Иван Тургенев - Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

(Из поэмы, преданной сожжению)

…И понемногу начало назадЕго тянуть: в деревню, в темный сад,Где липы так огромны, так тенистыИ ландыши так девственно душисты,Где круглые ракиты над водойС плотины наклонились чередой,Где тучный дуб растет над тучной нивой,Где пахнет конопелью да крапивой…Туда, туда, в раздольные поля,Где бархатом чернеется земля,Где рожь, куда ни киньте вы глазами,Струится тихо мягкими волнамиИ падает тяжелый, желтый лучИз-за прозрачных, белых, круглых туч.Там хорошо; там только — русский дома;И степь ему, как родина, знакома,Как по́ морю, гуляет он по ней —Живет и дышит, движется вольней;Идет себе — поет себе беспечно;Идет… куда? не знает! бесконечноБегут, бегут несвязные слова.Приподнялась уж по́ следу трава…Ему другой вы не сулите доли —Не хочет он другой, разумной воли…*

Поэмы

Параша

Рассказ в стихах

«И ненавидим мы, и любим мы случайно».

Читатель, бью смиренно вам челом.Смотрите: перед вами луг просторный,За лугом речка, а за речкой дом,Старинный дом, нахмуренный и черный,Раскрашенный приходским маляром…Широкий, низкий, с крышей безобразной,Подпертой рядом жиденьких колонн…Свидетель буйной жизни, лени празднойДвух или трех помещичьих племен.За домом сад: в саду стоят рядамиВсё яблони, покрытые плодами…Известно: наши добрые отцыЛюбили яблоки — да огурцы.

Не разберешь — где сад, где огород?В саду ж был грот (невинная затея!)И с каждым утром в этот темный грот(Я приступаю к делу, не робея)Она — предмет и вздохов и забот,Предмет стихов моих довольно смелых,Она являлась — в платьице простом,И с книжкою в немножко загорелых,Но милых ручках… На скамью потомОна садилась… помните Татьяну?*Но с ней ее я сравнивать не стану;Боюсь — рукой читатели махнутИ этой сказки вовсе не прочтут.

Но кто она? и кто ее отец?Ее отец — помещик беззаботныйСперва служил, и долго; наконец,В отставку вышел и супругой плотнойОбзавелся; теперь большой делец!Живет в ладу с своими мужичками…Он очень добр и очень плутоват,Торгуется и пьет чаек с купцами.Как водится, его супруга — клад;О! сущий клад! и умница такая!А женщина она была простая,С лицом, весьма похожим на пирог;Ее супруг любил как только мог.

У них одна лишь дочь была… Мы с нейУж познакомились. Никто красоткойЕе б не назвал, правда; но, ей-ей(Ее два брата умерли чахоткой), —Я девушки не видывал стройней.Она была легка — ходила плавно;Ее нога, прекрасная нога,Всегда была обута так исправно;Немножко велика была рука;Но пальцы были тонки и прозрачны…И даже я, чудак довольно мрачный,На эту руку глядя, иногдаХотел… Я заболтался, господа.

Ее лицо мне нравилось… оноЗадумчивою грустию дышало;Всегда казалось мне: ей сужденоСтраданий в жизни испытать немало…И что ж? мне было больно и смешно;Ведь в наши дни спасительно страданье…Она была так детски весела,Хотя и знала, что на испытаньеОна идет, — но шла, спокойно шла…Однажды я, с невольною печалью,Ее сравнил и с бархатом и с сталью…Но кто в ее глаза взглянул хоть раз —Тот не забыл ее волшебных глаз.

Взгляд этих глаз был мягок и могуч,Но не блестел он блеском торопливым;То был он ясен, как весенний луч,То холодом проникнут горделивым,То чуть мерцал, как месяц из-за туч.Но взгляд ее задумчиво-спокойныйЯ больше всех любил: я видел в немВозможность страсти горестной и знойной,Залог души, любимой божеством.Но, признаюсь, я говорил довольноОб этом взгляде: мне подумать больно,Что — может быть — читающий народВсё это неестественным найдет.

Она в деревне выросла… а вы,Читатель мой, — слыхали вы, наверно,Что барышни уездные — увы!Бывают иногда смешны безмерно.Несправедливость ветреной молвыИзвестна мне; но сознаюсь с смиреньем,что над моей степнячкой иногдаВы б посмеялись: над ее волненьемВ воскресный день — за завтраком, когдаСъезжались гости, — над ее молчаньем,И вздохами, и робким трепетаньем…Но и она подчас бывала злаИ жалиться умела, как пчела.

