Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   А набат ревет и мечется как бешеный.

   Приехал третий верховой, Рылов.

   -- Скорее, православные, скорее!

   Полудетский, неокрепший голос его дребезжит и срывается.

   В окно бьет полоса бледно-розового света, расцветает и переливчато искрится прилипшими к стеклу снежинками. Как на заре, краснеет улица.

   -- Ометы загорелись, живо! -- хрипит Дениска, стуча в стену.

   Подбежав к окну, я выглянул на улицу. За рекой, на помещичьих лугах, тремя яркими факелами полыхают стога сена. Крыши домов и сараев с молодым на них снегом порозовели, отодвинулись, поднялись выше. Летают голуби. В хлевах ревут коровы. Лошади рвутся на привязи, гремят колодами. Из угла в угол шарахаются по двору овцы.

   -- Пошло! -- говорит отец.

   Мать затряслась, вцепившись в мой рукав, беспомощно повисла на нем. У нее раскрывается, как у рыбы, рот, безумно вращаются белки, клокочет в горле.

   Отец выбежал из хаты.

   Насильно разжав руку, я высвободился из объятий старухи и шагнул к дверям. От лежанки навстречу мне метнулась Настя, простирая руки. Собиралась что-то вымолвить, но запрыгали челюсти, заляскали зубы, лицо стало дергаться. Она сжалась вся и замерла, схватившись руками за ворот рубашки. Мать погналась за мной, ловя меня за сборки полушубка, но руки ее сорвались, и она упала на колени, обхватывая мои ноги, впиваясь ногтями в онучи.

   Стук в окно, нетерпеливый и злой, повторился. К стеклу, оскалив зубы, прилипла расплющенная харя.

   -- Ухожу!.. Дьявол!.. Бабник!..

   Осторожно отстранив мать, я выбежал из хаты, не оборачиваясь, не сказав ни слова.

   Зарево над Зазубриным догорало. На западе, о бок с Мокрыми Выселками, рдело два новых.

   -- Захаровцы работают,-- ржет Дениска, шагая мне навстречу. За плечами у него -- ружье-дробовик, в руках увесистая палка.

   -- Где отец?

   -- Ушел. Пойдем скорее!.. Шахтер там, у церкви.

   По улице скакали верховые, бегали темные фигуры мужиков. Звенели косы и вилы, голосили бабы, лаяли собаки. Дворов за двенадцать женский голос со слезами умолял:

   -- Андрюша, милый, воротись!.. Андрюша, касатенычек!..

   -- А пошла ты, мать, от меня к рожнам, пристала-а!..

   -- Воротись, разбойник, нехристь!.. Вороти-ись!..

   -- А я сказал: пошла ты, мать, к рожнам, не вякай!..

   Свежими мазками крови отражается на лицах зарево. А набат все ревел, все звал, все настаивал.

   Толпа у церкви стояла грозная, молчаливая, как будто притаившаяся. В центре ее колыхалась кривая жердь с красным платком.

   Богач взошел на паперть, дернул колокольную веревку.

   -- Савоська, брось! -- кричал он вверх.-- Ну, чего ты зря лупишь? Слышишь ай нет? Баста!.. Саватей!..

   -- Ты что там говоришь? -- послышалось с колокольни.

   Над перилами склонилась голова.

   -- Брось, мол!.. Звякаешь, а ни к чему!..

   -- Разве уж собрался?

   -- Стал быть, уж собрались!

   Звон прекратился.

   -- Все тут? -- спросил шахтер, оглядывая толпу,

   -- Все! -- нестройно отозвались мужики.

   -- Притыкин тут?

   -- В холодной.

   -- А другие?

   -- И другие в холодной.

   -- Урядника надо арестовать.

   -- С полден нету дома.

   Голоса чужие.

   По команде обнажились головы, и лица повернулись к церкви, осеняемые крестным знамением.

   Медленно, нестройно толпа поползла по шаткому мосту через реку к имению князя Осташкова-Корытова.

   Впереди -- шахтер с ружьем через плечо, рядом с ним Дениска и слободские парни. Илья Барский, трехаршинный придурковатый мужчина с медвежьей силой, тащил через плечо оглоблю. Около него юлил Иван Брюханов, около Ивана -- Безземельный, Ортюха-сапожник с ржавым кинжалом, которым он резал на поповке свиней, Федор Клаушкин, Хохол, Гришка Вершок-с-шапкой, Мымза, Рылов. Штундист с отцом и Колоухий шли шага на два поодаль. У всех в руках дубины или вилы. За ними, как рассвирепевшие быки, тянулись остальные. Земля гудела глухо. Сопели, кашляли. Осторожно разводили сцепившиеся косы.

   У березовой аллеи, в полверсте от экономии, несколько человек шмыгнуло наутек. Их поймали, молча, тяжело избили и поставили впереди отряда. Илья Барский и Васин с дубинами в руках стали за их спинами. Так же молча они вытирали окровавленные лица, жадно глотали снег.

   На углу помещичьего сада, у маленькой сторожки, толпа остановилась. Ортюха-сапожник, Савватей Петров -- звонарь, Мышонок, Андреян Подскребкин, часть слободских парней бросились с топорами подрубать фруктовые деревья.

   -- К чему это? Прочь! -- крикнул штундистов отец. -- Озорники!..

   -- Не надо!.. Бросьте!.. -- загудели в передних рядах.

   -- Руби!

   -- Ведь наше же будет!.. Повремените!..

   -- Руби!

   -- Не надо!.. Прикажи им, шахтер, перестать!.. Успеем порубить!

   -- Идите назад! -- распорядился Петя.

   Подожгли сторожку. Кто-то выбил в ней стекла. С треском полетели в ров рамы. Огонь будто не захотел разгораться, лениво облизывая застреху, где солома была посуше. Васька Шеин, гожий, выдернул несколько пылающих снопов и разбросал их по всей крыше. Сторожка запылала.

   -- Вот оно, вот!.. Ведь это наша силушка полыхает!.. Вот поглядите!.. -- Около меня -- дядя Саша, Астатуй Лебастарный -- больной, издерганный, в поту. Руки его крепко сжимают шкворень. -- Господи! Всё как неразумно!.. Вань, и ты тут стоишь? А? Ну-ка! Всё как неразумно!..

   Пламя рубиновыми искрами отражается в его слезящихся глазах.

   -- Раз-зойдись!!! -- хлестнула ночь всех по ушам.

   На серой помещичьей кобыленке Ласке к толпе подскакал урядник.

   Как потревоженные гуси, мужики подняли головы, нестройно загалдели, зазвенели косами.

   -- Это как же разойдись? Теперь свобода слова!..

   -- Р-разойдись! -- надрывисто кричал полицейский, наезжая на толпу и размахивая нагайкой.

   Он смертельно напуган беспорядками. Чтобы заглушить в себе дикий страх, урядник неистово орал, размахивал руками, дергал за уздцы взмыленную лошадь.

   -- Постой, Данил Акимыч, -- сказал ему Богач, -- не зявь, нам надобно арестовать тебя.

   -- Р-разойдись! -- еще громче закричал урядник.

   -- Постой же, бестолковый!.. Нам надобно арестовать тебя!.. -- с досадой повторил Александр Николаевич и, подойдя к нему, взял лошадь за уздцы.

   -- Робята, ссадите его, а то он ничего не смыслит!

   Капрал, вцепившись в стремя, хотел стащить урядника с седла. Полицейский ударил каблуками лошадь под бока, та, храпя, взвилась на дыбы, но на морде ее повисло еще несколько рук. Тогда, взмахнув нагайкой, урядник хлестнул