Петр Боборыкин - Василий Тёркин
Что-то ему крикнул вслед Зверев, но он не слыхал.
Только на улице Теркин одумался и тут же выбранил самого себя.
XIV
Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем не в тот переулок, прежде чем выйти на площадь, где стоял собор. Сцена с этим "Петькой" еще не улеглась в нем. Вышло что-то некрасивое, мальчишеское, полное грубого и малодушного задора перед человеком, который "как-никак", а доверился ему, признался в грехах. Ну, он не хотел его "спасти", поддержать бывшего товарища, но все это можно было сделать иначе...
"По-джентльменски? - спросил он себя - и тотчас же ответил: - Впрочем, я не джентльмен, а разночинец, и не желаю оправдываться". Теркин перебрал в памяти обе половины их разговора, до и после прихода таксатора. С первых слов начали они "шпынять" друг друга. "Петька" оказался таким же "гунявцем", каким обещал сделаться больше десяти лет назад. Не обрадуйся он приезду "миллионщика" Теркина - он бы не послал за ним экипажа; пожалуй, не принял бы. Да и как он его встретил? В возгласе: "скажите, пожалуйста!" - звучало нахальство барчука. "Скажите, мол, пожалуйста, Васька Теркин, мужицкий подкидыш - и в миллионных делах! Надо ему дать почувствовать, кто он и кто я!" И это за десять минут перед тем, как, чуть не на коленях, молил о спасении, признавался в двойном воровстве!.. Где же тут смысл? Где хоть крупица достоинства?.. Не будь "Петька" таким гунявцем - и все бы иначе обошлось!
"То есть как же иначе? - опять спросил он себя и уже не так быстро ответил: - Будь у него совсем свободных сорок тысяч в бумажнике... разве он отдал бы их Звереву?"
"Нет!" - решил он, чувствуя, что не одно личное раздражение продолжает говорить в нем, а что-то иное. Обошелся бы мягче, но не дал бы. В нем вскипело годами накопившееся презрение к беспутству всех этих господ, к их наследственной неумелости, к хапанью всего, что плохо лежит, - и все это только затем, чтобы просаживать воровские деньги черт знает на что. Никого из них он не спасет. Скорее поможет какому-нибудь завзятому плуту, способному что-нибудь сделать для края.
И никакой жалости ни к кому из них он не имеет и не желает иметь. Они все здесь проворовались или прожились, и надо их обдирать елико возможно. Вот сейчас будет завтрак с этим Низовьевым. Кто он может быть? Такая же дрянь, как и Петька, пожалуй, еще противнее: старый, гунявый, парижский прелюбодей; на бульварах растряс все, что было в его душонке менее пакостного, настоящий изменник своему отечеству, потому что бесстыдно проживает родовые угодья - и какие! - с французскими кокотками. Таких да еще жалеть!
У ворот квартиры, на завалинке, сидел Чурилин и вскочил, завидев Теркина.
- За вами послали лошадь, Василий Иваныч, доложил он, снимая шапку.
- Накройся! - строго крикнул ему Теркин.
Ему сделалось противно видеть лакейское усердие карлика. И сам-то он не превращается ли в барина выскочку?
На крыльце его встретил приказчик Низовьева - долговязый малый, видом не то дьячок в штатском платье, не то коридорный из плоховатых номеров.
"И народ-то какой держит! - подумал Теркин, - на беспутство миллионы спускает, а жалованье скаредное!"
- Павел Иларионыч сейчас вот за вами фаэтон отправили, - сообщил и приказчик, низко поклонившись крестьянским наклонением головы. И говор у него был местный, волжский.
- Дожидаются меня завтракать? - спросил Теркин.
- Стол накрыт. Пожалуйте.
Из передней он услыхал голоса направо, где поместился Низовьев, узнал голос таксатора и не вошел туда прямо, а сначала заглянул в свою комнату. Там Хрящев смиренно сидел у открытого окна с книжкой. В зальце был приготовлен стол на несколько приборов.
Хрящев встал, и они заговорили вполголоса:
- Имел беседу с господином таксатором, но патрона его еще не видал.
- И как вам показался этот Первач?
- Особа ловкая и живописная, Василий Иваныч.
- Вы с нами будете завтракать?
- Может быть, господину Низовьеву это не покажется?
- Это почему?.. При нем таксатор, а при мне лесовод... и мудрец, - прибавил Теркин и ударил Хрящева по плечу.
- Я хотел было ему представиться в ваше отсутствие, Василий Иваныч, да думаю: не будет ли это презорством?
- Очень уж вы скромны, Антон Пантелеич! - громче выговорил Теркин, оправляя прическу перед дорожным зеркалом. - Как вы сказали... презорство?
- Так точно. Старинное слово. Предки наши так писали и говорили в прошлом веке.