Я не люблю восторженных девиц…По деревням встречаешь их нередко;Я не люблю их толстых, бледных лиц,Иная же — помилуй бог — поэтка.Всем восхищаются: и пеньем птиц,Восходом солнца, небом и луною…Охотницы до сладеньких стишков,И любят петь и плакать… а весноюУкрадкой ходят слушать соловьев.Отчаянно все влюблены в природу…Но барышня моя другого роду;Она была насмешлива, горда,А гордость — добродетель, господа.

Она читала жадно… и равноМарлинского и Пушкина любила*(Я сознаюсь в ее проступках)… ноНе восклицала: «Ах, как это мило!»А любовалась молча. Вам смешно?Не верите вы в русскую словесность —И я не верю тоже, хоть у насВесьма легко приобрести известность…Российские стихи, российский квасОдну и ту же участь разделяют:В порядочных домах их не читаютА квас не пьют… но благодарен яТаким чтецам, как барышня моя.

Для них пишу… но полно. Каждый день —Я вам сказал — она в саду скиталась.Она любила гордый шум и теньСтаринных лип — и тихо погружаласьВ отрадную, забывчивую лень.Так весело качалися березы,Облитые сверкающим лучом…И по щекам ее катились слезыТак медленно — бог ведает о чем.То, подойдя к убогому забору,Она стояла по часам… и взоруТогда давала волю… но глядит,Бывало, всё на бледный ряд ракит.

Там, — через ровный луг — от их селаВерстах в пяти, — дорога шла большая;И, как змея, свивалась и ползлаИ, дальний лес украдкой обгибая,Ее всю душу за собой влекла.Озарена каким-то блеском дивным,Земля чужая вдруг являлась ей…И кто-то милый голосом призывнымТак чудно пел и говорил о ней.Таинственной исполненные муки,Над ней, звеня, носились эти звуки…И вот — искал ее молящий взорДругих небес, высоких, пышных гор…

И тополей и трепетных олив…Искал земли пленительной и дальной;Вдруг русской песни грустный переливНапомнит ей о родине печальной;Она стоит, головку наклонив,И над собой дивится, и с улыбкойСебя бранит; и медленно домойПойдет, вздохнув… то сломит прутик гибкой,То бросит вдруг… Рассеянной рукойДостанет книжку — развернет, закроет;Любимый шепчет стих… а сердце ноет,Лицо бледнеет… В этот чудный часЯ, признаюсь, хотел бы встретить вас,

О, барышня моя… В тени густойШироких лип стоите вы безмолвно;Вздыхаете; над вашей головойСклонилась ветвь… а ваше сердце полноМучительной и грустной тишиной.На вас гляжу я: прелестью степноюВы дышите — вы нашей Руси дочь…Вы хороши, как вечер пред грозою,Как майская томительная ночь.Но — может быть — увы! воспоминаньемВновь увлечен, подробным описаньемЯ надоел — и потому готовРассказ мой продолжать без лишних слов».

Моей красотке было двадцать лет.(Иной мне скажет: устрицам в апреле,Девицам лет в пятнадцать — самый цвет…Но я не спорю с ним об этом деле,О разных вкусах спорить — толку нет.)Ее Прасковьей звали; имя этоНе хорошо… но я — я назову*Ее Парашей… Осень, зиму, летоОни в деревне жили — и в МосквуНе ездили, затем что плохи годы,Что с каждым годом падают доходы.Да сверх того Параша — грех какой! —Изволила смеяться над Москвой.

Москва — Москва* — о матушка Москва!Но я хвалить тебя не смею, право;Я потерял бывалые права́…Твои ж сыны превспыльчивого нрава,И в них мои смиренные словаВозбудят ревность — даже опасенья.И потому к Параше молодой,О матушка, прошу я снисхожденья…А если, о читатель дорогой,Навеянный приятностью рассказа,Отрадный сон закрыл вам оба глаза, —Проснитесь — и представьте себе день…Прежаркий день… (Я посажу вас в тень.)

Прежаркий день… но вовсе не такой.Каких видал я на далеком юге…Томительно-глубокой синевойВсё небо пышет; как больной в недуге.Земля горит и сохнет; под скалойСверкает море блеском нестерпимым —И движется, и дышит, и молчит…И все цвета под тем неумолимымМогучим солнцем рдеют… дивный вид!А вот — зарывшись весь в песок блестящий,Рыбак лежит… и каждый проходящийЛюбуется им с завистью — я самИм тоже любовался по часам.

