Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они
Передо мною целая груда новых книг. Можно бы выбрать из них две-три стоящие и поговорить обстоятельно. Так делает обыкновенно литературный критик, и это метод правильный. Но мне хочется сегодня от него отступить. Хочется думать не о читателях моего отзыва, а о тех, для кого написаны и выпущены все эти книги, о читателях – публике. Они часто исполнены добрыми намерениями, но разобраться не умеют. Берут, думая, что хлеб, – получают камень. А от незамысловатого хлеба – но все-таки хлеба – по незнанию отворачиваются. Этих беспомощных читателей «без претензий» больше, чем мы думаем. Нельзя же не взглянуть хоть раз в их сторону.
Таким образом, сегодняшнюю заметку мою я намеренно делаю «рекомендательной». Вот новая книга; я ее читал и знаю, стоит ли взять ее в руки; знаю, что она может дать, чего не может. И только. Конечно, при всем желании я не могу сейчас упомянуть больше, чем о 18–20 авторах, но это уже нечто. Да если бы мы взяли пятьдесят, сто книг сегодняшнего дня, – они распались бы на те же три главных категории: на печатную макулатуру, на писательство средне-низшее и, далее, на писательство средне-высшее, – середину хорошую.
«По платью встречают». При самом небольшом внимании к одежде, к внешности книги, можно сразу угадать, к которому из трех разрядов она принадлежит. Бывают ошибки, по не часто. Понять ценность души человеческой по внешнему облику не так легко, но физиономия книги, – у нас, в России, по крайней мере, – наивно и громко говорит о степени своей внутренней литературности. Обложка, бумага, украшение внизу, печать, размер полей – все необыкновенно красноречиво. С книг самых низших, о которых и упоминать бы не стоило, если бы читатель умел тут разбираться, с «последнего класса» – я и начну.
Не о лубке откровенном я говорю: нет, – это лубок, лезущий в литературу и мнящий, что грязное платье его очень мило и совсем не грязно. Вот некоторые.
Т. Львов. «Мать». Первая часть романа «Извечные цепи». – На обложке – лиловая скульптура изможденной женщины с толстым ребенком. Не открывайте книги. Там недоуменная, полуграмотная какая-то история, похожая на бред женщины в родильной горячке.
Ю. Писарева. «Улыбки и слезы». Сборн. рассказов и стихотворений. – Заставочка и обложечка такие, что это новейшее варшавское произведение похоже скорее на детище царевококшайской типографии лет 20 тому назад. На первой странице читаем:
Научи меня, Великое Начало,Душу принести на жертву идеалу…
О. Александрова. «Борьба жизни со смертью». Выпуски. – Читателю богатому, не знающему, куда деньги давать, я бы рекомендовал накупить побольше этих брошюр и жечь, не открывая. Лубок какой-то даже зловредный, граничащий с патологией; скучнейшее из помешательств.
Н. Попов. «Лили (Власть женщины)». – На обложке розочки, гостинодворский модерн. Вся бумага – нежно-голубая. Лили – героиня – обольстительная и благородная падшая женщина. То есть такой хотел ее, кажется, сделать г. Попов, но все у него в конце замутилось. С горечью, с ужасом читаю я на этой книге: «пятнадцатая тысяча». Пятнадцать тысяч! Целое население города, держало в руках «Лили» и питало души косноязычием автора. Неужели пятнадцать тысяч человек могло обмануться? На что пошли? На голубую бумагу? Кто искал «пикантности» – поделом обманулся. Но другие? Для меня все-таки загадка – «успех» (читательский) книг, подобных «Лили». Я понимаю распространение лубка откровенного, вроде Арсенов Люпенов и Нат Пинкертонов; он может «интересовать». Главное же, неисцелимое, свойство лубка «под литературу» – абсолютная неинтересность. Обыкновенный читатель может прощать плохой стиль, даже не замечать нелитературности книги, но мне всегда казалось, что в таком случае он требует «интересности», занимательности. Чем же прельстила «Лили» толпу в 15 тысяч? Чем прельщают «Ключи счастья» г-жи Вербицкой? Они, эти «Ключи», столь же нелитературны и, главное, в той же мере незанимательны, как и Лили. Тут очевидное недоразумение. А может быть, есть в современном русском «простом читателе» неизвестная черта, – для нас, присяжных литературных судителей, неизвестная; а для читателей вряд ли очень лестная.
Поднимемся, однако, ступенькой выше, перейдем от безграмотности к полулитературности.
