Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Что, хорошо? - спросил Павел.
- Хорошо, так их и надо, - отвечал Добров.
К вечеру наконец Вихров вспомнил, что ему надобно было ехать в собрание, и, чтобы одеть его туда, в первый еще раз позван был находившийся в опале и пребывавший в кухне - Иван. Тот, разумеется, сейчас же от этого страшно заважничал, начал громко ходить по всем комнатам, кричать на ходивших в отсутствие его за барином комнатного мальчика и хорошенькую Грушу, и последнюю даже осмелился назвать тварью. Та от этого расплакалась. Вихров услыхал это, крикнул на него и обещался опять прогнать в скотную, если он слово еще посмеет пикнуть.
Иван замолчал.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.
- Милости прошу, просим милости, - говорил он, низко-низко кланяясь Вихрову.
Тот, пожав ему руку, молодцевато вошел в зало и каким-то орлом оглядел все общество: дам было много и мужчин тоже.
- Здесь вас ожидают ваши старые знакомые, - говорил Захаревский, идя вслед за ним. - Вот они!.. - прибавил он, показывая на двух мужчин, выделившихся из толпы и подходящих к Вихрову. Один из них был в черной широкой и нескладной фрачной паре, а другой, напротив, в узеньком коричневого цвета и со светлыми пуговицами фраке, в серых в обтяжку брюках, с завитым хохолком и с нафабренными усиками.
- Живин! - воскликнул Вихров, узнавая в черно-фрачном господине того самого Живина, который некогда так восхищался его игрой на фортепьяно и о котором говорил ему Салов.
Живин в настоящее время очень потолстел и служил в уездном городе стряпчим, пребывая и до сего времени холостяком.
- А это вот тоже твой старый знакомый, - заговорил Живин, когда они поздоровались, и показывая на господина в коричневом фраке.
- Мы знакомы-с, хоть немножко и странно! - сказал тот, протягивая Вихрову руку.
Павел всмотрелся в него и в самом деле узнал в нем давнишнего своего знакомого, с которым ему действительно пришлось странно познакомиться - он был еще семиклассным гимназистом и пришел раз в общественную баню. В это время Вихров, начитавшись "Горя от ума", решительно бредил им, и, когда банщик начал очень сильно тереть его, он сказал ему:
- Ты три, да знай же меру!
- Это из "Горя от ума"? - отозвался вдруг на это другой господин, лежавший на другом полке.
- Из "Горя от ума", - отвечал Павел.
- Вы кто такой? - продолжал господин.
- Я гимназист Вихров, а вы кто такой?
- Я помещик Кергель!.. Скажите, что в гимназии учат писать стихи?
- То есть правилам стихосложения, - учат.
- Бенедиктова читали вы стихи: "Кудри девы чародейки, кудри блеск и аромат", - отличные стихи! - говорил Кергель, задирая на полке ноги вверх.
- Отличные! - подтвердил и Вихров: ему тоже очень нравились в это время стихи Бенедиктова.
Оказалось потом, что Кергель и сам пишет стихи, и одно из них, "На приезд Жуковского на родину", было даже напечатано, и Кергель не преминул тут же с полка и прочесть его Вихрову.
- Чудесно! - похвалил тот.
После этого они больше уже не видались.
Кергель теперь был заседателем земского суда в уездном городке и очень обрадовался Вихрову.
Здесь я не могу умолчать, чтобы не сказать несколько добрых слов об этих двух знакомых моего героя. В необразованном, пошловатом провинциальном мирке они были почти единственными представителями и отголосками того маленького ручейка мысли повозвышеннее, чувств поблагороднее и стремлений попоэтичнее, который в то время так скромно и почти таинственно бежал посреди грубой и, как справедливо выражался Вихров, солдатским сукном исполненной русской жизни. Живин, например, с первого года выписывал "Отечественные Записки"[75], читал их с начала до конца, знал почти наизусть все статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся в корпусе, был более наклонен к тогдашней "Библиотеке для чтения" и "Северной Пчеле"[76]. На своих служебных местах они, разумеется, не бог знает что делали; но положительно можно сказать, что были полезнее разных умников-дельцов уж тем, что не хапали себе в карман и не душили народ. Их любовь к литературе и поэзии все-таки развила в них чувство чести и благородства.
Вихров, сам не давая себе отчета, почему, очень обрадовался, что с ними встретился.
- В деревню совсем приехали - поселились, - говорил ему вежливо Кергель.
- В деревню-с, - отвечал Вихров.
