Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
Из дневника Крамера буквально "списал" Крафт и такую поразительную бытовую деталь: хотел перед самым самоубийством выпить рюмку коньяка, но вспомнил, что алкоголь усиливает кровотечение и побоялся сильно "напачкать"... А ещё один странный и действительный самоубийца, некий А. Ц-в из Пятигорска, о котором написал "Гражданин" (1874. № 46), "подарил" в предсмертный дневник героя Достоевского ещё одну подробность: самоубийство совершается в сумерки, но самоубийца боится зажечь свечу, дабы не сделать после себя пожара, и пишет последние строки предсмертного дневника в темноте, едва разбирая буквы... И какому писателю, даже и Достоевскому, можно было выдумать-нафантазировать, что в такой "важный час" мысли в голову залетают "всё такие мелкие и пустые"? Пятигорский самоубийца подсказал: он фиксирует на бумаге не размышления о бессмертии, к примеру, а то, что "начинает сильно чесаться нос"... (-8, 297)
Хотя, стоп: как раз именно Достоевский-то мог и сам написать такой странный мелочный дневник -- и фантазировать не надо было: он отлично знал-помнил, какие мысли залетают в голову человека, стоящего на эшафоте и ожидающего смерти через считанные минуты...
А вот подспудные намёки-проговорки Крафта в диалоге с Аркадием Долгоруким мог бы отлично понять, как ни метафизично это звучит, другой Аркадий и из другого романа Достоевского -- Свидригайлов. В этой сцене Подросток признаётся будущему самоубийце, что намерен-мечтает со всеми и вся порвать. Тот интересуется: "А потом куда?" Аркадий рубит с плеча: "-- К себе, к себе! Всё порвать и уйти к себе!" И вот тут-то Крафт так странно-непонятно и спрашивает-уточняет: "-- В Америку?" Этот Аркадий, разумеется, не понял и попугаем повторяет: "-- В Америку! К себе, к одному себе!.." А чуть дальше диалог этот продолжается уже совершенно, так сказать, в духе "Преступления и наказания":
"-- Вы куда-то опять уезжаете?
-- Да... уезжаю.
-- Скоро?
-- Скоро.
-- Неужели, чтоб доехать до Вильно, револьвер нужен? -- спросил я вовсе без малейшей задней мысли: и мысли даже не было! Так спросил, потому что мелькнул револьвер, а я тяготился, о чём говорить..." (-8, 205)
Аркадий записывает-восстанавливает события постфактум, уже зная о самоубийстве Крафта, поэтому как бы удивляется-оправдывается -- почему это он не понял "про Америку" и "скорый вояж"? Правильно, он же Долгорукий, а не Свидригайлов. Но нам в данном случае интересна не только эта своеобразная перекличка-связь между Крафтом и Свидригайловым, но и ещё один мотив, появившийся далее в диалоге между заглавным героем "Подростка" и главным самоубийцей этого романа. Мотив этот -- суицидальные мечты Аркадия Долгорукого.
Впрочем, здесь пора начинать новую главку.
4
Да, потому что, кроме Оли и Крафта, в "Подростке" и потенциальных и настоящих самоубийц более чем достаточно.
И начнём мы, вот именно, -- с самого Аркадия Долгорукого. Он, как видим, в отличие от Оли, имеет фамилию и, в отличие от Крафта, -- имя. Но не это главное. Главное, что не мог такой герой Достоевского -- юный представитель "случайного семейства", незаконнорожденный, выросший в пореформенной России, в нравственно больном обществе, совмещающий в себе черты пылкого, до болезни, мечтателя и одновременно подпольного человека, страстно впитывающий-поглощающий чужие идеи, в том числе и Крафта, -- не мог этот герой не думать о самоубийстве, не примеривать его на себя.
И, действительно, автор несколько раз в подготовительных материалах намечал такое развитие сюжета, связанное с заглавным героем: "Мечтатель. Самоубийство"; "Мечтатель. Мысли о самоубийстве"; "Подросток думает о самоубийстве"...(16, 125) В конце концов, на уровне "дум" такое заманчивое развитие сюжета и осталось. В той сцене-диалоге с Крафтом, когда возникла-выскочила вдруг "Америка", Аркадий даёт как бы совет с высоты своего "подросткового" опыта: "-- Если б у меня был револьвер, я бы прятал его куда-нибудь под замок. Знаете, ей-Богу, соблазнительно! Я, может быть, и не верю в эпидемию самоубийств, но если торчит вот это перед глазами -право, есть минуты, что и соблазнит..."(-8, 206) Знал бы Аркадий тогда кому он это говорит-советует! А когда Крафт попросил гостя не говорить на эту неприятную тему, Подросток заявляет, что это, мол, он не про себя, уж он-то самоубиваться не собирается, и ему даже трёх жизней и тех было бы мало...
