Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
На сенокосные угодья в окрестностях аула вышли старики, подростки, девушки и женщины. Словом, улицы Мукура опустели; все, кто способен был держать в руках вилы или хотя бы грабли, от восхода до заката усердно трудились. Те, что покрепче, косили и скирдовали сено, подтаскивали и укладывали его на волокуши. Подростки шли следом и, подгребая граблями, собирали высыпавшуюся из волокуш траву в кучи. Мальчишки помладше верхом на конях исполняли роль погонщиков запряженных в волокуши волов.
Сенокос для мукурцев — самая напряженная, шумная и веселая пора. Верно подмечено, что один летний день кормит целый зимний месяц. Если не позаботишься летом, не выложишься на сенокосе, зимой жди трудностей, даже скот свой рискуешь понапрасну сгубить.
А зима в Мукуре по-настоящему суровая, снега выпадает много, в рост человека. Тебеневка же в этих окрестностях — практически дохлое дело, так что в большинстве своем весь скот, вплоть до верховых лошадей, приходится в течение всей зимы содержать на заготовленных летом запасах сена. Вот поэтому все мукурцы, включая даже трясущихся аульных стариков, стараются внести посильную лепту в такую важную сельскохозяйственную кампанию, как сенокос.
Что касается стариков, они, естественно, уже не могут торопливо поспешать за волокушами, не по силам им и размашисто орудовать вилами, сооружая скирду. А вот стоять наверху и принимать подаваемое снизу сено силенок у них еще хватает. Умения, сноровки и многолетнего опыта старикам не занимать: никто лучше них не придаст скирде удобную форму и красивый вид с правильной дугообразной верхушкой, чтобы в дождь вода не просачивалась внутрь. Поэтому и в нынешний сенокос косари поделили оставшихся в ауле стариков По одному на каждое звено.
Среди них не было только уехавшего Нургали. Однако аулчан по-прежнему нисколько не беспокоил факт его затянувшегося отсутствия. Отправился в город — доброго пути, задерживается — а что в этом такого? Не каждый день он ездит к дочери, наверное, по гостям разгуливает да общением с внуками наслаждается.
— Если ничего не случится, мой сосед завтра или послезавтра точно приедет, я это нутром чувствую, — сказал как-то работавший на сенокосе Лексей своим напарникам.
Несмотря на Лексеевы надежды, Нургали не вернулся ни завтра, ни послезавтра. Послезавтра в дом к заждавшейся Бибиш явился не ее старик, а подвыпивший балбес Рахман.
— Мать, все получилось о’ кей! — гордо сказал он, показав большой палец. — Я выполнил поручение Нур-гали-коке.
— Хорошо, милый, я передам ему, если приедет, — пообещала Бибиш.
— Как это... «если приедет»? — выпучился на нее Рахман.
— Откуда мне знать... ведь он давно должен был приехать. Боюсь, не случилось ли чего со старым: может, заболел в дороге или заблудился...
— Не волнуйтесь, апа, в наше светлое время никто на таких хороших дорогах заблудиться не может. А если уж Нуреке выехал в путь, болеть у него никакого права нет.
— Да сбудутся твои слова, дорогой Рахман! Пусть облагодетельствует тебя Создатель!
— Я тут это... слегка принял. У меня ведь сегодня день рождения. Вы уж извините меня...
— Ничего страшного, милый... Будь счастлив, стань первым среди равных! Поди, Зейнеп тоже радуется?
— Мать не знает... я еще не сказал ей, что решил отпраздновать.
— Скажи... Ты ведь один у бедняжки, ее единственная радость. Непременно скажи матери, милый. Пойди сейчас и скажи!
— Обещаю, апа, обязательно скажу... Ну, пока!
Тем не менее, Рахман не спешил сообщать матери о
предстоящем праздновании дня рождения. Косарям, которые к вечеру возвращались усталыми с сенокоса в аул, требовалось как следует отдохнуть и культурно провести досуг. А к такому культурному отдыху в Мукуре относились, прежде всего, вечерние походы в клуб и просмотр кинофильмов. Для этого, конечно, нужно было электричество, то есть свет. А будет в ауле свет или не будет, напрямую зависело от моториста Рахмана. Поэтому, ощущая ответственность, Рахман сегодня отпросился и пораньше вернулся с сенокоса.
Вообще-то, причиной его раннего возвращения в аул стали три конкретных повода. Во-первых, конечно, собственный день рождения, который Рахман хотел отметить с друзьями. Во-вторых, на улице, расположенной на том берегу речки, произошло, похоже, замыкание, поэтому свет там горел неровно, постоянно мигал, то ярко разгораясь, то почти угасая. Нужно было выяснить причину и произвести ремонт проблемной зоны. В-тре-тьих, сегодня в клубе должны были показать японский фильм про самураев. А это редкая для аула удача, небольшой праздник.
В кино о самураях всегда бывают схватки с приемами дзюдо и каратэ, поединки на мечах, на худой конец, рукопашные бои. А такие кинофильмы, где показывают беспощадные кровавые драки с проломленными головами да выбитыми глазами, Рахман любит больше всего на свете. Так что сегодня мотор должен работать бесперебойно, и ради этого он посчитал совсем нелишним еще раз проверить его, почистить и отладить отдельные узлы.
Для начала Рахман отправился выяснить причину замыкания на том берегу речки. Долго искать не пришлось, неполадку он обнаружил фактически сразу: в самом начале улицы, на стоящем рядом с домом Казтая столбе провисли провода, похоже, тут и был нарушен контакт.
Напялив на ноги монтерские «кошки», Рахман рассовал по карманам робы необходимые инструменты и вскарабкался на вершину столба. Только занялся восстановлением электроцепи, как столб вдруг затрещал и стал угрожающе крениться набок.
«Падаю! — подумал Рахман. — Давным-давно надо было заменить этот гнилой столб — погибели моей дожидался!» Не успел пожалеть об этом, как вместе с рухнувшим столбом, сломав вдребезги окно, влетел внутрь дома Казтая. Причем упал не на пол, а прямо в мягкую постель.
Раздался чей-то истошный крик, словно кобыла ожеребилась. Не понимая, что же произошло, он выдернул застрявшую в «кошке» ногу и, обернувшись, увидел, что рядом с ним на постели лежит какая-то женщина. Она вытаращила на него выпученные от ужаса глаза, а ее крупное, рыхлое тело тряслось от дрожи. Еле узнал — лежавшей навзничь женщиной оказалась женушка Казтая, «шифоньер» Нурлытай.
— Столб, проклятый, свалился, видно, трухлявый! — объяснил он и с трудом поднялся с постели. — Кажется, я ногу повредил...
Нурлытай не издала ни звука.
— А ты почему не на сенокосе, почему дома лежишь посреди рабочего дня?
Женушка-«шифоньер» молчала, словно язык проглотила, лишь часто-часто заморгала мокрыми от слез глазами.
— Испугалась, наверно? Я тут провода чинил и упал со столба. Вернее, вместе со столбом. Не бойся, я не бандит, посмотри, ведь это я... моторист Рахман. До сих пор, что ли,
