, налепленными вкривь-вкось, с осколком зеркаланаподоконнике давно не мытого окна, с широким продавленным матрасом настопках кирпичных половинокю
Столик с рождественской елочкою и нехитрыми выпивками-закусками (даже шампанского раздобыть не удалось) придвинут к матрасу, накотором полусидит полуодетый раненый, vis-а-vis -- Иринав вечернем туалете и в украшениях. Сбоку, стоя, произносит торжественный тост одетая в парижскую кофточку Тамарка:
-- юи пусть, значица, этот год, принесший вам, -- удар глазками в сторону Тамаза, -- столько счастья, станет только первым в счастливой их череде, и пусть отец ваш выздоровеет и проживет еще сто двадцать летю
-- Как: выздоровеет?! -- прерывает Тамаз, аИрина, глянув наподругу коротко и выразительно, поворачивает у вискапальцем.
-- Ой, -- смущается Тамарка. -- Правда. Чо ж это я?!
-- Вы мне можете объяснить, что тут происходит?! -- взрывается Тамаз.
-- Ничего не происходит, -- огрызается Ирина. -НатэлаСкорпионовназвонила, сказала, что у РевазаИраклиевичаинфаркт.
-- И ты посмеласмолчать?! Дахоть бы это тысячу раз былаее хитрость -- я не имею праване ехать!
-- Ты не имеешь правакричать наменя, -- холодно возражает Ирина. -- Вот начто ты не имеешь права.
-- Вы успокойтесь, пожалуйста, -- встревает Тамарка, готовая зареветь. -Онатут же побежала! Онабилет досталаиз брони, самый ближний билет. Онатолько наНовый Год не хотеларасстраивать. Где билет, Ирка?! Ну, покажи же ему билет! 02.01.91 Едваудерживаясь под напором ветра, торчаланаплощади каркасная елкас горящими среди беладня разноцветными лампочками, окруженная крепостью из крупных ледяных кирпичей. Паразакаленных ребятишек катались по бороде ледяного же ДедаМороза.
Иринас Тамазом стояли наостановке-платформе, возле ярко-красного междугородного ЫИкарусаы, того, кажется, самого, что пытался перегородить белому Ыжигуленкуы дорогу жизнь назад.
-- Я все понимаю, -- говорилаИрина, гладя грудь мужа. -- Не больно? -спросилакак бы в скобках и, не дожидаясь ответа, продолжила. -- Не надо ничего объяснять, ни оправдываться ни в чем. Я б их раздражала. Так? Правильно, миленький? Я все правильно говорю?