У нас не то — хоть и у нас не радБываешь жару… точно — жар глубокой…Гроза вдали сбирается… трещатКузнечики неистово в высокойСухой траве; в тени снопов лежатЖнецы; носы разинули вороны;Грибами пахнет в роще; там и сямСобаки лают; за водой студенойИдет мужик с кувшином по кустам.Тогда люблю ходить я в лес дубовый,Сидеть в тени спокойной и суровойИль иногда под скромным шалашомБеседовать с разумным мужичком.

В такой-то день — Параша в темный грот(О нем смотрите выше) шаг за шагомПришла; пред ней знакомый огород,Знакомый пруд; а дальше за оврагомЗнакомый лес на холмике… Но вотЧто показалось ей немного странным:В овраге под кустом сидел одинОхотник; резал хлеб ножом карманным,Он по всему заметно — господин;Помещик; он в перчатках — и красивоОдет… Вот он поел, потом ленивоСобаку кликнул, шапку снял, зевнул,Раздвинул куст, улегся — и заснул.

Заснул… Параша смотрит на него,И смотрит, признаюсь, с большим вниманьем.К ним ездили соседи… но егоЛицо ей незнакомо; описаньемТеперь мы не займемся, оттогоЧто уж и так с излишеством речист я…Он спит, а ветер тихо шевелитЕго густые волосы, и листьяНад ним шушукают; он сладко спит…Параша смотрит… он недурен, право.О чем же вдруг так мило, так лукавоОна смеется? Я б ответил — ноМне женский смех постигнуть не дано.

И час прошел… и предвечерний знойВнезапно начал стынуть… уж и тениДлиннее стали… Вот — охотник мойПроснулся, стал лениво на колени,Надел небрежно шапку, головойТряхнул — хотел подняться… и остался…Он увидал Парашу — о друзья!Глядел, глядел — с смущеньем засмеялся,Вскочил, взглянул поспешно на себя,Потом через овраг легко и смелоПеребежал… Параша побледнела,Но до забора он дошел и стал,И с вежливой улыбкой шапку снял.

Она стояла, вспыхнув вся… и глазНе подымая… Сильно и неровноВ ней билось сердце. «Умоляю вас, —Так начал он, и очень хладнокровно, —Скажите мне, теперь который час?»Сперва она немножко помолчалаИ отвечала: «Пятый» — а потомВзглянула на него; но он, нималоНе изменясь, спросил: «Чей это дом?»Потом весьма любезно извинилсяБог знает в чем и снова поклонился,Но не ушел… сказал, что он соседИ что с ее отцом покойный дед

Его был очень дружен… что он радТакой нежданной встрече; понемногуИ двадцать раз сказавши «виноват!»(У нас заборы плохи, слава богу),Через забор он перебрался в сад.Его лицо так мило улыбалосьИ карий глаз так ласково сиял,Что ей смешным и странным показалосьДичиться… Он ей что-то рассказал,Над чем она сперва довольно звонко,Потом потише засмеялась… с тонкойУсмешкой посмотрел он ей в глаза —Потом ушел, пробормотав: «Comm’ça!»[4]

И вслед она ему смотрела… ОнЧерез плечо внезапно оглянулся,Пожал плечьми — и, словно приученК победам, равнодушно улыбнулся.И ей досадно стало… Громкий звонРаздался в доме… Чай готов… НебрежноОна, вернувшись, рассказала всёОтцу… Он засмеялся безмятежно,Заговорил про старое житье,Про деда… Но уездный заседатель.Вдовец, Парашин древний обожатель,Разгневался и покраснел, как рак,И объявил, что их сосед — чудак.

А я б его не назвал чудаком…Но мы об нем поговорить успеем;Параша села молча под окномИ, подпершись рукой — мы лгать не смеем,Всё думала да думала о нем.Алеет небо… над травой усталойПоднялся пар… недвижны стали вдругВерхушки лип; свежеет воздух вялый,Темнеет лес, и оживает луг.Вечерний ветер веет так прохладно,И ласточки летают так отрадно…На церкви крест зарделся, а рекаТак пышно отражает облака…

Люблю сидеть я под окном моим(А в комнате шумят, смеются дети),Когда над лесом темно-голубымТак ярко пышет небосклон… о, в этиЧасы я тих и добр — люблю, любим…Но кто поймет, кто скажет, чем так чудноТомилось сердце барышни моей…Состарившись — и тяжело и трудноПрипоминать блаженство прежних дней —Тех дней, когда без всякого усильяЛюбовь, как птица, расширяет крылья…И на душе так страстно, так светло…Но это всё прошло, давно прошло.