Однако ж, трёх жизней мало, а ведь знает уже: при лежащем на виду револьвере может случится такая злая минута, что -- "соблазнит"! Тем более, если жить...в гробу. Да, да! Опять как бы аукается в "Подростке" "Преступление и наказание": в точности, как мать Раскольникова поражена, что Родя её живёт в настоящем "гробу", так и здесь Версилов, впервые оказавшись у сына в комнате, невольно восклицает: "Но это гроб, совершенный гроб!" И Аркадий вынужден согласиться: да, есть "некоторое сходство с внутренностью гроба"(-8, 256) И хотя Раскольников проживал в Столярном переулке, а Подросток в Семёновском полку, но, право, такое впечатление, что автор поселил героя нового романа именно в комнату-гроб предыдущего -ведь хотя Раскольников к тому времени уже и вышел из острога, отсидев свои 8 лет, но вряд ли вернулся на место прежнего жительства...
Впрочем, не будем опять увлекаться мистикой и фантастикой! Небрежность-повтор это автора или специальный приём-метод -- не суть важно, главное, что получился дополнительный глубинный смысл: как мы помним, комната-гроб во многом способствовала развитию в Родионе Раскольникове меланхолии и мыслей о самоубийстве...
Но надо и отметить, что не только странная мрачная комната в Петербурге, где поначалу жил Аркадий, способствовала его вертеровским настроениям. Всё началось намного раньше. Подросток вполне однозначно признаётся в своей исповеди: "...сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание -- уже с самых почти детских униженных лет моих -- составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и моё достоинство, моё оружие и моё утешение, иначе я бы, может быть, убил себя ещё ребёнком..." (-8, 413)
И самый, вероятно, опасно-суицидальный момент в его жизни-судьбе наступил, когда на рулетке его обвинили в воровстве и выставили вон. Аркадий в горячке позора бродит по ночным улицам и отдаётся во власть притягательных мыслей: "Зачем домой? (...) В доме живут, я завтра проснусь, чтоб жить, -- а разве это теперь возможно? Жизнь кончена, жить теперь уже совсем нельзя..." А дальше опять начинаются любопытные переклички-ауканья в мире Достоевского. Во-первых, опять -- "Америка". Что делать? Доказать, что ты не вор, теперь невозможно! И вдруг в мозгу Подростка выскакивает: "Уехать в Америку?" Правда, в данном случае Аркадий, может быть, намеревается, как некогда Кириллов из "Бесов", и в самом деле попробовать спрятаться-отлежаться в настоящей заокеанской Америке? Или Америка и здесь всё же играет роль эвфемизма слова "самоубийство", как у Свидригайлова и Крафта?.. Тем более, что буквально перед "Америкой" Аркадию вдруг показалось-примнилось, будто он очутился на Луне, и всё кругом, даже воздух, стало как бы с другой планеты... Ну как тут сразу не вернуться снова к "Бесам" и не вспомнить рассуждения Ставрогина, уже приводившиеся здесь, о злодействе или о позоре на Луне, а тем более перед самоубийством -- дескать, ни злодейство, ни самый подлый и смешной позор ничего тогда не значат...
В итоге Аркадий приходит к решению совершить сначала массу мерзких поступков -- раз уж теперь на нём несмываемое клеймо вора! -- а потом как-нибудь "всё уничтожить, всех, и виноватых и невиноватых (...), а там уж и убить себя"... Он тут же приступил, было, и к исполнению задуманного адского плана -- попробовал устроить грандиозный пожар на дровяном складе, рядом с которым случайно очутился. А перед этим даже и способ будущей своей самоказни в бреду наметил, припомнив, как "тётушка" Татьяна Павловна пожелала как-то в сердцах по адресу Версилова: "Пошёл бы на Николаевскую дорогу и положил бы голову на рельсы: там бы её ему и оттяпали"... (-8, 460)
Если бы план Аркадия Долгорукого воплотился до конца, он предвосхитил бы тогда прогрессивный финал-самоубийство "Анны Карениной". Впрочем, не исключено, что Лев Толстой в таком случае придумал бы для своей героини другой способ добровольного ухода из жизни. Но Подростку даже поленницу поджечь не удалось, и вообще жизнь его пошла-начала развиваться совсем по другому пути. Не грозила железная дорога и Версилову, хотя и он не чужд был мыслей-мечтаний о самоубийстве.
Сразу надо отметить, что идея Крафта о второстепенности русского народа посещала голову и данного героя, только Андрей Петрович убивать себя из-за этого не собирался. Более того, он старается верить не во второстепенную роль русской нации, а в особенную её роль (капитально эту идею Достоевский разовьёт позже в своей речи о Пушкине) и чрезвычайно гордится принадлежностью к родовому русскому дворянству. Немудрено, что Версилов высказался однажды определённо: "В последнее время началось что-то новое, и Крафты не уживаются, а застреливаются. Но ведь ясно, что Крафты глупы; ну а мы умны..." (-8, 342) Умны-то умны, но о самоубийстве тоже порой задумывались. Но, конечно, не такому человеку, как Версилов, по-бабьи под вагон бросаться или позорно вешаться, хотя... Как раз петля-то ему автором и приготовлялась в набросках-эскизах к роману: ОН (так обозначался поначалу в подготовительных материалах будущий Версилов) должен был повеситься, причём -- в монастыре.(16, 247) Однако ж, Достоевский всё же понял-убедился, что этот герой повеситься ну никак не может, но и без самоубийства -- по страстности и широкости своей натуры ему не обойтись.
