Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   -- Вот послушаем гостя. Обожди... Узнаем, что в городе... Должно быть, и нам не миновать...

   -- Миновать никак нельзя, Петрович!.. Если миновать, так я лучше к шахтеру перейду в компанию не то к захаровским...

   -- Ты дурак, Рылов!

   -- Мы все будем дураки, Петрович, если миновать!..

   Мальчишка упрямо наморщил лоб.

   Лопатин приехал вместе с новым своим старостой, тем белобрысым парнем, которого я на днях видел у него, и двумя стариками -- выборными.

   -- Пожалуйте, ребятушки, милости вас просим, -- говорил я им, таща Лопатина в сторону. -- Зачем ты их приволок? Они -- не к месту.

   -- К месту! К месту! -- скороговоркою ответил он. -- Теперь все к месту... Голубята, лезьте в избу-то!..

   Седобородые, шестидесяти-семидесятилетние "голубята", стуча батогами, полезли в избу.

   Еще больше я удивился, увидя Калиныча с казенной бляхой. Вошел в избу важный, как губернатор, борода расчесана на две половинки, из-под свиты выглядывает праздничная, еще ни разу не стиранная рубаха, рожа -- как луженая.

   -- Лукьян, чего ты надумал? -- засмеялся я.

   Калиныч вопросительно поднял брови.

   -- Медаль-то! -- кивнул я на грудь.

   Высморкавшись в полу и степенно разгладив бороду, он торжественно ответил:

   -- Мир велел мне быть старостой.

   -- Вот черти! -- воскликнул Трынка. -- Напропалую народ осмелел!

   -- Черти не черти, -- сказал ему Калиныч, -- а дело сделано, и на другой манер не желаем...

   -- Ну, как? Вы уже готовы? -- подскочил к нему шахтер.

   -- Все исполнено, -- ответил за Калиныча его провожатый -- новый мирской сотский Павел Кузьмич Хлебопеков.

   -- Вот и здорово!.. Стараетесь лучше наших губошлепов!.. Вечером приду к вам!

   Сотский искоса поглядел на Петю, недовольно проворчав:

   -- Дорога не заказана.

   -- Это -- наш, -- сказал Калиныч про шахтера.

   Сотский расплылся в улыбку.

   -- Коли охота, с нашим удовольствием... Всем гостям будем рады... Тебя еще ни на какую должность не выбрали?

   -- Нет, я сам, брат, не желаю... Меня уже упрашивали... Должность -- это глупое дело.

   -- Отчего же, я вот, к примеру, сотский числюсь...

   Последнею вошла Мотя. Ни с кем не поздоровавшись, не поднимая глаз, она прошла меж гудевших мужиков к лежанке, крепко поцеловала Настю, издали кивнула головой матери.

   Товарищ Дмитрий, уже приготовивший газету с манифестом, ждал, наблюдая за публикой.

   Когда все собрались, он прочитал манифест, но члены братства, так же, как и я, как отец, Настя, не разделяли его восторга. Думая, что манифеста никто не понял, Дмитрий стал говорить о высоком значении свободы слова, собраний, союзов, о том новом, что внесет он в жизнь русского народа, но все, будто заранее сговорившись, упорно молчали.

   Тогда горожанин начал сызнова, приноравливаясь к крестьянскому разговору.

   -- Кабы стриженая барышня приехала, а этот чего-то лотошит, а без толку, -- прошептал мне на ухо Васин.

   -- Прислали на кой-то ляд облупленного!..

   -- Мы, товарищ, поняли вас... -- перебил я горожанина,-- между нами нет ни одного, не согласного с вами.

   Дмитрий еще хуже сконфузился.

   -- Мне лестно бы знать ваше мнение, ведь вы -- главная сила.

   Выскочил шахтер.

   -- Надо что-нибудь устроить, чтобы дым коромыслом пошел!..

   -- Зачем же дым? -- поднял глаза товарищ Дмитрий.-- Надо вообще работать: манифест открывает широкое поле деятельности...

   -- Поле!.. А про поле-то как раз ни слова! -- закричали все разом.

   -- Чертова музыка -- разговоры ваши! -- выскочил шахтеров прихвостень -- Дениска. -- Лупи, кому сколько влезет!..

   -- Эх, Денис, Денис! -- сокрушенно покачал головой Богач. -- Лучше бы слушал, что другие говорят, дурак великий!

   -- Почему дурак? -- опешил Дениска.

   -- Да еще полоротый, -- сказал Александр Николаевич.

   Парень обиделся.

   -- Ты не порочь меня при чужом человеке, -- ощетинился он, -- что ты мне -- отец?

   -- Я тебе не отец, -- ответил Богач, -- а товарищ, а, между прочим, по летам гожусь и в отцы.

   -- Заскрипели! -- оборвал их шахтер.

   Дмитрий наблюдал.

   -- А вы, братцы, как думаете насчет манифеста? -- обратился он к компании мужиков, молчаливо сидевшей в углу.

   -- Ведь вот был разговор, что про землишку изъян, -- ответил Колоухий.

   Протискался Калиныч к столу.

   -- Как меня мир избрал старостой, а которого прежнего сместил, то я должен высказать вам... -- Лукьян вытянул руки по швам. -- Первым делом -- мы народ бедный, вторым делом -- у нас ничего нет, четвертым...

   -- Третьим, а не четвертым...

   -- Третьим -- у богатых много всего, четвертым -- без земли не обойдешься...

   Сказал и отошел к окну, вытирая шапкою пот с лица.

   -- Молодец, Лукьянушка, как псалтырь отчехвостил! -- шепнул ему приятель,-- И все -- истинная правда, как перед богом.

   Калиныч просиял.

   -- Это я еще без привычки, -- сказал он, -- вот наблошнюсь немного, лучше выскажу.

   В избу вошел дядя Саша, Астатуй Лебастарный.

   -- Эге народу-то: не прошибешь пушкой! -- воскликнул он, щурясь.

   Все примолкли.

   -- Как ты поживаешь, дядюня? -- спросил я. -- Ты зачем к нам?

   -- Мы-то? -- засмеялся старичонка. -- День да ночь -- и сутки прочь!.. Жизнь наша известная. Солдаты в экономию пришли.

   -- Солдаты? -- повскакали с мест товарищи.

   -- Да, с ружьями... Идут по дороге-то и песни распевают, такие потешные!..

IV

   Никто не созывал народ, никто не говорил о том, что к нам приехал горожанин. Повинуясь необъяснимой внутренней силе, какому-то душевному велению быть вместе, люди сами шли на улицу, на мир. Огромная площадь перед волостным правлением запрудилась осташковцами и жителями окрестных деревень.

   -- Прислали за оратором!.. Веди, Иван, своего гостя к волости, -- вбежал в избу Остафий Воробьев. -- Народ мечется, манифест, бат, об земле вышел.

   Нас встретили без шапок. На крыльце, на том месте, где должен был стоять товарищ Дмитрий, разостлали ковер, начальству приказали скрыться.

   Прошли у горожанина робость, недоумение, сами собой вылетели из головы, забылись перед этим морем людей "великие, единожды переживаемые