- А я думаю, что этого самого презорства теперь развелось и не в пример больше, чем тогда было.
- Надо полагать, Василий Иваныч, надо полагать.
Короткий, жидкий смех Хрящева заставил и Теркина рассмеяться.
- Так смотрите, Антон Пантелеич, выходите завтракать. Я вас представлю господину Низовьеву.
- Очень хорошо-с... Большой барин из Парижа не взыщет... Одеяние у меня дорожное.
Теркин затворил за собою дверь в залу и у двери в переднюю увидал таксатора.
- А я к вам, Василий Иваныч... Завтрак готов.
- За мной задержки не будет. Можно к Павлу Иларионовичу?
- А он к вам шел... Сейчас я ему скажу.
Первач отретировался, и к Теркину через минуту вышел Низовьев.
Он ожидал молодящегося франта, в какой-нибудь кургузой куртке и с моноклем, а к нему приближался человек пожилой, сутулый, с проседью; правда, с подкрашенными короткими усами на бритом лице, - но без всякой франтоватости, в синем пиджаке и таких же панталонах. Ничего заграничного, парижского на нем не было.
- Весьма рад, - заговорил он с легкой картавостью и подал Теркину руку.
Вежливость его тона пахнула особым барским холодом.
- Спасибо за гостеприимство, - сказал Теркин, чувствуя, что имеет дело с барином не такого калибра, как "Петька" Зверев. - А ежели не поладим, Павел Иларионович?
- Мне останется удовольствоваться беседой с вами.
- Вы с своим поваром ездите?
- Нет, мне приказчик приготовляет. Милости прошу. Николай Никанорыч, - обратился он к таксатору, - прикажите подавать!
Когда Первач вышел в переднюю, Теркин наклонился к Низовьеву и потише сказал:
- Со мной лесовод... Вы позволите и ему позавтракать с нами?
- Сделайте одолжение... Мне Николай Никанорыч говорил. Вы - у себя дома.
Низовьев обезоруживал своей воспитанностью, и неприятно-дворянского в нем ничего не сквозило. Да и по виду он был более похож на учителя или отставного офицера из ученых.
"Ужели он женолюб?" - подумал Теркин и никак не мог пристегнуть к нему какую-нибудь парижскую блудницу, требующую подношений в сотни тысяч.
- Антон Пантелеич! - позвал он Хрящева.
Тот вышел, стыдливо обдергивая борты своего твидового пальтеца.
- Имею честь кланяться, - выговорил он, скромно не подавая руки. - Антон Пантелеев Хрящев.
- Весьма рад, - повторил Низовьев, ласково ему поклонился и протянул руку. - Вы, я слышал, видели мою дачу?
- Точно так.
- И, смею надеяться, нашли ее в порядке?
- В изрядном порядке. Василий Иваныч сам вам сообщит.
Первач объявил, что кушанье сейчас подадут. Водка и закуска стояли на том же столе. Низовьев сам водки не пил, но угощал гостей все с той же крайней вежливостью. При нем и у таксатора тон сделался гораздо скромнее, что Теркин тотчас же отметил; да и сам Теркин не то что стеснялся, а не находил в себе уверенности, с какой обходился со всяким народом - будь то туз миллионщик или пароходный лоцман. Антон Пантелеич оставался верен себе: так же говорил и держал себя; такая же у него была усмешка глаз и губ, из-под которых выглядывали детские, маленькие, желтоватые зубы. Прислуживали приказчик и кучер.
За первым блюдом деловой разговор еще не завязался, и Теркин тотчас распознал в парижском барине- лесовладельце очень бывалого человека, превосходно усвоившего себе приемы русских сделок.
XV
После завтрака Первач и Хрящев остались в зале. Деловой разговор патронов подходил к концу в комнате Теркина.
С цены, какую Низовьев назначил своей даче - еще в письме из Парижа, - он не желал сходить. В Васильсурске он удачно запродал свою партию строевого леса и так же выгодно запродал партию будущей навигации. Теркину досадно было на себя, что он сам оттянул сделку и не окончил ее тремя неделями раньше, когда Низовьев еще не знал, какие в нынешнем году установятся цены на лесной товар.
- В вас, почтеннейший Василий Иваныч, - говорил Низовьев, тихо улыбаясь, сквозь дым папиросы со слащавым запахом, - мне приятно было видеть представителя новой генерации деловых людей на европейский образец. Вы берете товар лицом. Мне нет надобности продавать дачу за бесценок. Если она не найдет себе такого покупателя, как ваша компания, на сруб у меня ее купят на двадцать процентов дороже.
- На сруб? - вырвалось у Теркина. - Уж и то прискорбно, что господа лесовладельцы, принадлежащие к дворянскому сословию, выказывают такое равнодушие к своим угодьям.
