Евгений Козловский - Оле в альбом

Козловский Евгений

Оле в альбом

Евгений Козловский

Оле в альбом

четвертая книга стихов

1.

Не разомкнуть над листом уста не измарать листа... Так же вот ночь без тебя пуста. Так же, спросишь, чиста?

Я от тебя еще не отвык. Синяя дверь - капкан, и поворачивает грузовик прямо на Абакан.

Ты покачнулась на вираже, стоп-сигнал не погас, но задувает мне встречь уже глупый, пыльный хакас,

дует, заносит твой городок мертвою, серой золой... Русые волосы, взгляд как вздох, профиль на людях злой...

Милая, где мне найти слова, как мне тебя назвать? Переполняется глаз синева горечью тайных свадьб.

Как проволочится ночь твоя в душном купе "Саян"? Милая, милая, ми-ла-я!.. Дверца купе - капкан.

Я ни о чем не хочу гадать: Омск, Красноярск, Москва... Время ведь тать, и пространство - тать... Где мне найти слова?

Только я знаю одно, одно: ночь без тебя пуста. Заледенело напрочь окно. Не разомкнуть уста.

2.

Бессонницей измученные ночи. Безделием отравленные дни, которые, хоть кажутся короче, чем ночи, но длиннее, чем они.

Мучительное царство несвободы, снаружи царство, изнутри - тюрьма. Аэропортов входы и входы, посадок, регистраций кутерьма.

А где-то там царевна Несмеяна живет и вяжет свитер в уголке. Я изнываю в медленной тоске, но... не беру билет до Абакана.

3.

Оленька свет Васильевна, девочка моя милая, пленница птицы Сирина зверя железнокрылого

из Минусинской впадины только во сны несущего, только в пределы памяти, ах! - не в пределы сущего.

Оленька, дорогая моя, как в нас с обой поместится встреча, отодвигаемая днями, неделями, месяцами?

Видимо, стану я не я, если сумею долее жить в плену расстояния между собой и Олею.

Оленька, моя девочка! Как одолеть бессилие? Верить почти и не во что... Разве вот - в птицу Сирина.

4.

Оля, роди мне сына! Оля, земля - зола! Оля, душа застыла на перекрестках зла.

Оля, подходят сроки, смерть разлеглась, сопя. Русый и синеокий, пусть он будет в тебя,

умный, добрый, красивый лучше будет, чем мы... Оля, роди мне сына: изнемогаю от тьмы.

Оленька, Ольга, Оля, латочка на груди, для утоленья боли хоть укради - роди!

По морю, как по тверди, чудо мне соверши для попрания смерти, для спасенья души.

5.

Я сегодня ходил на К-9. Ничего от тебя. Ни-че-го. Что же делать, мой друг, что же делать? не случается, знать, волшебство.

Я тебя понимаю, конечно: ждешь письма, мол, и почта - дерьмо... Как ничтожно оно, как кромешно, минусинское это МГИМО!

Как легко в политичных извивах придавить слишком хрупкую суть... Ну, привет, дорогая. Счастливо. Перетопчемся как-нибудь.

6.

Эти строчки, как птичья стая, разлетаются по листу, словно где-то снега, растая, присушили к себе весну,

словно эти слова сбесились и порхать пошли, и летать, вместо нормы своей: бессилья, благодать неся, благодать.

И под солнечный щебет строчек я читаю, как волшебство, каждый знак твой и каждый росчерк, даже точечку вместо "о".

Только капельку... ну, вот столько... меньше щепочки от креста я печалюсь, что слово "Ольга" не стоит на краю листа.

В магазине сравнений шаря, прихожу к убежденью я: это слово - певческий шарик в узком горлышке соловья,

это камень во рту Демосфена на морском берегу крутом, а у ног Демосфена - пена: Афродиты родильный дом,

это Древняя Русь, варяги, это Лыбидь, Щек и Хорив, это Олины русые пряди, это я, в них лицо зарыв...

Но щебечут, щебечут птицы, по листу бумаги мечась... Да слетит на твои ресницы добрый сон. Добрый миг. Добрый час.

7.

Водка с корнем. Ананас. Ветер. Время где-то между псом и волком. А на нас никакой почти одежды

лишь внакидочку пиджак. А за пазухою, будто два огромные грейпфрута, груди спелые лежат.

8.

Уходи, ради Бога! совсем уходи! Уходи, если хочешь... Но ты ведь не хочешь. Ты сама посуди: не уходят средь ночи ж, если страсть загрубила соски на груди,

не уходят: персты напряженнее струн, не уходят: совсем не зажаты колени, не уходят: ведь время погрязнет во тлене, а на улице, Боже! такой колотун...

А на улице дует хакас и пылит и в глаза норовит, обезумевший, вгрызться... В одеяло - с тобой - с головою - укрыться!.. Тише! Слышишь? Уже ничего не болит.

Всё в порядке. Всё будет нормально у нас. Улыбнись виновато, а хочешь - сердито, только нет! - никогда за окно не гляди ты: за окном темнота, колотун и хакас.

9.

