Сестрины колокола - Ларс Миттинг
Он услышал, как у ворот залаяла овчарка. Эта хорошо обученная сторожевая собака редко подавала голос – она быстро научилась узнавать всех рабочих артели. Но сейчас она не унималась, и из-за забора до Шёнауэра донеслись чьи-то громкие голоса.
Герхард пошел к воротам, спрашивая себя, кого это принесло в такую рань.
– Господин Микельсен? – едва выговорил Шёнауэр. – Это вы?
– Разумеется! – сказал Микельсен. – Нам же хотелось посмотреть, как обстоят дела с нашей церковью! – Он показал рукой на мужчину, стоявшего рядом с ним: – Помните моего компаньона?
Герхард кивнул, пытаясь справиться с приступом кашля.
– Господи помилуй, – сказал Микельсен. – Как же вы исхудали, герр Шёнауэр!
Все трое стояли, глядя друг на друга. Микельсен в новом длинном пальто и шляпе с высокой тульей; под пальто на нем был зеленый парчовый жилет, на фоне которого выделялась серебряная цепочка карманных часов. Его спутник был облачен в коричневый костюм в тонкую красную полоску и плоскую шляпу.
Сторож подтянул цепочкой собаку к себе и пропустил их обоих на стройку.
– Кто за вами послал? Ульбрихт?
– Никто! – гордо ответил Микельсен. – Мы вчера вечером приехали из Лейпцига. В Лейпциге норвежцев пруд пруди, – сказал он, и его картавые «р» так и раскатились над стройплощадкой. – Наш великий бергенский композитор Григ постоянно наведывается туда со своей дорогой Ниной. В этом городе у них есть близкие друзья, в том числе один врач, герр Зенгер. Он совсем недавно заключил помолвку с девушкой из Олесунна, которая изучает в Лейпциге музыку. Они побывали и в Дрездене, где ходили смотреть, как прибытие материалов для церкви приветствуют флагами и духовой музыкой.
Герхард вопрошающе посмотрел на них. Микельсен пояснил:
– Я узнал об этом из письма, адресованного нашим общим знакомым. И мы поняли, что вам потребуется помощь. Как поняли и то, что немцы лишь в крайнем случае обращаются за советом. Уж бергенцу ли не распознать высокомерие и заносчивость с первого взгляда!
Они подошли к церкви. Микельсен наклонился, разглядывая фундамент, потом прошелся взглядом снизу вверх по столбам, время от времени многозначительно хмыкая и вздыхая, и в конце концов спросил:
– Церковь на поезде везли, да?
Герхард кивнул:
– И потом на грузовом судне.
– Гм…
– Не хочет она складываться как надо, – сказал Герхард. – Как будто ей не понравилось, что ее перевезли в другое место.
– Разумеется, не понравилось! – воскликнул Микельсен. – Мы разобрали церковь в Норвегии весной. А теперь пытаемся возвести ее снова зимой и в другом климате.
В воротах показались трое рабочих из строительной артели. Внимательно оглядев Герхарда с двумя незнакомцами, они отошли к сарайчику и остановились, выжидая.
Компаньон Микельсена достал из кармана трубку и, повернув ее в руке, указал черным бакелитовым мундштуком на двенадцать высоких столбов.
– Проблема в том, – сказал он Герхарду, – что мачты перекрутились. Не погнулись, а перекрутились. Если взглянуть на них сверху, то можно увидеть, что места соединения повернуты под не совсем правильным углом. Но усачи, конечно же, этого не видят, – сказал он, кивнув в сторону рабочих, стоявших возле сарая с инструментами. Эти разбираются только в соломенных крышах да в баварском пиве.
– Так что же – придется ждать лета? – спросил Герхард. – Чтобы они повернулись как надо и встали на место?
Микельсен покачал головой:
– Нет, придется нам предпринять одно трудоемкое и рискованное дело. Использовать пар и стяжные ремни. Отведи нас к своему начальнику, чтобы договориться об оплате.
* * *
Прошло несколько недель, и столбы возвели заново. Свое место между ними заняли арки, и тогда церковь вновь явила себя взору Герхарда Шёнауэра. Она обрела прежние пропорции, обрела жизнь и с каждым днем росла у него на глазах.
– Получится ли как надо? – спросил он Микельсена.
– Дa. Теперь дело быстро пойдет. С крышей, конечно, придется повозиться. Но они справятся.
– Вы уверены?
Микельсен кивнул:
– Ты сумел переместить мачтовую церковь, Герхард Шёнауэр.
Герхард взошел на крыльцо. Постоял на огромной каменной плите, которую привезли из Бутангена и разместили на прежнем месте, перед входом. Заглянул внутрь, ступая по временному грубому дощатому полу, и опустился на деревянный ящик в дальнем конце, примерно там, где сидела Астрид Хекне, когда они встретились в церкви.
Он посидел, посмотрел по сторонам. Через планки каркаса просвечивало вечернее небо. Но формой здание уже напоминало церковь и обладало уже церковной мощью. Герхард, сложив руки, помолился за Астрид и детей.
Снова закашлялся, согнувшись в три погибели.
Надо ехать туда. Помочь ей.
Там, в Бутангене, он только плечами пожимал, когда заводили беседы о смерти, его это не касалось; теперь же, когда коснулось, он понял и то, какие испытания приходилось переносить Каю Швейгорду. Теперь Герхарду все в жизни виделось не черным или белым, а нюансами, оттенками серого. Шёнауэр знал, что теперь, после всех испытаний, он сумеет отобразить эти оттенки, что в нем вызрел великий художник и что ныне он взвешивает в своих руках еще и мертвое, и живое: ему предстоит вывести в жизнь двух сыновей.
Эти мысли едва начали обретать форму, как он почувствовал, что приближается новый приступ кашля. Кашель набросился на него как галопирующий конь и сбил с ног.
Потом он долго сидел в церкви, прислушиваясь к сипению в своих легких. Он вспомнил день, когда приехал в Дрезден и увидел Академию художеств. Здание было таким огромным, что ему потребовалось десять минут, чтобы обойти вокруг него. Пришлось даже перейти на другую сторону Эльбы, чтобы осознать, насколько на самом деле громаден этот темный колосс. Шёнауэр стоял там и любовался крышей, увенчанной гигантским сияющим стеклянным куполом, освещенным изнутри, так что небо над ним окрасили зеленоватые и красноватые блики. На вершине купола стоял, балансируя на одной ноге, позолоченный Эрос с факелом и распростертыми крыльями. Герхарду вспомнилось, как в тот его первый день в Дрездене он вернулся к зданию, желая получше рассмотреть колонны на фасаде. На каждой из них было высечено имя, а буквы вызолочены:
Штайнбах – Леонардо – Дюрер.
Он никак не мог понять, почему на самой крайней колонне никакого имени не оказалось, там был только ровно отшлифованный участок, как будто работу не завершили.
Сидя теперь внутри каркаса старой церкви, он понял наконец, для чего было оставлено это место.
Здесь должно появиться имя мастера, и этим мастером может стать он сам.
Его имя проскользнуло на колонну. Его чествовали за церковь Астрид. Последнее дыхание тысячелетней традиции возведения мачтовых церквей, овеявшее