Не знаю только, можно ли книгу А. Куркина «Очерки новейшей бурсы» поставить в разряд «полулитературных». Слишком первобытно неумело она написана, и как это жаль! Тема по существу интересная. А книгу смогут прочесть разве только однокашники А. Куркина. Прочтут и скажут: «Ага, вон что Алеша-то вспоминает. И написал! Да, да, как же, было это у нас!» Но помимо товарищей одного выпуска с А. Куркиным, книга никому ничего не даст и не может дать, разве внушит сожаление к автору, как к доброму человеку, занимающемуся явно не своим делом.
Валериан Светлов. «Змея и чаша». (Изд. Маркса.) Рассказы из «быта» военных докторов. – Автор, кажется, «присяжный» писатель, и потому удивительно, что у него нет примитивного навыка. Язык мало гладкий и утомляет серая, серая скука – признак неисцелимой бездарности. Напечатано убористо, но все же не рекомендую покупать эту книгу и на железнодорожных вокзалах: она не развлечет, а утомит.
Вяч. Артемьев. «Стены» (Изд. Гонг.) – Тоже рассказы из военного быта, в ином несколько роде, как будто живее, но зато с большими претензиями.
И. Данилин. «Рассказы» (Изд. Сытина.) – Книжка, в сущности, совершенно невинная. Никаких, конечно, надежд, никакого интереса, но и зловредного ничего.
О. Снегина. «Рассказы». – Не очень затейливое женское рукоделье. Любовь, дети. Детские платьица часто удаются дамам. О любви г-жа Снегина пишет так: «Тайные мечты жгли его в часы одиночества, но мешал какой-то неясный страх…» и т. п. Очень обыкновенно, – до безобидности, если ничего не требовать.
Л. М. Гущин. «Новые рассказы». (К-во Антей.) – У всех этих современных полулитературностей – бесплодная надежда на какую-то милую «картинку», именно картинку, без хвостика, без сюжета, без эпоса. А язык вроде: «Сегодня волшебная лунная ночь…», «Как ядовитая змея прокрадывается в душу апатия…». Один рассказ называется: «Роза в трауре».
Е. Курлов. «Ира» и др. рассказы. – Неприятные рассказы, не без позывов на декадентство пятнадцатилетней давности. Особенно неприятен первый рассказ: волшебная Арина превращается в Иру; и во время превращения «чудные серые глаза с поволокой зажигались огнем, все лицо светилось совершенно своеобразным ярким светом». Не занимательно.
Г. Завражный. «В народе». – Это симпатичная невинность. Похоже, что автор сам из народа. Он – «сознательный», но при этом добродушен и оптимистичен. Ни языка, ни рисунка – нет, конечно, но нет и претензий; и за то спасибо.
Однако подымемся еще на одну ступеньку выше, перейдем к хорошей середине, к хорошему второму сорту. Идти так, как я иду, т. е. снизу вверх, – выгоднее и приятнее. После какого-нибудь Львова радуешься и Снегиной, а после Снегиной видишь достоинства Гусева-Оренбургского, видишь ясно все его права на существование.
Гусев-Оренбургский! Да неужели он – серьезный литературный писатель, – «хорошая середина»? Это зависит от точки зрения. Подойти к г. Оренбургскому с литературной программой maximum – и от него ничего не останется. Но справедливо ли это? Нужно ли?
Нет, Гусев-Оренбургский, да и не он только, а и г. Шмелев, и г. Сургучев, и г. Коцюбинский (все изданные «Знанием», в скромно-приличных, форменных обложках) – это настоящая середина, второй литературный сорт, имеющий право на читателя. Индивидуальные особенности очень не резко выражены у таких писателей. Описывают они, приблизительно, одну и ту же среду, у них похожий, спокойно недурной язык (если и есть прорухи, то во всяком случай в тонкостях, недоступных для обыкновенного читателя), – а главное, что делает их мало-различимыми, – это то, что они пишут под одинаковым углом зрения, под знаком однообразной воли, переходящей иногда в однообразную тенденцию. Середина – типична, но не индивидуальна. Гусев-Оренбургский, может быть, немного талантливее Шмелева; зато последний нигде не изменяет себе, а у г. Оренбургского в его очень недурных рассказах из, жизни современного духовенства есть неожиданные выпады в «модерн»; это нейдет к мирному писателю, это безвкусно и производит такое впечатление, точно хорошие, ясные люди вдруг заболели мгновенным умопомешательством. Но есть рассказы и выдержанные.
Единая воля в произведениях г.г. Шмелева, Сургучева, Г.-Оренбургского, Гольдебаева и других – воля чаще добрая. И при наличности недурного языка и некоторых способностей нельзя не назвать эти книги хорошими средними книгами для чтения. Именно хороший второй сорт.