Да, вы прошли и не вернетесь вновь,Часы молитв таинственных и страстных,Беспечная, свободная любовь,Порывы дум, младенчески прекрасных…Всё, всё прошло… горит упорно кровьГлухим огнем… а, помнится, бывало,Верхом я еду вечером; гляжуНа облака, а ветр, как опахало,В лицо мне тихо веет — я дышуТак медленно — и, благодати полный,Я еду, еду, бледный и безмолвный…Но, впрочем, кто ребенком не бывалИ не забыл всего, что обожал?

Он обещал прийти — твердит она…И хочет и не может оторваться;Но неужель Параша влюблена?Не думаю — но не могу ручаться…А вот и ночь: и вкралась тишина,Как поцелуй томительно протяжный,Во всё земное… «Спать пора, сосед!» —Сказал отец, а мать с улыбкой важнойЕго зовет на завтрашний обед.Параша в сад таинственный и темныйПошла — и понемногу грусти томнойВся предалась… Но он-то, что же он?Я вам скажу — он вовсе не влюблен.

Хотите ль знать, что он за человек?Извольте: он богат, служил в военной;Чужим умом питался весь свой век,Но ловок был и вкрадчив. Изнуренный,Скучающий, направил он свой бегВ чужие страны; с грустною улыбкойВезде бродил, надменный и немой;Но ум его насмешливый и гибкойИз-за границы вынес целый ройБесплодных слов и множество сомнений,Плоды лукавых, робких наблюдений…Он надо всем смеялся; но устал —И над собой смеяться перестал.

Мы за границу ездим, о друзья!Как казаки в поход… Нам всё не в диво;Спешим, чужих презрительно браня,Их сведений набраться торопливо…И вот твердим, без страсти, без огня,Что и до нас дошло, но что, быть может,Среди борений грозных рождено,Что там людей мучительно встревожит,Что там погубит сердце не одно…Не перейдя через огонь страданья,Мы не узнаем радостей познанья —И, наконец, с бессмысленной тоскойПойдем и мы дорогой столбовой.

Но к делу. Он, как я вам доложил,В отставке был. Пока он был на службе,Он выезжал, гулял, плясал, шалил,Приятелей обыгрывал — по дружбе —И был, как говорится, очень мил.Он был любезен, влюбчив, но спокоенИ горделив… а потому любим;И многих женщин был он недостоин,Обманутых и позабытых им.Он весел был, но весел безотрадно;Над чудаком смеялся беспощадно,Но в обществе не славился умомИ не был «замечательным лицом».

А между тем его любили… ОнПленял людей беспечностью свободнойИ был хорош собой — и одаренДушой самолюбивой и холодной.Он, я сказал, не очень был умен,Но всем ему дарованным от богаВладел вполне… и презирал людейА потому имел довольно много«Испытанных и преданных» друзей.Он с ними вместе над толпой смеялся(И от толпы с презреньем отчуждался)*.И думали все эти господа,Что, кроме их, всё вздор и суета.

Он всё бранил от скуки — так!..Не предаваясь злобе слишком детской.Скажу вам, в бесы метил мой остряк;Но русский бес не то, что чёрт немецкой.Немецкой чёрт, задумчивый чудак,Смешон и страшен; наш же бес, природный,Российский бес — и толст и простоват*,Наружности отменно благороднойИ уж куда какой аристократ!Не удивляйтесь: мой приятель тожеБыл очень дружен не с одним вельможейИ падал в прах с смеющимся лицомПред золотым тельцом — или быком.

Вам гадко… но, читатель добрый мой,—Увы! и я люблю большого светаСпокойный блеск и с радостью смешнойЛюбуюсь гордым холодом привета —Всей этой жизнью звонкой и пустой.На этот мир гляжу я без желанья,Но первый сам я хохотать готовНад жаром ложного негодованьяНепризнанных, бесхвостых «львиц и львов»!Да сверх того вся пишущая братьяНа «свет и роскошь» сыпала проклятья…А потому см<отри> творенья их;А я сегодня — что-то очень тих.

Люблю я пышных комнат стройный ряд,И блеск и прихоть роскоши старинной…А женщины… люблю я этот взглядРассеянный, насмешливый и длинный;Люблю простой, обдуманный наряд…Я этих губ люблю надменный очерк,Задумчиво приподнятую бровь;Душистые записки, быстрый почерк,Душистую и быструю любовь.Люблю я эту поступь, эти плечи,Небрежные, заманчивые речи…Узнали ль вы, друзья, скажите мне,С кого портрет писал я в тишине?

