Владимир Курносенко - Жена Монаха
В ту самую Финскую... подлую...
На своротке у общей бани стояли и делились впечатленьями бытия две тучные, полные сил старухи.
Одна была в пятнистом спецназовском бушлате, а другая в белых испачканных кроссовках и с лыжной палкой в руке, чтобы не подскользнуться.
Хмелев поклонился на всякий-провсякий, сказал "Здрассьте", но они, по неясной причине, ничего не ответили, а, напротив, сомкнули рты и без церемоний, с тупою пристальностью проводили его глазами "докуда смогли".
.......................................................................
"Дай мне одежду спасения, - всплыли на подмогу Хмелеву из памяти чужие прекрасные слова, - да прикрою стыд души моей..."
* * *
Врач и главврач участковой казимовской больницы Плохий Вадим Мефодьевич, как, впрочем, и иные исшедшие известную школу "человецы", страдал недугом, что в компетентных кругах и не совсем по-русски зовется негативным мышлением.
Во всякого рода социальных проектах, событьях и попадавшихся навстречу людях прозревались ему мотивы преимущественно низкие, а причины слов и поступков плотские, выживально-животные.
Сам способ понимать вещи у заказывающего "музыку жизни" большинства мнился Вадиму Мефодьевичу исключительно обманно-обманывающимся.
Хотя ошибаться приходилось редко: в полутора-двух с половиной процентах случаев, по ощущению, - сам Вадим Мефодьич таковым устройством его оптики доволен был мало.
Выходило, что помочь - подлинно помочь, а не отстучаться в добре на самоиллюзии, - то бишь, в его случае, вылечить, было за малым исключением просто-таки напросто нельзя. Люди, и в числе их он сам, в немощах и хворях пожинали плоды увиливаний и хитрований.
Селян своих казимовцев пользовал он поэтому фельдшерскими, как правило, проверенными средствами, которыми, не будь его, они и сами бы себя пользовали, а п о п о л н о й включался редко, разве что имея твердую надежду на встречное усилие.
"Так принято", "как все" и "все так делают"... - для него аргументы были, скорее, отрицательные. Чем-то вроде взаимопонужения низости. Принципом домино.
Классическое английское образование до Заката Европы включало в себя историю, философию и литературу.
Во времена старшеклассника Плохия - уточненно-расширенный "Курс ВКПб", "Диалектический материализм" с взятой им в ощущения материей и социалистический реализм, научающий учиться и учить на придуманных положительных героях "из жизни".
Спасла и сохранила Плохия не православная, как следовало бы, вера простичей, а городская публичная библиотека, открывшаяся в год его шестнадцатилетия в их закрытом номерном городенке.
Поскольку полусфера гуманитарная виделась юному Плохию фальшивящей снизу доверху, а техническая - включая науку - служением "оборонке", коею эта ложь, как насилием, и утверждала себя, профессию он выбирал не сердцем, не по душе, а исключительно оказавшимся в распоряжении собственным умишком.
Медицина одна нужна на самом деле, красиво мерещилось ему. Медицина не лжет...
Гм...
Выбрав же, он стал подбираться к сути издалека, снизу и, коли не препятствовалось, пошире. Когда все зубрили анатомию, столь чтимую "его другом" Леонардо да Винчи, латынь, еще что-то такое, он - се бо истину возлюбил еси, - подписав у простодушного проректора "бумагу" в фонд ограниченного пользования, читал там Авиценну, Ганемана и в суконных "технических" переводах древних китайцев; читал про хлорофил, гемоглобин и многоразличные сочетания земли, воды, огня и воздуха, которые суть либо (у Авиценны) честное здоровье, либо тление, имитация и распад.
Ему действительно хотелось понять, что же это такое - жизнь, и он дальше больше непритворно алкал и жаждал. Он был, как утвердился он позднее, нищим духом, он словно бы задыхался без неподаваемого откуда-то кислорода, а царствовавший на обозримом пространства "естественно-научный позитивизм" вышел у него из доверия, подобно тому, как в частушке 50-х вышел из него основатель их города
тов. Берия.
Отработав по распределению три года в районе, где наслучалось всякого и промеж всяким случилось и раскаянье в плохо ученной анатомии, он, дабы поправить дело и оглядеться, подал документы в ординатуру.
Клиника базировалась в областной больнице. Пройдя наскоро хирургические ее отделения, он обосновался в гнойном, отчасти почти смешном простодыростью своей асам артистического скальпеля...
Это был коллектор, отстойник, куда сплавляли труднолечимых и запущенных больных со всей громадной Я-й области.
