Сестрины колокола - Ларс Миттинг

Воспоминания о мачтовой церкви, какой она стояла в Бутангене, наложились на зрелище, появившееся перед его внутренним взором. Ему привиделось, будто шпиль возводимой церкви тянется вверх, и с высоты до него донесся звон одинокого церковного колокола, даровавшего ему прощение.

Здание церкви ширилось, разрастаясь в стороны и все выше и выше, наклон крыши обретал форму, как у церкви Астрид. Вся структура растягивалась, вздымалась; встали на свои места готические окна, сквозь свинцовое стекло заиграли краски, а когда это видение рассеялось, Герхарду показалось, что он сидит один в церкви, спроектированной им самим, и это ощущение осталось с ним, когда он, сложив руки, упал ничком, архитектор среди архитекторов.

Кесарево сечение

Бутанген окутало сухим морозным воздухом. Над озером Лёснес северный ветер кружил в танце рыхлый снег. В иссиня-черной тьме дети катались на санках, рассекая полозьями снег: они разгонялись на крутых берегах так, что слезы брызгами летели из глаз, а визги так и неслись по склонам.

У подножия санки влетели в сугроб, малышня с хохотом вывалилась туда же. Дети чуть не сбили с ног мужчину, который ловко увернулся и продолжал путь, не обращая на них внимания. Смех замер у детей на устах, когда они увидели выражение лица этого человека; играть сразу им расхотелось. Ведь они знали, что у кого багаж самый легкий, тот приносит самую тяжелую весть.

Это был разносчик почты. Обычно он направлялся прямиком на почтовый двор, но в этот раз пошел к Хекне, потому что увидел среди писем толстый конверт с черным траурным кантом и со штемпелем Лейпцига.

* * *

Весь вечер и все следующее утро она оплакивала его. А перестала, только испугавшись, что судорожные всхлипы навредят детям.

«Сколько бы ты мог совершить, – думала она. – Ты, и я, и мы. День за днем, и еще много дней. Твои дарования и твои силы – все в один миг разлетелось в прах. Твоя улыбка, твои руки, голос, так мягко выговаривавший немецкие слова. Сколько чистых холстов не дождалось тебя, сколько объятий, сколько детей, сколько замахов удочкой. Чем только ты мог бы заполнить часы, дни, недели, годы. Но тебя закопали в землю и ушли, рядом с тобой гниют чужие люди, ты мертв и одинок, и никто там не скажет по-немецки: «Я люблю тебя».

Она долго сидела над его ящиком с принадлежностями для живописи, ящиком, который хранил ту жизнь, какая, надеялась Астрид, будет у них. Она взяла в руки альбом и стопку рисунков, нашла тот, на котором они стоят возле каменной изгороди, он и она, герр и фрау Шёнауэр, их дети, их кирпичный дом. Нашла жуткую картину с изображением того ужаса, который она пережила на колокольне; эта картина свидетельствовала о том, что никто не умел так глубоко заглянуть в ее душу, как он.

К вечеру она взяла себя в руки. Собрала волю в кулак, как собирали в кулак свою волю и принимались за ежедневный труд поколения женщин после обвалов и наводнений, после чахотки и кровавого поноса, после заморозков, уничтожавших урожай, и после пожаров.

Письмо прислал человек по фамилии Микельсен. Конверт открывали и снова заклеили. Листок был исписан с обеих сторон, а в конце стояла подпись Микельсена. Писавший представился и рассказал, как встретился с Герхардом и как они несколько недель работали вместе. Все это соответствовало содержанию последнего письма, полученного Астрид от самого Герхарда. Но Герхард не писал ей, что сильно болен. Микельсен же сообщил, что Шёнауэра положили в городскую больницу с тяжелым двусторонним воспалением легких.

* * *

«В тот день мы прекратили работу и поехали с Герхардом в больницу, но по пути он потребовал зайти в банк. Мы говорили, что ему надо скорей к врачу, но он все же добрался до стойки, хотя кашлял так сильно, что сначала ему не хотели выдавать деньги. Он снял восемнадцать марок и шестьдесят три пфеннига, а я их обменял, как следует из двух приложенных квитанций, на норвежские кроны. Насколько я понимаю, это сумма, причитающаяся ему от академии».

* * *

Астрид смотрела на ассигнации. Вот так выглядит действительность. Деньги умершего человека. Через два дня после визита в банк он скончался и был похоронен на кладбище Альтер-Анненфридхоф в присутствии Микельсена, рабочих артели и профессора Ульбрихта.

Она вложила письмо и квитанции между страниц «Майеровского словаря-компаньона», но снова и снова перечитывала короткую записку, написанную тем же Микельсеном.

* * *

«Дорогая Астрид, я пишу это письмо на Лейпцигском почтамте. Вчера вечером мне пришли в голову кое-какие мысли. Герхард рассказал, что ты в положении. Что в твоей семье бывали близнецы. Что ты беспокоишься, не повторится ли с тобой история, случившаяся в роду. Лейпциг расположен недалеко от Дрездена, и я многих тут знаю. Недавно я посетил немецкого врача-акушера, помолвленного с норвежкой. Он постоянно бывает в Кристиании по приглашению Национального госпиталя и весной снова собирается туда. Его имя Макс Зенгер. Многие годы он занимался совершенствованием одного способа родовспоможения при осложненной беременности. Он называется кесаревым сечением. К сожалению, пока этот метод сопряжен с большим риском. Я взял на себя смелость описать ему твою ситуацию, и он не возражает против того, чтобы принять у тебя роды. Осведомись о нем в Родильной клинике в Кристиании.

Твой друг, Микельсен».

Овца легше не родит

– Он умер, говорят, – сказала Фрамстадская Бабка.

Астрид кивнула и вошла. Не мешкая, сняла шаль. Старуха положила руку ей на живот, пощупала; переместила руку на другое место и ощупала таким манером всю округлость.

Астрид спросила:

– Их ведь двое, да? Детей.

Фрамстадская Бабка покачала головой:

– Кто ж знает. Вполне может быть просто крупный малец. Пока роды не начнутся, не узнаем.

– А никаких нет знаков?

Фрамстадская Бабка крякнула:

– Кроме поперечины, никаких. И ты же знаешь, что она тебе сказала.

– А ты веришь поперечине?

– Что она показывала, то сбывалось. Много раз.

– Больше половины?

– Гораздо больше.

– Она сказала, что их двое, – сказала Астрид. – Два мальчика. И мне было видение.

Фрамстадская Бабка нахмурилась, что было почти не заметно на ее изрытом морщинами лице, подвинулась на стуле ближе к краешку и предложила Астрид, если та хочет, рассказать, что ей привиделось.

– Они вроде как… воедино шли. Будто один другого нес.

– В гору или с горы?

– С горы.

– Поклажу какую несли или еще что?

– Не. Один другого вроде как прижал к