Телефонная связь через 3-9132 - и потом... и потом набираю твой номер. В аппарате мерцает тревожный, прерывистый зуммер, и в кабине с тобою стою я один на один.

Я добился ответа. Но что ж не идет разговор? Между нами возникла какая-то вроде препона. По моей ли вине? По твоей? По вине ль телефона? Кто такой он, контакт между нами похитивший вор?

В каталажку его! Под расстрел! Электрический стул подвести под него! Или просто в мешок да и в воду! Так и надо ему, негодяю, мерзавцу, уроду!.. Он, положим, наказан. А я... до утра не заснул.

10.

Жизнь ты моя цыганская, всё ж в тебе что-то есть... Улица Абаканская, дом 66.

Там гостевала девочка лет двадцати двух. Взглянешь на эту девочку, и забирает дух.

Вспомнишь про эту девочку, и полетит душа бабочкой-однодневочкой, кувыркаясь, спеша.

Вспомнишь глаза ее синие, и поди-назови девочку не княгинею, не богиней любви!

Волосы вспомнишь русые, сыплющиеся на лоб, кисти, до боли узкие, и колотит озноб,

словно опять в обнимочку на неметеный пол, словно разлучной немочи час опять подошел...

Прямо вина шампанского выпить - слова прочесть: Улица Абаканская, дом 66.

11.

Я тоже вяжу тебе вещь: она из рифмованных строчек. Пусть где-то рукав покороче, неровная линия плеч,

но ты бесконечно добра, простишь мне иной недостаток: ведь лет эдак целый десяток я спиц этих в руки не брал.

Мне некому было вязать, я думал: уже и не будет, но спицы то ночью разбудят: кольнут, и попробуй-ка спать,

то - днем: в магазине, в метро... И вяжется, вяжется свитер. Слова улетают на ветер, а вещь остаётся. Хитро!..

И мне ее не распустить, поскольку я слишком поспешно, возможно, - но искренне, нежно спешу по частям опустить

твою неготовую вещь в почтовый огербленный ящик... Такие дела в настоящем. А в будущем?.. Ах, не предречь!

12.

У тебя неполадки на линии. Я билет покупаю, лечу, потому что глаза твои синие я до боли увидеть хочу,

потому что хочу догадаться я, получить безусловный ответ (телефонная врет интонация!) как ты - любишь меня или нет?

Ну, положим, что да. Что же далее? На ответ возникает вопрос. Мы ж с тобою, мой друг, не в Италии, не в краю апельсинов и роз.

Всё кругом задубело от холода, каждый жест до смешного нелеп, и молчанье давно уж не золото, а насущный - с половою - хлеб.

Ну, положим что да. И куда же нам? Звякнет, с пальца спадая, кольцо. Нарумянено, ах, напомажено стерегущее смерти лицо.

Вероятно, нести нам положено этот крест до скончания лет... Я уныло, понуро, стреноженно покупаю обратный билет,

и опять неполадки на линии, и опять не пробиться к тебе, и глаза твои синие-синие близоруким укором судьбе.

13.

Мне б хотелось, скажу я, такую вот точно жену. Ты ответишь: да ну? Дождалась. Ни фига - предложеньице! Тут я передразню невозможное это "да ну", а потом улыбнусь и спрошу: может, правда, поженимся?

Почему бы и нет? Но ведь ты - бесконечно горда, ты стояла уже под венцом, да оттуда и бегала. Выходить за меня, за почти каторжанина беглого?! Неужели же да? Ах, какая, мой друг, ерунда!

Ну а ты? Что же ты? Тут и ты улыбнешься в ответ и качнешь головой, и улыбка покажется тройственной, на часы поглядишь: ах, палатка же скоро закроется! Одевайся, беги: мы останемся без сигарет...

14.

Когда бы я писал тебе сонеты, то вот как раз бы завершил венок, самодовольно положил у ног твоих и ждал награды бы за это.

И все равно я был бы одинок, как одиноки в мире все поэты. Ты вроде здесь, но объясни мне: где ты? Я здесь! кричишь ты, но какой мне прок?

Да будь ты в преисподней, на луне иль даже дальше: скажем, хоть в Париже и то была б неизмеримо ближе.

В уютной кабинетной тишине я с образом твоим наедине вострил бы в сторону бессмертья лыжи.

15.

Голову чуть пониже, чуть безмятежней взгляд!.. Двое в зеркальной нише сами в себя глядят.

Может быть, дело драмой кончится, может - нет. Красного шпона рамой выкадрирован портрет.

Замерли без движенья. Словно в книгу судьбы смотрятся в отраженье. И в напряженьи лбы.

На друга друг похожи, взглядом ведут они по волосам, по коже, словно считают дни:

время, что им осталось. И проступают вдруг беззащитность, усталость, перед судьбой испуг.

Рама слегка побита, лак облетел с углов ломаная орбита встретившихся миров.

Гаснут миры. Огни же долго еще летят. Двое в зеркальной нише сами в себя глядят.

16.

Мы не виделись сорок дней. Я приеду, как на поминки: на поминки-сороковинки предпоследней любви моей.

А последней любви пора, вероятно, тогда настанет, когда жизнь моя перестанет: гроб, и свечи, et cetera...