Песчаная роза - Анна Берсенева
Домна в ребенке души не чаяла, не спускала его с рук, пела ему какие-то припевки, довольно, на вкус Ксении, бессмысленные. Сама она, впрочем, и таких не знала, поэтому читала Андрюше перед сном баллады про Робина Гуда на английском и сказки Шарля Перро на французском или Гауфа на немецком. Мальчик слушал так внимательно, что Ксения была уверена, он все понимает.
Когда Андрюше исполнилось полтора года, он заболел скарлатиной. Температура мгновенно подскочила под сорок, он почти не мог дышать и не плакал, а хрипло скулил. Врач, вызванный ночью, сказал, что немедленно забирает ребенка в инфекционную больницу. Ксения впервые в жизни видела Домну такой потерянной. Она металась по квартире, собирая и тут же роняя вещи, повторяла «глотошная, глотошная» и, кажется, была уверена, что Андрюша умрет с минуты на минуту. Ксения, наоборот, почувствовала жесткую собранность. Она сказала, что ребенок ляжет в больницу только вместе с нею, а когда в приемном покое догадалась, что его могут ей просто не отдать после осмотра, то потребовала, чтобы Андрюшу осматривали прямо у нее на руках. Видимо, она так напоминала фурию, что крикливая врачиха – и как такие только работают с детьми! – поместила ее в бокс, бросив в сердцах, что раз мамаша, не перенесшая скарлатину в детстве, желает от своего ребенка заразиться, то и пускай себе.
Бокс был размером с кладовку и выглядел настоящей тюрьмой: двери запираются снаружи, окно забито гвоздями и забрано решеткой, простыни рваные и в ржавых пятнах, кровать одна и узкая. Но в общих переполненных палатах совсем маленькие дети лежали одни и плакали днем и ночью. Их отчаянный плач разрывал сердце, Ксения выдерживала его только вследствие своего обширного опыта ситуаций, в которых ничего нельзя было сделать, лишь терпеть, сжав зубы.
Домна передавала еду, лечащий врач, серьезный и молодой, осматривал Андрюшу и делал назначения, Ксения скрупулезно их выполняла. Температура у ребенка спала только через неделю, и тогда же она впервые смогла уснуть. Точнее, провалиться в сон, так была измотана.
Она проснулась около четырех часов утра. Ксения всегда узнавала это время по острой тревоге, которая ее охватывала еще во сне и длилась по пробуждении. Но сейчас это не тревога была, а что-то необъяснимое. Сердце билось так, что чуть не выпрыгивало из горла, руки дрожали, холодный пот заливал спину.
«Может, я все-таки заразилась скарлатиной?» – подумала она.
Это было бы естественно. Но не показалось убедительным объяснением. Да и горло не болело, и лихорадки не было.
Андрюша спал, раскинув ручки и почти столкнув ее с кровати. Она коснулась губами его лба – температуры не было и дышал он ровно. Ксения спустила босые ноги на пол и, сделав шаг, раздвинула шторы. Было полнолуние, занесенный снегом больничный парк лежал перед нею как на ладони. Сергей шел по расчищенной дорожке между деревьями. Она подумала, что у нее галлюцинации. Но уже через мгновенье поняла, что в самом деле видит его. Она поняла это по удару, которым счастье чуть не сбило ее с ног.
Ксения схватилась за оконную раму, пытаясь ее открыть, и поняла, что это невозможно, на окнах не было даже ручек. Она царапала раму, ломая ногти, но все было бесполезно. Стала колотить кулаком в стекло. Рамы были двойные, Сергей не слышал, как она стучит, и уже сворачивал за угол больничного корпуса. Она поняла, что сейчас он скроется из виду, и искала уже, чем бы разбить стекло… Как вдруг он остановился и медленно обернулся. Шагнул с тропинки в снег. Рванулся, чуть не упал, поймал равновесие, рванулся снова… Остановился перед окном, по колено в снегу.
Его лицо, освещенное луной, было так близко, что Ксения видела каждую черту яснее ясного. От того, что она и мысленно никогда не отводила от него взгляда, сейчас ей была заметна произошедшая с ним перемена. Она была не внешнего, а внутреннего свойства. Внешне он не переменился совсем, разве что морщинки у губ сделались резче. Но никогда прежде он не смотрел на нее с такой тоской и робостью.
– Что ты, Сережа? – сказала она. – Я тебя люблю.
Стены старой Морозовской больницы были так массивны, и расстояние между двойными оконными рамами так велико, что он не мог слышать ни слова. Но услышал. Не понять этого было невозможно, и она поняла – по тому, как переменились его глаза. Такой ослепительный свет пробился сквозь их стоический холод, что Ксения на секунду зажмурилась. Но тут же открыла глаза и засмеялась от счастья.
– My dear Kassy, – сказал он и засмеялся тоже.
Так они стояли, глядя друг на друга и беззвучно друг для друга смеясь.
– Боялся, что тебя не застану, – сказал он наконец.
– Почему? – спросила она.
– Домна говорит, ты не болела скарлатиной в детстве.
– Ну и что?
– И можешь заболеть. И это будет для тебя опасно.
– Это ерунда, милый мой.
– Совсем не ерунда!
Он сказал это до того серьезно, что она улыбнулась. И только теперь сообразила, как это странно, что она не слышит его, но понимает каждое слово, и для него это тоже так.
– Когда ты приехал? – спросила Ксения.
– Час назад.
Она вдруг поняла, что его не пустят в больницу. И ее не выпустят – только вчера врач сказал, что ей и Андрюше придется оставаться здесь еще две недели, таков срок карантина.
«Ну уж нет! – сердито подумала она. – Утром потребую, чтобы отпустили. Нет – в окно вылезу».
Вылезти в зарешеченное окно, к тому же в одном больничном халате и бесформенных тапках – всю одежду у нее забрали в приемном покое, – вряд ли было бы возможно. Но она не стала об этом думать.
– Я боялась, что тебя уже нет на свете, – сказала Ксения. – Но знала, что этого не может быть.
– Вообще-то может. – Он улыбнулся. Ее бестолковости, конечно. – Но не верилось, что не увижу тебя и ребенка.
– Да! – спохватилась Ксения. – Сейчас!
Андрюша не проснулся, когда она взяла его на руки и поднесла к окну. Что было в глазах Сергея, когда он смотрел на своего сына? Она различала в них растерянность и боль, все остальные его чувства были ей неведомы. Она понимала только их пронзительную запредельность.
– Похож на тебя, – сказал он наконец. – Очень.
– На папу моего, – ответила Ксения.
– Хорошо.
– А характером, Домна считает, в тебя.
– В этом как раз
