Избранное - Андрей Гуляшки
Аввакум рассмеялся, но его смех прозвучал как-то неестественно.
Мария удивленно взглянула на него. Может, ей следует обидеться? Разве можно так бесцеремонно реагировать на слова Принцессы — пусть даже не настоящей, а из балета «Деревянный принц» — и ни с того ни с сего хохотать? Что ни говори, а это выглядит неприлично. Но пока Прекрасная фея раздумывала, обидеться ей или нет, ее вдруг осенило — она остановила взгляд на Аввакуме, и лицо ее просветлело.
— Да ведь это же вы! — воскликнула она. Радость открытия была столь велика, что Мария захлопала в ладоши и, подбегая то к профессору, то к жениху, твердила: — Ведь это же он, ну конечно, он, разве не так? Ну-ка, встаньте, пожалуйста! — Она подбежала к Аввакуму и положила ему на плечи руки: — Ну, встаньте же!
Аввакуму не оставалось ничего другого, как повиноваться. Мария вся благоухала, на груди у нее белела роза.
— А ведь это верно он, — согласился профессор. — У Хари здорово получилось. Похож. Только почему он вырядил его в такое странное пальто и в шляпу с широченными полями?
— Почему? — произнес Аввакум, усаживаясь на свое место. Он невольно прикоснулся к руке Прекрасной феи чуть выше локтя. Она этого не заметила и не отстранилась. — Вы спрашиваете почему? — повторил он. — Да потому, что эти вещи висят внизу, на вешалке.
— Вот именно, — кивнул Хари, широко и шумно зевая. — Я сразу обратил на них внимание, но не пора ли ужинать? — добавил он, протирая глаза.
Последних слов, казалось, никто не слышал.
— Но почему ты вдруг назвала его вестником смерти? — обращаясь к Марии, спросил профессор. — В нем действительно есть что-то мрачное — складки у рта, морщины на лбу, седые виски, но ничего такого, что роднило бы его с обитателем загробного мира, я не вижу. Наоборот, наш археолог, как мне кажется, человек деятельный и жизнерадостный.
— Да, — задумчиво произнесла Прекрасная фея. — Это верно. И все-таки… — Она хотела сказать что-то еще, но передумала и только махнула рукой.
Стоит ли говорить, сколько света, какое праздничное разнообразие внесли эти люди в тоскливую жизнь Аввакума? Едва ли в этом есть необходимость, потому что, где бы ни появлялась Прекрасная фея, в какое бы общество она ни попадала, с нею всегда входила радость. Ликующая радость молодости, опьяняющая и возбуждающая чувства, простодушная и легкомысленная, бьющая через край радость, рождаемая сознанием того, что ты живешь и что это замечательно — жить на белом свете.
Она, конечно, не принадлежала к тому типу женщин, в которых влюбляются такие мужчины, как Аввакум. Но разве обязательно во все должна вмешиваться любовь? Не будучи в нее влюбленным, Аввакум не пропускал ни одного спектакля, в котором принимала участие Мария, мало того, он посещал не только генеральные репетиции, но и рабочие — без декораций. Совал швейцару какой-то журналистский билет, и его пропускали, а войдя в зал, он вытаскивал свою кинокамеру, и Прекрасная фея мило улыбалась ему со сцены. В течение нескольких месяцев он видел Марию в самых разных ролях — то она легкомысленная принцесса в «Деревянном принце», то Спящая красавица, просыпающаяся от пламенного поцелуя Дезире. Он не мог оторвать от нее глаз, когда она танцевала в «Вальпургиевой ночи» Прекрасную фею. А вот в «Жизели» она ему не нравилась: сентиментальная и романтичная, Жизель была чужда ее натуре.
Теперь ему, отстраненному от оперативной работы, законсервированному, было чем заполнить время. Он посещал ее спектакли, репетиции, увлеченно снимая сцену за сценой, затем проявлял пленку, разрезал, склеивал, монтировал отдельные части, создавая игровой фильм. Он был и кинооператором, и режиссером, и монтажером — новизна этого занятия доставляла ему истинное удовольствие.
А иногда по вечерам друзья собирались в доме профессора. Прекрасная фея делала все, чтобы он и здесь не мог оторвать от нее глаз, стремилась постоянно быть у него на виду, в центре его внимания. Она догадывалась, какие чувства в нем пробуждает, и старалась быть еще оживленнее, еще обольстительнее. Она не строила из себя недотрогу, а, напротив, то и дело давала ему понять, что он может овладеть ею, и поэтому во время их вечерних игр шла на всевозможные уловки, лишь бы оказаться с ним наедине. Но как только они уединялись, она делала так, чтобы «свидание» ограничивалось шутливым поцелуем. Ей ничего не стоило превратить свою опасную игру в забавную, легкую шутку.
Хари как будто ничего не замечал. На проделки невесты он взирал с подчеркнутым равнодушием, словно это на самом деле были просто невинные шалости. А может, он ни во что не ставил Аввакума? Вполне вероятно! Хари был известным художником, крупнейшим мастером по оформлению выставочных павильонов и первоклассных магазинов, его буквально засыпали заказами, и он хорошо зарабатывал. Что рядом с его известностью и материальным положением значит какой-то археолог?! Такого только за нос можно поводить.
Если бы не это подчеркнутое равнодушие Хари, Аввакум ни за что на свете не позволил бы себе взглянуть на его невесту глазами мужчины. Стоило тому хотя бы бровью повести, выдав этим свою тревогу, — и нога Аввакума никогда больше не переступила бы порога профессорского дома, а Мария сразу бы перестала для него существовать.
Так или иначе, Хари был сдержан. Говорил он мало, а чаще молча мастерил что-нибудь из теста и спичек. А то усядется где-нибудь в сторонке по-турецки прямо на ковер и составляет из цветных бусинок причудливые арабески и мозаичные картинки. В такие моменты он казался очень сосредоточенным и усталым. Но если его приглашали принять участие в какой-нибудь шумной игре, на его губах появлялась ироническая, немного печальная улыбка, которая тут же исчезала, как тень летящей птицы, он поднимался и включался в игру. Никогда никто не мог понять, что его печалило и над чем он посмеивался. Поднимаясь со своего места, он имел вид школьника, нетвердо усвоившего урок, но исполненного решимости показать все, что он знает, — ему так не хотелось огорчать своего учителя. Однако если он и не вносил оживления в игру, то по крайней мере искренне старался не мешать другим.
Только одному развлечению он отдавался целиком — карточной игре. Стоило ему
