Без исхода - Константин Михайлович Станюкович
— Неделю. Приехала дебютировать.
— Вот как! Значит, с Грязнопольем совсем расстались?
— Совсем! — заметила, краснея, Ленорм и стала снимать шляпку. — Вы позволите? Я ведь у вас собираюсь чай пить, если только не прогоните.
— Что вы! Я, напротив, рад живого человека увидать. Дайте-ка шляпку, мы ее вот сюда, на этажерку, поставим, а то у меня здесь пыли немало. Вы со сливками или с лимоном любите?
— Все равно.
— Ну, так пейте с лимоном. Сливки здесь не Грязнопольские.
Он пошел к Анне Петровне просить ее насчет самовара.
— Все готово. Вот, глядите, и сухарики, и сливки, и лимон, — все как следует. Хорошо? — спрашивала Анна Петровна, не без гордости указывая на поднос, на котором красовались заветная фарфоровая чашка, стакан, новый чайный сервиз и маленькие салфеточки.
Ленорм быстрым взглядом окинула комнату Черемисова; в ней было мрачно и отдавало сыростью. Она сразу поняла, что Черемисов сильно нуждается.
— Сейчас подадут самовар. Садитесь-ка на кресло, — не бойтесь, не упадет; наружность у этого кресла обманчива. Ну, что в Грязнополье нового, хорошего? — спрашивал Черемисов.
— Ничего хорошего, ничего нового… Люди живут, сплетничают и…
— И полнеют?
— Пожалуй…
— О Стрекаловых ничего не слыхали?
— Как же. Он получил концессию.
— Значит, вполне счастлив?
— Еще бы!
— И жена его тоже?
— Они ведь счастие делят вместе! — засмеялась Ленорм.
— А что Ольга Николаевна?
— Вы разве ничего не знаете?
— Нет, ничего не знаю. Откуда мне знать!
— Ольга была очень больна…
— Что с ней?
— Была горячка…
— А теперь? — быстро перебил Глеб.
— Теперь поправляется. Бедняжка чуть не умерла…
— Давно заболела?
— Месяца два тому назад. Я слышала, она вдруг слегла. Лучшие доктора были…
Черемисов замолчал. Молчала и Ленорм. Наконец она сказала:
— Глеб Петрович, позвольте мне сделать вам вопрос в качестве… ну, хоть в качестве приятеля, искренно к вам расположенного.
— Делайте.
— Ведь вы любите Ольгу?
— Ну? — сурово заметил Черемисов, нахмуриваясь.
— И она любит вас, я это знаю…
— Что же дальше?
— Как что? Счастье…
— Не жирно ли будет? Вы вот займитесь-ка чаем. Полюбуйтесь, какая у меня чудная хозяйка! — заметил Глеб, указывая на поданный кухаркою чайный прибор.
Ленорм стала разливать чай.
— Так отчего же это, как вы говорите, жирно будет?
— Да так, не к лицу. Я, как вы, верно, успели заметить, живу впроголодь и не только не могу жену содержать, но и себя-то с трудом прокармливаю. Это во-первых, а во-вторых, где придется очутиться завтра — я не знаю, и следовательно…
— Следовательно, — перебила Ленорм, — вы рассуждаете, а не любите. Да разве любящей женщине лишения в тягость? Разве она с радостью не пойдет всюду за любимым человеком? Вы думаете, что я, например, хоть и люблю роскошь… впрочем, к чему я о себе говорю? — как-то грустно-шутливо заметила Ленорм. — Вы думаете, что Ольга не перенесет лишений? Ради вас она все перенесет. В вас эгоист говорит, и вы ее не любите.
— Люблю ли — знаю я. Но я не люблю себя обманывать. Лишения лишениям рознь; я знаю, что делает жизнь с людьми, если за квартиру заплатить нечем, и понимаю, что не нашему брату свивать гнезда…
— И вы не совьете?
— Вряд ли…
— Почему же?