«Но, — скажут мне, — вне света никогдаВы не встречали женщины прекрасной?»Таких особ встречал я иногда —И даже в двух влюбился очень страстно;Как полевой цветок, они всегдаТак милы, но, как он, свой легкий запахОни теряют вдруг… и, боже мой,Как не завянуть им в неловких лапахЧиновника, довольного собой?Но сознаюсь, и сознаюсь с смущеньем,Я заболтался вновь и с наслажденьемК моей Параше я спешу — спешуИ вот ее в гостиной нахожу.

Она сидит близ матери… на нейПростое платье; но мы замечаемЗа поясом цветок. Она бледнейВчерашнего, взволнована. За чаемХлопочет няня; батюшка моейПараши новый фрак надел; к окошкуПодходит часто: нет, не едет гость!А обещал… И что же? понемножкуЕе берет девическая злость…Ее прическа так мила, перчаткиТак свежи — видно, все мои догадкиНе ложны… «Что, мой друг, ты так грустна?»Спросила мать — и вздрогнула она

И слабо улыбнулась… и идетК окну; садится медленно за пяльцы;И, головы не подымая, шьет,Но что-то часто колет себе пальцы.И думает: «Ну что ж? он не придет…»От тонкой шеи, слабо наклоненной,Так гордо отделялася коса…Ее глаза — читатель мой почтенный,Я не могу вам описать глазаМоей слегка взволнованной девицы —Их закрывали длинные ресницы…Я на нее глядел бы целый век;А он не едет — глупый человек!

Но вдруг раздался топот у крыльца —И всходит «он». «Насилу! как мы ради!»Он трижды щеки пухлые отцаОблобызал… потом приличья радиК хозяйке к ручке подошел… с чепцаДо башмаков ее окинул взглядомИ быстро усмехнулся, а потомПараше низко поклонился — рядомС ней сел — и начал речь о том о сем…Внимательно старинные рассказыХозяев слушал… три, четыре фразыС приветливой улыбкой отпустил —И стариков «пленил и восхитил».

С Парашей он ни слова… на нееНе смотрит он, но все его движенья,Звук голоса, улыбка — дышит всёСознанием внезапного сближенья…Как нежен он! Как он щадит ее!Как он томится тайным ожиданьем!..Ей стало легче — молча на негоОна глядит с задумчивым вниманьем,Не понимая сердца своего…И этот взгляд, и женский и ребячий,Почувствовал он на щеке горячей —И, предаваясь дивной тишине,Он наслаждался страстно и вполне.

Не нравится он вам, читатель мой…Но в этот миг он был любим недаром;Он был проникнут мирной простотой,Он весь пылал святым и чистым жаром,Он покорялся весь душе другой.Он был любим — как скоро! Но, быть может,Я на свою Парашу клевещу…Скажите — ваша память мне поможет,—Как мне назвать ту страстную тоску,Ту грустную, невольную тревогу,Которая берет вас понемногу…К чему нам лицемерить — о друзья! —Ее любовью называю я.

Но эта искра часто гаснет… да;И, вспыхнувши, горит довольно странноИ смертных восхищает — не всегда.Я выражаюсь несколько туманно…Но весело, должно быть, господа,Разгар любви следить в душе прекрасной,Подслушать вздох, задумчивую речь,Подметить взгляд доверчивый и ясный,Былое сбросить всё, как ношу с плеч…Случайности предаться без возвратаИ чувствовать, что жизнь полна, богатаИ что способность праздного умаСмеяться надо всем — смешна сама.

И так они сидели рядом… С нейЗаговорил он… Странен, но понятенПараше смысл уклончивых речей…Она его боится, но приятенЕй этот страх — и робости своейОна едва ль не радуется тайно.Шутя, скользит небрежный разговор;И вдруг глаза их встретились случайно —Она не тотчас опустила взор…И встала, без причины приласкаласьК отцу… ласкаясь, тихо улыбалась,И, говоря о нем, сказала: «он».—Читатель, я — признайтесь — я смешон.

А между тем ночь наступает… в рядВдали ложатся тучи… ровной мглоюНаполнен воздух… липы чуть шумят;И яблони над темною травою,Раскинув ветки, высятся и спят —Лишь изредка промчится легкий трепетВ березах; там за речкой соловейПоет себе, и слышен долгий лепет,Немолчный шёпот дремлющих степей.И в комнату, как вздох земли бессонной,Влетает робко ветер благовонныйИ манит в сад, и в поле, и в леса,Под вечные, святые небеса…

Я помню сам старинный, грустный сад,Спокойный пруд, широкий, молчаливый…Я помню: волны мелкие дрожатУ берега в тени плакучей ивы;Я помню — много лет тому назад —Я в том саду хожу в траве высокой(Дорожки все травою поросли),Заря так дивно рдеет… блеск глубокойРаскинулся от неба до земли…Хожу, брожу, задумчивый, усталый,О женщине мечтаю небывалой…И о прогулке поздней и немой —И это всё сбылось, о боже мой!