- Я думал, брат, ехать к тебе, напомнить о себе, - говорил Живин, - да поди, пожалуй, не узнаешь!
- Как это возможно! - вскричал Вихров.
- Однако приезд нашего дорогого гостя надобно вспрыснуть шампанским! говорил Кергель.
Он любил выпить, и выпить только этак весело, для удовольствия.
- Выпьем! - подтвердил и Живин, который тоже любил выпить, но только выпить солидно.
- Выпьемте, выпьемте! - подтвердил и Вихров.
И все отправились в буфет.
Захаревский несколько кошачьей походкой тоже пошел за ними. Он, кажется, не хотел покидать героя моего из виду, чтобы кто-нибудь не повлиял на него.
Кергель непременно потребовал, чтобы бутылка шампанского была от него.
Все чокнулись и выпили. Вежливый Кергель предложил также и Захаревскому:
- Почтеннейший Ардальон Васильич, не угодно ли вам с нами выпить?
Тот взял стакан, молча со всеми чокнулся и выпил.
- Ну, как же ты, друг милый, поживаешь? - спросил Вихров Живина.
- Что, брат, скучно; почитываю помаленьку - только и развлечение в том; вот, если позволишь, я буду к тебе часто ездить - человек я холостой.
- Непременно будем видаться! - сказал Вихров. - А вы стихотворения продолжаете писать? - обратился он к Кергелю.
- Книжка у меня напечатана; буду иметь честь презентовать вам ее, отвечал тот.
- Позвольте, господа, и мне предложить бутылочку шампанского, - сказал Захаревский, тоже, как видно, не хотевший отстать в угощении приезжего гостя.
Все приняли его предложение и выпили.
У Вихрова уж и в голове стало немного пошумливать.
- Дамам бы нашего гостя надобно представить! - сказал Захаревский.
- Ах, да, непременно! - подхватил Кергель. - Прежде всего вот надо представить вас их прелестной дочери, - прибавил он Вихрову, указывая на Захаревского.
- Прошу вас! - сказал Вихров.
Все возвратились снова в зало. Старик Захаревский и Кергель подвели Вихрова к высокой девице в дорогом платье с брильянтами, видимо, причесанной парикмахером, и с букетом живых цветов в руке.
Эта была m-lle Юлия.
- Monsieur Вихров! - проговорил ей Захаревский. - Дочь моя! - сказал он Павлу, показывая на девушку.
Вихров поклонился ей, но о чем говорить с ней решительно не находился.
М-lle Юлии он показался совершенно таким, как описывала его m-lle Прыхина, то есть почти красавцем.
- Вы танцуете, monsieur Вихров? - начала она.
- Танцую-с, - отвечал он и понял, что ему сейчас следует пригласить ее на кадриль, что он и сделал.
Кергель стал ему визави, а Живин махнул только рукой, когда Вихров спросил его, отчего он не танцует.
- Нет, я не умею, - отвечал он и, отойдя в сторону, в продолжение всей кадрили как-то ласково смотрел на Павла.
- Monsieur Живин очень умный человек, но ужасный бука, - начала Юлия, становясь с Вихровым в паре и вместе с тем поправляя у себя на руке браслет.
Поинтересуйся этим ее движением хотя немного Вихров, он сейчас бы увидел, что одна эта вещь стоит рублей тысячу.
Выпитое вино продолжало еще действовать в голове Павла: он танцевал с увлечением; m-lle Юлия тоже танцевала с заметным удовольствием, и хоть разговор между ними происходил немногосложный, но Юлия так его направила, что каждое слово его имело значение.
- Monsieur Вихров, я надеюсь, что вы будете у нас - у моего отца? говорила она.
- Непременно-с, я обязан даже это сделать и заплатить вашему батюшке визит.
- Мы надеемся, что и не по визитам только будете знакомы с нами, а посетите нас когда-нибудь и запросто, вечерком.
- Если позволите.
- Не мы вам позволяем, а вы нас этим обяжете... А вы, monsieur Вихров, я слышала, и музыкант отличный.
- Прежде играл, но теперь совершенно забыл, - отвечал он ей.
Прыхина успела уже отрекомендовать приятельнице своей, что Вихров и музыкант отличный, но об авторстве его умолчала, так как желала говорить об нем только хорошее, а писательство его они обе с Фатеевой, при всей своей любви к нему, считали некоторым заблуждением и ошибкою с его стороны.
По окончании кадрили к Вихрову подошел Кергель.
