Восемь белых ночей - Андре Асиман
– Слишком скоро, внезапно, поспешно, – сказал я.
– Ты о чем?
– Я не хочу с этим спешить. Не хочу ничего испортить.
Может быть, мне не хотелось, чтобы она подумала, что я как все, – и я пытался ей это доказать.
Или мне хотелось избежать встречи с бурлескным Борисом и его ухмылки со значением «ну-сегодня-тебе-наконец-обломится».
Или мне просто хотелось продлить романтический миг – пусть вино зреет?
– То есть ты меня оставишь одну и отправишься домой в такую погоду? Если иначе никак, ложись на диване.
– Мы просто перебрали с фильмами Ромера.
– Ты совершаешь ужасную ошибку…
– Дай мне всего один день.
– Дать ему день.
Она высвободилась из моих рук.
– Ты что-то хочешь мне сказать?
Я покачал головой.
– В тебе… – Я видел, что она подыскивает слова, но безуспешно: – В тебе что-то поломалось? Или я тебе не нравлюсь?
– Важная нимформация: во мне ничего не поломалось. А что до второго – ты безнадежно заблуждаешься.
– Все равно: страшная ошибка.
Мы успели промерзнуть до костей – хорошо, что Борис приоткрыл дверь в вестибюль.
– Поцелуй меня еще раз.
Почему-то присутствие Бориса смутило меня, а не ее. Все же я поцеловал ее в губы, потом еще раз, и она, будто вспомнив жест, который сблизил нас невероятно, опустила мой воротник, обнажила горло, запечатлела на нем долгий поцелуй. «Мне нравится твой запах». «А мне в тебе нравится все, совершенно все – вот так все просто». Она посмотрела на меня. «Идиот». Она цитировала Мод из фильма. «Знаю». «Главное не забывай. Завтра с утра первым делом позвони мне, – добавила она, сопроводив это жестом, который часто передразнивала – вытянутые вперед большой и указательный пальцы. – В противном случае сам знаешь: я впаду в пандстрах – и тогда может стрястись всякое». Я попытался ее успокоить. «Князь, не стоило бы тебе этого говорить, ибо ты не заслужил, но ты – лучшее, что со мной случилось за этот год».
Ночь шестая
Той ночью в парке Штрауса я едва удержался, чтобы не закурить. Сидеть было слишком холодно, да еще и снег пошел, так что я постоял совсем немного и двинулся дальше. Когда-нибудь мне это надоест. Когда-нибудь я пройду мимо и забуду остановиться.
Я позвонил ей, как только добрался до дома. Нет, она не спит. Тоже не хочет утратить это ощущение. Нет, на том же месте, у окна, в мужской пижаме. Голос у нее был сонный и измотанный – в принципе, такой же, как когда мы расстались. Я все еще чувствую твой запах, сказала она, так что, по сути, спать буду с тобой. Я ощущал, что она отключается – похоже, я не даю ей спать. «Погоди, не вешай трубку, так хорошо, что ты позвонил». Наверное, ты поступил правильно, сказала она. «Что позвонил?» – спросил я. «Что позвонил – тоже».
В трубке повисали долгие паузы. Я сказал ей, что никогда и ни с кем еще такого не испытывал. «А я испытывала, – сказала она, а потом, после кратчайшего промежутка, добавила: – С тобой». Я так и видел зыбь улыбки на ее усталом лице, ямочки, когда она улыбается, ладонь, которой она потирает лоб. Хочу быть рядом и без одежды. В принципе, тебе предлагали.
Мы попрощались, но не разъединились, убеждали друг друга повесить трубку, и за каждым «спокойной ночи» следовало долгое молчание. Клара? Да. Ты не вешаешь трубку. Сейчас повешу. Долгое молчание. Не вешаешь же. Ты целый час добирался до дома? Почти. Бредовые у вас идеи, Князь, отправиться вот так вот домой, а ведь была бы мне от тебя радость, а тебе от меня. Спокойной ночи, сказал я. Спокойной ночи, сказала она. Но щелчка я не услышал, а когда спросил, оказалось, она все еще на линии – до меня долетел приглушенный смешок. «Клара Б., ты сумасбродка». – «Я сумасбродка? Это ты сумасброд». – «Я схожу по тебе с ума». – «Сходишь, да не сошел».
Не хотелось упустить ее с утра, позвонив слишком поздно. Но и слишком рано звонить не хотелось. Я помедлил и не сразу пошел в душ, но потом на всякий случай забрал в ванную оба телефона – вдруг она позвонит. Что до завтрака – так я и ушел из дома, не поговорив с ней. Тут мне пришла мысль купить булок и плюшек, которые аккуратно сложат в пакет, завернут верхний край. Да, именно. Два кофе, а к ним всяких булок, плюшек и пирожков, аккуратно сложенных…
По дороге в душ я натолкнулся на горку соли на ковре – на ней так и остались бороздки от Клариных пальцев. Господи, она была здесь меньше суток назад – здесь, в этой самой квартире, сидела на этом ковре, босая, вставив между пальцами шоколадные печенья. Мысль эта показалась нереальной, непостижимой – будто бы нечто высшего порядка спустилось с небес, чтобы посетить мою скудную скучную подлунную свалку. Вчера мы были вместе, твердил я снова и снова.
Посмотрел на пятно на ковре – боялся, что оно утратит блеск и смысл и она в результате тоже начнет отдаляться, отделяться наступающим приливом, точно приозерный городок, до которого совсем недавно было рукой подать.
Когда я купил этот ковер, мысль о всяких там Кларах даже и не закралась мне в голову, и все же тот проведенный с отцом воскресный день в конце мая, когда я поднял руку на аукционе – еще до переезда сюда, – теперь неотрывно связан с этим пятном, будто она, ковер и мой отец, который хотел мне показать, как делать покупки на аукционах, потому что это полезный навык, двигались по трем вроде бы совершенно отдельным траекториям, которым суждено было пересечься именно в этом пятне – как картинки с клетками в Тиргартене теперь будут лишены всяческого смысла, если не привязывать их к образу младенца, родившегося в том же году, тем же летом, в тысячах миль оттуда.
Нравилось мне прочитывать свою жизнь вот так – в тональности Клары, – как будто нечто предопределило все события в соответствии с принципами более прозрачными и более лучезарными, чем принципы самой жизни, – события, смысл которых открывается лишь задним числом, всегда задним числом. То, что казалось слепой удачей, произволом, внезапно предстает преднамеренным. Совпадения и случайности не бессистемны, это движущие пружины замысла, в который лучше не соваться и не вторгаться с