«А не хотите ль в сад? — сказал старик,—А? Виктор Алексеич! вместе с нами?Сад у меня простенек, но велик;Дорожки есть — и клумбочки с цветами».Они пошли… вечерний, громкий крикКоростелей их встретил; луг огромныйБелел вдали… недвижных туч грядаРаскинулась над ним; сквозь полог темныйШироких лип украдкою звездаБлеснет и скроется — и по аллееИдут они: одна чета скорее,Другая тише, тише всё… и вдругС супругой добродетельный супруг

Отстал… О хитрость сельская! Меж темПараша с ним идет не слишком скоро…Ее душа спокойна — не совсем:А он не начинает разговораИ рядом с пей идет, смущен и нем.Боится он внезапных объяснений,Чувствительных порывов… ИногдаОн допускал возможность исключений,Но в пошлость верил твердо и всегда.И, признаюсь, он ошибался редкоИ обо всем судил довольно метко…Но мир другой ему был незнаком.И он — злодей! — не сожалел о нем.

«Помилуйте, давно ль ваш Виктор былИ тронут и встревожен и так дале?»Приятель мой — я вам сказать забыл —Клялся в любви единственно на бале —И только тем, которых не любил.Когда же сам любовной лихорадкиНачальный жар в себе он признавал,Его терзали, мучили догадки —Свою любовь, как клад, он зарывал,И с чувствами своими, как художник,Любил один возиться мой безбожник…И вдруг — с уездной барышней — в саду…Едва ль ему отрадней, чем в аду.

Но постепенно тает он… ХотяПочтенные родители некстатиОтстали, но она — она дитя;На этом тихом личике печатиЛукавства нет; и вот — как бы шутяЕе он руку взял… и понемногуПредался вновь приятной тишине…И думает с отрадой: «Слава богу,До осени в деревне будет мнеНе скучно жить — а там… но я взволнован.Я, кажется, влюблен и очарован!»Опять влюблен? Но почему ж? — Сейчас,Друзья мои, я успокою вас.

Во-первых: ночь прекрасная была,Ночь летняя, спокойная, немая;Не све́тила луна, хоть и взошла;Река, во тьме таинственно сверкая,Текла вдали… Дорожка к ней вела;А листья в вышине толпой незримойЛепечут; вот — они сошли в овраг,И, словно их движением гонимый,Пред ними расступался мягкий мрак…Противиться не мог он обаянью —Он волю дал беспечному мечтаньюИ улыбался мирно и вздыхал…А свежий ветр в глаза их лобызал.

А во-вторых: Параша не молчитИ не вздыхает с приторной ужимкой;Но говорит, и просто говорит.Она так мило движется — как дымкой,Прозрачной тенью трепетно облитЕе высокий стан… он отдыхает;Уж он и рад, что с ней они вдвоем.Заговорил… а сердце в ней пылаетНеведомым, томительным огнем.Их запахом встречает куст незримый,И, словно тоже страстию томимый,Вдали, вдали — на рубеже степейГремит, поет и плачет соловей.

И, может быть, он начал пониматьВсю прелесть первых трепетных движенийЕе души… и стал в нем утихатьКрикливый рой смешных предубеждений.Но ей одной доступна благодатьЛюбви простой, и детской и стыдливой…Нет! о любви не думает она —Но, как листок блестящий и счастливый,Ее несет широкая волна…Всё — в этот миг — кругом ей улыбалось,Над ней одной всё небо наклонялось.И, колыхаясь медленно, траваЕй вслед шептала милые слова…

Они всё шли да шли… Приятель мойПарашей любовался молчаливо;Она вся расцветала, как веснойЗемля цветет и страстно и ленивоПод теплою, обильною росой.Облитое холодной, влажной мглою,Ее лицо горит… и понял он,Что будет он владеть ее душою,Что он любим, что сам он увлечен.Она молчит — подобное молчаньеИмеет всем известное названье…И он склонился — и ее рукаПод поцелуем вспыхнула слегка.