— Да вы посмотрите на меня, посмотрите вокруг… Разве я похож на птицу, свивающую гнезда?
— Это фразы. Неужто вы весь век так проживете?
— А то как же?
— Нет, вы не любили еще! — как-то задумчиво прошептала Ленорм. — Да, вам жениться не следует…
— И, главное, поздно, если б и хотел, — усмехнулся Черемисов.
— Разве Ольга вас не любит?
— Хуже. Я написал, что ее никогда не любил…
— Это по новому способу. Ранить человека так. из-за прихоти? Когда вы писали?
— Месяца два тому назад.
— Ну да. Ведь она чуть было не умерла. Горячка у нее по вашей милости была… Значит, вы прежде говорили, что любите?
— Говорил.
— Зачем же?
— Зачем? — угрюмо спросил Глеб. — А затем, что я тоже человек; мало ли люди глупостей делают и говорят то, о чем надо молчать! Однако кончим этот разговор. Что было, то прошло. Рассказывайте о себе…
Ленорм стала рассказывать о своих театральных успехах, болтала без умолку и, прощаясь, взяла с Черемисова слово быть у нее. На следующий день она написала Ольге длинное письмо, в котором рассказывала всю правду.
LVIII
Прошло два месяца.
На третий день масляницы, в девятом часу утра, в Петербург пришел обычный почтовый поезд из Москвы. В числе пассажиров одной из первых вышла из вагона Ольга Николаевна: она торопливо прошла дебаркадер, распорядилась насчет багажа и попросила носильщика поскорей нанять карету на Васильевский остров.
Она вышла на подъезд и нетерпеливо следила глазами за носильщиком; казалось, каждая минута ей была дорога. Наконец карета была подана, чемодан уложен, она села, и карета тронулась.
— Наконец-то! — вырвалось у нее восклицание, и радостная улыбка осветила ее строгое, красивое лицо. — Только как же он тихо едет! Ах, как тихо!
Через час езды, казавшийся Ольге вечностью, карета остановилась в одной из дальних линий Васильевского острова; Ольга торопливо выскочила и дернула за звонок.
— Скажите, пожалуйста, где здесь двадцатый номер квартиры?
— Во двор, в третий этаж, — заметил дворник.
— Не снесете ли туда мой чемодан?
— Отчего ж. Снесем.
— Только, пожалуйста, поскорей.
Ольга заплатила извозчику и быстро взбежала по лестнице. Двери двадцатого номера были открыты. В коридоре было темно.
— Где ж хозяйка… Анна Петровна?
— А вот — идите прямо. Да вот они сами идут! — прибавил дворник, низко кланяясь за щедрую плату.
— Вам кого? — спрашивала Анна Петровна, осматривая Ольгу.
— Черемисова… Здоров он, поправился?
— Плох он, голубушка, плох. Сейчас доктора от него ушли, сказывали: надежды мало… Да что это вы, господь с вами?
Ольга еле держалась на ногах. Она внезапно побледнела, и губы ее нервно вздрагивали. Анна Петровна заботливо взяла ее под руки и повела к себе в комнату.
— Вы чего ж испугались? Бог милостив! Я-то, старая дура, зря болтаю. Снимите-ка шубку вашу. Вы ему сестра будете?
— Нет.
— Знакомые… приезжие… Комнату, быть может, надо?
Ольга кивнула головой.
— Комната преотличная вам будет. Как вас звать?
— Ольгой Николаевной.
— Вы, Ольга Николаевна, не пугайтесь. Что делать, родная моя. И мне жалко-то его как!.. Простудился… вот уж с месяц как пласт лежит. Ходил, знаете ли, в легкой одежде, пальтецо легонькое, а морозы были — страсть, ну и слег. И все ему, простому, незадача была последнее время. Прост он уж очень. Воспаление легких, сказывали доктора. А доктора хорошие ходят. Знакомый его, Крутовской, пригласил их. Хорошие доктора! — рассказывала
