Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
Вот так. А я потом стою на площади около ЦУМа, и денежки-то у меня — тю-тю!
А ведь мне их отдавать придется! Да, придется, а вы как думали? Если я, допустим, хорошо, а если выразиться точнее — близко, знаю жену этого сукинова Макара Сироныча. Если я иногда у них столуюсь, попивая рислинг и интеллигентно беседуя с самим про Америку, так мне и деньги отдавать не надо? Нет! Увы! Любовь есть любовь, а наличные есть наличные.
И очень обидно получается в результате. В результате получается, что за все украденное буду отвечать я — мягкий, тихий, добрый живой человек с небольшим заработком. Буду за все отвечать. Я это чувствую, и это меня не удивляет.
Это меня не удивляет, потому что я всегда за все в ответе. Вот, например, написал я с горя этот рассказ. Вы его прочитаете, поморщитесь и скажете: «Какая небрежная глупость, близкая к пошлости!»
А отвечать придется мне. Вот я и говорю, что натурально я получаюсь за все ответчик.
Стою я раз в Москве на площади около ЦУМа и думаю:
— Ах, как вот выйду я сейчас, сирота, к фонтану! Да как крикну: «Воры! Проклятые! Не видать вам моих сиротских денег!»
И сразу сам себе возражаю:
— Да, крикнешь, как же! Тут же с ходу и отвечать придется — посадят на пятнадцать суток за хулиганство — там покричишь!
Люблю я сам с собой беседовать. Это у меня такая маленькая, я надеюсь — вполне извинительная, странность.
* Публикуется впервые
«Литературка» — «Литературная газета». Была создана для выпускания пара, чтобы не взорвался коммунистический котел. Была дико популярна, выходила астрономическими тиражами.
Несчастный исцелитель
Еще и в наши дни мы имеем примеры внезапного оживления покойников и больных без помощи медицины и другой науки.
Я утверждаю это потому, что одна очень интеллигентная женщина, можно сказать кандидат технических наук, взяла как-то у меня, молодого тогда специалиста, — в долг конечно — пять рублей.
Эдак лет десять тому назад.
А она была очень рассеянная и добрая женщина. Она была не замужем и никогда замужем не была. Она была кандидат технических наук, и ей вечно не хватало денег. То то купит, то — другое. Выписывала журналы: «Новый мир», «Звезда», «Октябрь», «Нева», «Знамя», «Вокруг света», «Огонек», «Ровесник», «Молодая гвардия», «Урода», «Шпильки», «Работница», «Крестьянка». А также специальные, перечень которых долог и скушен. Газеты: «Комсомольская правда», «Правда», «Известия», «Литературная газета» и все местные. Иногда выписывала «Америку» или «Англию», иногда «Польшу» или «Чехословакию». Нерегулярно.
Читала на всех языках просвещенных народов мира и была должна мне пять рублей.
Видите, какая была умная женщина! И лихая, так как имела еще первый разряд по гребле на байдарках. Но это уже к делу не относится.
Она, видите ли, была очень рассеянная. Она никогда не помнила, кто и кому. Кто ей должен, кому — она. Она ничего не помнила.
Бывало, влетит кандидат технических наук к нам в кабинет и кричит:
— Продаются югославские туфли с ремешком и пряжкой! Кто мне выделит до получки?!
Вот я ей и выделил как-то…
Понимаете, я дал ей пятерку. А она мне говорит:
— Вы мне, Утробин, дайте еще десятку, и за мной будет ровно пятнадцать.
Днем позже говорит:
— Вот вам, Утробин, ваша десятка, а пятерку я потом отдам.
Ну и с приветом!
Видимо, в ее мозгу все отложилось совершенно не так, как было в действительности: что я ей дал пятерку, а она мне дала десятку. То есть я-то, по ее мнению, и оказывался ей должен пятерку.
Только ее мозга я тогда еще не знал.
И вот подходит светлый день получки, и получает она, как кандидат, целую кучу денег и кричит:
— Кому я должна, кто мне должен — налетай!
Нет, видите, какая лихая была женщина! Что-то мне сейчас даже кажется, что не первый разряд она имела, а была самым настоящим мастером. Мастером спорта по гребле на байдарках.
Ну, на нее, конечно, налетела толпа. Червонцы сверкают и передаются из рук в руки. Я же, как гордый молодой специалист, туда не полез, ожидая, что она сама ко мне подойдет. Сядет, поговорит со мной о чем-либо хорошем. Как, например, получить кандидатскую степень. Да заодно и деньги отдаст.
И действительно — подошла, села.
— Как, — говорит, — так получается, что вечно недостает мне этих проклятых денег.
— Да, — отвечаю я. — Это очень и очень грустно.
А сам думаю, что раз уж так оборачивается дело, то так и быть. Потерплю я до авансу. Я молод и привык, а она обременена годами. Может, ей и нужнее.
Только повторилась вся эта сцена и «при авансу». Повздыхали мы снова и снова ни с чем оба разошлись. А все от взаимной деликатности.
Вот ведь проклятая деликатность!
Если бы просто, то как бы было хорошо. Одним махом и напором. Выяснили отношения. Может, немного и поругались даже. Может, и взвизгнул бы кто-нибудь из нас или покрылся красными пятнами. Все может быть. Ведь люди же. Ну а потом: вы — мне, я — вам. И все. И не висела бы между нами синяя пятерка.
А так — нет. Я знаю — она. Она думает — я. Долг! И тянулось это почти десять лет.
Я за это время немного постарел. Служил в различных должностях, женился и развелся, дважды кончал жизнь самоубийством — и оба раза благополучно. В первый раз сам разбил флакончик с ядом, а во второй — оборвалась веревка.
А Софья Игнатьевна (так звали кандидата технических наук) все что-то болела, бюллетенила, чахла на глазах. И к концу прошедшего десятилетия стала находиться при смерти.
Десятки докторов лечили ее больное тело. Сотни медсестер делали ей уколы и вливания. Тысячи людей заботились о ней.
Но все было напрасно. Несчастная таяла на глазах. Все знакомые были в ужасе и ожидали печального конца. Казалось, что она уже была потеряна для жизни и для общества.
И тогда за дело взялся я.
Я пришел к Софье Игнатьевне и, присев на краешек стула для посетителей, вежливо осведомился о ее здоровье.
Софья Игнатьевна разохалась, но сказала, что держится молодцом и скоро поправится.
Я же сказал тогда так:
— Нет, Софья Игнатьевна. Видно, все ближние вас крепко ненавидят и обманывают, если вы надеетесь поправиться. Как честный человек, я не в силах скрывать правды и должен сказать со всей определенностью, что вас вскорости ждет летальный исход. Вы