Читайте дальше, дальше, господа!Не бойтесь: я писатель благонравный.Шалил мой друг в бывалые года,Но был всегда он малый «честный, славный»И не вкушал — незрелого плода.Притом он сам был тронут: да признаться,Он постарел — устал; не в первый разСебе давал он слово не влюблятьсяБез цели… иногда в свободный часМечтал он о законном, мирном браке…Но между тем он чувствует: во мракеПараша вся дрожит… и мой геройСказал ей: «Не вернуться ль нам домой?»

Они пошли домой; но — признаюсь —Они пошли дорогой самой длинной…И говорили много: я стыжусьПересказать их разговор невинныйИ вовсе не чувствительный — клянусь.Она болтала с ним, как с старым другом,Но голос бедной девушки слегкаЗвенел едва исчезнувшим испугом,Слегка дрожала жаркая рука…Всё кончено: она ему вверялась,Сближению стыдливо предавалась…Так в речку ножку робкую дитяЗаносит, сук надежный ухватя.

И, наконец, они пришли домой.За ужином весьма красноречивоИ с чувством говорил приятель мой.Старик глядит на гостя, как на диво;Параша тихо подперлась рукойИ слушает. Но полночь бьет; готоваЕго коляска; он встает; отецЕго целует нежно, как родного;Хозяйка чуть не плачет… наконецУехал он; но в самый миг прощаньяОн ей шепнул с улыбкой: «До свиданья»,И, уходя совсем, из-за дверейОн долгим взглядом поменялся с ней.

Он едет; тихо всё… глухая ночь;Перед коляской скачет провожатый.И шепчет он: «Я рад соседям… дочьУ них одна; он человек богатый…Притом она мила…» Он гонит прочьДругие, неуместные мечтанья,Отзвучия давно минувших дней…Не чувствуя ни страха, ни желанья,Она ходила в комнатке своей;Ее душа немела; ей казалось,Что в этот миг как будто изменялосьВсё прежнее, вся жизнь ее, — и сонЕе застиг; во сне явился — он.

Он… грустно мне; туманятся слезойМои глаза… гляжу я: у окошкаОна сидит на креслах; головойСклонилась на подушку; с плеч немножкоСпустилася косынка… золотойИ легкий локон вьется боязливоПо бледному лицу… а на губахУлыбка расцветает молчаливо.Луна глядит в окно… невольный страхМеня томит; мне слышится: над спящей,Как колокольчик звонкий и дрожащий,Раздался смех… и кто-то говорит…И голосок насмешливо звенит:

«В теплый вечер в ульях чистых*Зреют светлые соты́;В теплый вечер лип душистыхРаскрываются цветы;И когда по ним слезамиПотечет прозрачный мед —Вьется жадно над цветамиПчел ликующий народ…Наклоняя сладострастноСвой усталый стебелек,Гостя милого напрасноНи один не ждет цветок.Так и ты цвела стыдливо,И в тебе, дитя мое,Созревало прихотливоСердце страстное твое…И теперь в красе расцвета,Обаяния полна,Ты стоишь под солнцем летаОдинока и пышна.Так склонись же, стебель стройный,Так раскройся ж, мой цветок;Прилетел жених… достойный —В твой забытый уголок!»

Но, впрочем, это кончиться ничемМогло… он мог уехать — и соседку,Прогулку и любовь забыть совсем,Как забываешь брошенную ветку.Да и она, едва ль… но между темКак по̀ саду они вдвоем скитались —Что̀, если б он, кого все знаем мы,Кого мы в детстве, помнится, боялись,Пока у нас не развились умы, —Что́, если б бес печальный и могучийНад садом тем, на лоне мрачной тучиПронесся и над любящей четойПоник бы вдруг угрюмой головой, —

Что б он сказал? Он видывал не раз,Как Дон Жуан какой-нибудь лукавоНевинный женский ум, в удобный час,Опутывал и увлекал… и, право,Не тешился он зрелищем проказ,Известных со времен столпотворенья…Лишь иногда с досадой знатокаОн осуждал его распоряженья,Давал советы изредка, слегка;Но всё ж над ней одной он мог смеяться.А в этот раз он стал бы забавлятьсяВполне и над обоими. Друзья,Вы, кажется, не поняли меня?

Мой Виктор не был Дон Жуаном… ейНе предстояли грозные волненья.«Тем лучше, — скажут мне, — разгар страстейОпасен»… точно; лучше, без сомненья,Спокойно жить и приживать детей —И не давать, особенно вначале,Щекам пылать… склоняться голове…А сердцу забываться — и так дале.Не правда ль? Общепринятой молвеЯ покоряюсь молча… ПоздравляюПарашу и судьбе ее вручаю —Подобной жизнью будет жить она;А кажется, хохочет сатана.

