Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский
– Благодарю, – сощурился Абрикосов. – Как это лихо ты все разбросала, кому с какими мозгами куда идти. Здорово получается!
– Зато так короче получается объяснять! – снова закричала Алена. – Если сам ничего не понимаешь!.. Сережа, послушай. Попроси у Ляхова хорошее место. У него в конторе есть научные консультанты, у них, по-моему, есть целый научный отдел, или что-то вроде, я примерно слышала. Могу точно узнать. Или еще где-нибудь. Он сделает, он тебя любит и сможет… А хочешь, я попрошу.
– Ты?! – задохнулся Абрикосов.
– А что? Так и так, скажу, Валентин Савельевич, помогите, вы мне так помогли здорово, а теперь, пожалуйста, Сереже помогите, а то нечестно получается, – и она развела руками.
– Мило, – сказал Абрикосов.
Значит, она не только считает себя вправе раздавать похвалы и порицанья, не только считает возможным подавать ему советы, как и где устраивать дальнейшую жизнь, – она еще собирается просить за него! Составлять ему протекцию. Всего девять месяцев – и вот, полюбуйтесь, какой ребеночек получился.
– Очень мило, – повторил Абрикосов.
– Обыкновенно, – сказала Алена. – Потому что тебе надо жить нормально, по-человечески.
– А я как живу?
– Не знаю, – Алена села на диван, опустила голову. – Не знаю, не знаю, ничего я не знаю, не понимаю… Может быть, ты прав, а я просто не доросла, не дожила, все может быть… – и она, хлопнув ладонями по дивану, встала и пошла к двери.
– Все? – спросил Абрикосов. – Дальнейшей беседой я не удостоен?
– Поздно уже, – сказала Алена. – Давай лучше спать ложиться.
Когда легли, долго не могли заснуть. Лежали в темноте, глядя в потолок. Абрикосов, не шевеля головой, вывихивал глаза, глядя влево, и видел, как в заоконных бликах, в дальних фонарных отсветах поблескивают немигающие глаза Алены. Они лежали, боясь пошевелиться и даже громко вздохнуть, боясь нечаянно коснуться друг друга, лежали холодно и неподвижно, на спине, закинув головы и сложив руки, словно какой-нибудь средневековый герцог и его верная герцогиня, высеченные на могильной плите из цельного куска мрамора, где-нибудь в северном приделе храма Святой Екатерины, в городке Глюкберг-ам-Майн, и Абрикосов очень хотел спать, но не желал заснуть раньше Алены, и ждал, когда она задышит ровно и сонно, и дождался, и опустил ресницы, и опустился в холодный каменный сон.
А наутро Алена сказала ему, что она, конечно же, ошиблась. Она думала всю ночь и поняла, что ошиблась, – всему виной ее проклятая темнота, необразованность – некультурность, проще говоря, хоть она за эти месяцы и многому научилась, а вот, видно, мало неполного года, чтоб стать вровень.
– С кем? – подозрительно спросил Абрикосов.
– С тобой, – просто сказала она. – Наверное, твой роман – для немногих, а я просто не поняла. Не вхожу в это число.
– Забавно, – сказал Абрикосов.
Но Алена его же собственными словами объяснила ему, что были писатели, писавшие для немногих, для избранных, для интеллектуалов. Джойс, например. Или Роберт Музиль, Элиас Канетти, и вообще.
– А ты что, читала Музиля?
– Представь себе! – вдруг обиделась Алена.
– В подлиннике? – сощурился Абрикосов.
– Да! – закричала она. – Я, между прочим, учусь по специальности «Немецкий язык»! Купила в магазине «Дружба» на Горького! Так что не надо!
Не надо так не надо, Абрикосов и не собирался вступать с ней в полемику, а она, успокоившись, рассказала, что ее пригласили на семинар молодых поэтов в Тарту. Устраивает журнал «Радуга». Билеты, гостиница, кормежка – все за их счет.
– Когда? – спросил Абрикосов.
– Позавчера звонили, – сказала она. – Такой пожар, ужас.
– Да нет. Когда семинар начинается?
– Завтра.
– Так. Значит, сегодня едешь? – Алена виновато смотрела в пол. – Ну, ты чего? – Абрикосов, пытаясь улыбнуться, взял ее за подбородок, поднял ее голову. – Все отлично и прекрасно, я очень рад за тебя… ты моя радость, моя главная удача… – и он обнял ее и поцеловал, в обе щеки, в лоб, в нос и в подбородок, и сам прижался лицом к ее губам – но впустую.
– Сережа, – она вырвалась из его рук. – Ты на меня не сердишься?
– Бог с тобой, Лена.
Он первый раз назвал ее так. Не Алена, а именно Лена.
– Спасибо, – сказала она. – Ты… Ты такой замечательный, что мне даже трудно…
– Жить со мной трудно?
– Нет. Трудно поверить, что такие бывают.
– Но я же есть! – рассмеялся Абрикосов почти безыскусно. – Вот он я, воплощенная замечательность! – и он протянул ей руку, чтобы она потрогала и убедилась.
Но Алена не стала трогать его руку, а пошла на кухню ставить чайник и жарить яичницу. После завтрака Абрикосов тут же убежал по делам и пропадал до позднего вечера, так что получилось, что Алена собралась и уехала без него. А когда вернулась через неделю – то его опять не было дома. Он в записке написал, что уехал в Тулу и Рязань вместе со своим народным театром при ДК имени Горбунова, на гастроли. Она пожила одна несколько дней, а потом снова уехала – советско-чехословацкий клуб молодой творческой интеллигенции пригласил ее в полуторамесячную поездку. Тоже написала записку.
Вернувшись, она из аэропорта позвонила Абрикосову. Телефон не отвечал. Тогда она взяла такси и поехала на улицу Волгина. Позвонила в дверь. Никто не открывал, никого не было дома. Тогда Алена пошла к соседке, которой перед отъездом она оставляла ключ.
– Он ключ забрал, – сказала соседка.
– Понятно, – сказала Алена.
Соседка захлопнула дверь. Она не любила Абрикосова, и Алену тоже, и не желала разбираться в их делах. Слава богу, Алена не отпустила такси. Как будто чувствовала. Она спустилась вниз, села в машину и поехала к себе в общежитие. И вообще, надо было улаживать дела с переводом в Литинститут.
Года через два Абрикосову позвонил тот самый его приятель, критик и собиратель марок, которого он в свое время отшил по телефону из-за нелепой фразы, что, мол, Абрикосов – человек из его окружения. Потом они, конечно, помирились, тем более что приятель так и не понял, на что Абрикосов осерчал. Так вот, он позвонил из комиссионного магазина «Филателия» и захихикал в телефонную трубку, что только что купил потрясающую голландскую серию – «фестиваль поэтов» или что-то в этом роде, Абрикосов точно не расслышал – в трубке трещало все время.
– Ну и что? – спросил он.
– А там на блоке знаешь кто изображен? – хитренько спросил приятель.
– А? – переспросил Абрикосов.
– Там на марке нарисована эта, твоя! – прокричал тот.
– Кто-кто?
– Ты что, тупой?! – заорал приятель в трубку. – Эта твоя поэтесса великая… Жуть!
– Она не моя, – сказал Абрикосов. – Она всехняя.
– Я вообще-то