Заведующий, чистая душа, был с Плохим одного росту и пару десятков лет - по легенде - писал диссертацию по кишечным свищам.
Он научил Плохия всерьез работать в перевязочной; одна только "очистка" поля вокруг раны обычным бензином стоила всех свеч.
Как-то в переходе между лечебными корпусами Вадим Мефодьевич столкнулся с их молодым, возглавляющим клинику профессором.
Пожимая Плохию руку, тот легонько оттянул его за нее в сторонку: "Поговорить!"
- Мы ведь с вами не гении, Вадим Мефодьевич, - не убирая с лица улыбки, сказал профессор. - Мы обыкновенные люди!
Плохий молчал.
Профессор, фамилия его была Мал-ев, а имя Георгий Иванович, похвалил клинического ординатора за посещение морга, посетовал, что за жутким дефицитом времени сам он тут, увы, пас, хоть нынче и не принято и т.д.
Что это у вас в гнойном, выразил он недоумение, эксперименты какие-то, больные голодуют... Дыхание какое-то "по Авиценне"...
Он так и выговорил слово: "голодуют", хотя был не безграмотный и вообще был ничего, "не сука", как определили неопределенное это качество студенты.
Плохий хотел было отцитировать апостола Павла ("Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать!"), но Георгий Иванович глянул на часы над закатанным по-хирургьи рукавом и жестом отказал в слове.
- Нам бы с в о е успеть, - молвил он не без вещей печали в глазах. Кто за нас с вами в операционной-то пахать будет?
Молодой Плохий и на это, понятно, имел ответ и возраженье по сути, но в контексте ситуации возражать было неуместно.
Георгий же Иванович на посошок сделал предложение - он дает Плохию тему, тот спустя год-полтора защищается, а там...
Там было не секретом. Ассистент, доцент... Профессор... Член-корреспондент, если вовремя не умереть. На худой конец, остепененный зав отделением.
Зарплата - в два, два с половиной раза, потом в три... Он заводит машину, покупает дачу, едет в Геленджик... Перед смертью друзья, дети и внуки благодарят его за доставленное им удовольствие.
Они снова взаимообразно пожали руки, и Плохий пообещал, что подумает.
И так совпало, в дни подумыванья зав гнойной хирургии, с коим, вопреки разнице лет, они трудились душа в душу, наткнулся на петитную заметочку в "Вестнике хирургии". "О дисконтактном - что-то такое - методе леченья стеклянных1 отморожений..."
Как они разобрались впоследствии, модификация метода русских еще почтовых ямщиков.
Решили проверить.
Верная супруга зава сшила из двух ватников изящные, с тесьмою бахилы, предупредили с ведома Мал-ва старших смен по дежурствам, и через неделю больной со стеклянным отморожением по санавиации поступил.
Насунули на ноги бахилы, завязали тесемочки, воткнули в подключичную капельницу с физраствором, глюкозой и пр., а когда стопы начали отходить, подключили наркотики, анальгетики... Орал, скрипел зубами, матюгался и даже ревел, но не прошло суток, парень поднялся, стрельнул у палатских "примака" и на собственных своих двоих почапал в туалет.
Это был триумф автора заметки, рядового какого-то коллеги из глубинки, а у зав отделением с клиническим ординатором пир и праздник на скучной земле.
Со светло-прохладноватой улыбкой Георгий Иванович поблагодарил их на утренней оперативке за клиническую инициативу, две понимающие дело перевязочные сестры всплакнули, всплеснув чуду руками, но и... все!
Между тем в учебниках, монографиях, во всех - от клинических до участковых - действующих больницах альтернативой ямщицкому средству оставалась а м п у т а -ц и я, которую делывали по меньшей мере половина из гымкающих на оперативке ученых; делал во времена оны зав отделением, делал в районе и Вадя Плохий.
Спустя годы касание истины2 случится еще раз, когда, вопреки учебникам и авторитетным указаниям других уч-ченых (эндокринологов), Плохий, действуя по-своему, исцелит от диабета мать.
Как бы там ни было, а более по наитию, нежели заключеньями ума, Плохий от "темы" отказался и впоследствии за всю жизнь ни разу о том не пожалел.
* * *
Как только Плохий закончил ординатуру, из могучего их отделения выделили проктологию, заведующий, лелеявший мечту об узкой специализации, перешел туда, а на его место был оставлен Плохий, несмотря на отказ от темы и молодость.
Через год-полтора умер от болезни огорчения3 Георгий Иванович в возрасте сорока девяти лет - средней продолжительности жизни практических хирургов. Огорчение - семнадцать подряд леталов при освоении первого в тех края АИКа4...