Мой Виктор перестал любить давно…В нем сызмала горели страсти скупо;Но, впрочем, тем же светом решено,Что по любви жениться — даже глупо.И вот в кого ей было сужденоВлюбиться… Что ж? он человек прекрасныйИ, как умеет, сам влюблен в нее;Ее души задумчивой и страстнойСбылись надежды все… сбылося всё,Чему она дать имя не умела,О чем молиться смела и не смела…Сбылося всё… и оба влюблены…Но всё ж мне слышен хохот сатаны.

Друзья! я вижу беса… на заборОн оперся — и смотрит; за четоюНасмешливо следит угрюмый взор.И слышно: вдалеке, лихой грозоюРастерзанный, печально воет бор…Моя душа трепещет поневоле;Мне кажется, он смотрит не на них —Россия вся раскинулась, как поле,Перед его глазами в этот миг…И как блестят над тучами зарницы,Сверкают злобно яркие зеницы;И страшная улыбка проползлаМедлительно вдоль губ владыки зла.

Я долго был в отсутствии; и вотЛет через пять я встретил их, о други!Он был женат на ней — четвертый годИ как-то странно потолстел. СупругиМне были ради оба. Мой приходНапомнил ей о прежнем — и сначалаЕе встревожил несколько… онаПоплакала; ей даже грустно стало,Но грусть замужней женщины смешна.Как ручеек извилистый, но плавный,Катилась жизнь Прасковьи Николавны;И даже муж — я вам не всё сказал —Ее весьма любил и уважал.

Сперва он тешился над ней; потомПривык к ним ездить; наконец — женился;Увидев дочь под свадебным венцом,Старик отец умильно прослезился —И молодым построил славный дом,Обширный — по-старинному удобноРасположенный… О друзья мои,Поверьте: в жизни всё правдоподобно…Вы, может быть, мне скажете: любви,Ее любви не стоил он… Кто знает?Друзья, пускай другой вам отвечает;Пора мне кончить; много я болтал;И вам я надоел, и сам устал.

Но — боже! то ли думал я, когда,Исполненный немого обожанья,Ее душе я предрекал годаСвятого, благодатного страданья!С надеждами расставшись навсегда,Свыкался я с суровым отчужденьем,Но в ней ласкал последнюю мечтуИ на нее с таинственным волненьемГлядел, как на любимую звезду…И что ж? я был обманут так невинно,Так просто, так естественно, так чинно,Что в истине своих желаний яСтал сомневаться, милые друзья.

И вот что ей сулили ночи той,Той летней ночи страстные мгновенья,Когда с такой тревожной быстротойВ ее душе сменялись вдохновенья…Прощай, Параша!.. Время на покой;Перо к концу спешит нетерпеливо…Что ж мне сказать о ней? Признаться вам,Ее никто не назовет счастливойВполне… она вздыхает по часамИ в памяти хранит как совершенствоНевинности нелепое блаженство!Я скоро с ней расстался… и едва льЕе увижу вновь… ее мне жаль.

Мне жаль ее… быть может, если б рокЕе повел другой — другой дорогой…Но рок, так всеми принято, жесток;А потому и поступает строго.Припомнив взгляд любимый, я бы мог,Я бы хотел сказать, чем, расставаясьС Парашей, вся душа томится… но —На серебристом снеге разгораясь,Блестят лучи; скрипит мороз; давноПора на свежий воздух, на свободу…И потому я кланяюсь народуЧитателей — снимаю свой колпакПочтительно и выражаюсь так:

Читатель мой, прощайте! Мой рассказВас усыпил иль рассмешил — не знаю;Но я, хоть вижусь с вами в первый раз,Дальнейшего знакомства не желаю…Всё оттого, что уважаю вас,Свои ошибки вижу я: их много;Но вы добры, я слышал, и меняПо глупости простите ради бога!А вы, мои любезные друзья,Не удивляйтесь: страстию несчастнойС ребячьих лет страдал ваш друг прекрасный.Писал стихи… мне стыдно; так и быть!Прошу вас эти бредни позабыть!

А если кто рассказ небрежный мойПрочтет — и вдруг, задумавшись невольно,На миг один поникнет головойИ скажет мне спасибо: мне довольно…Тому давно — стоял я над кормой,И плыли мы вдоль города чужого;Я был один на палубе… волнаВздымала нас и опускала снова…И вдруг мне кто-то машет из окна.Кто он, когда и где мы с ним видались,Не мог я вспомнить… быстро мы промчались —Ему в ответ и я махнул рукой —И город тихо скрылся за горой.

Разговор